— Я в этом не очень уверена, — бормочет Кэт. Миссис Белл смотрит на нее вопросительно, и Кэт пожимает плечами. — Викарию следует быть осторожнее. Известно, что у Робина Дюррана нет своего дома. И кажется мне, что он не прочь бы осесть здесь.
— В каком смысле осесть? — Экономка хмурится.
Кэт снова пожимает плечами.
— Увидим, — говорит она.
Тарелки после обеда были вымыты, вытерты и поставлены на место, обеденный стол прибран, салфетки либо снова сложены и разглажены, либо брошены в корзину для стирки. Закончив с домашними делами, Кэт выскальзывает через заднюю дверь, медленно проходит через двор и сует в рот сигарету. Джордж ушел на несколько дней с баржей, повез груз леса вверх по течению до Суррея. Квадратные в сечении столбы для заборов с заостренными концами, только что оструганные, светлые и влажные. Кэт видела, как мужчины грузили их, когда ходила в Тэтчем, чтобы отправить письмо Эстер. Грузили на баржу Джорджа и еще на две, которые, по-видимому, шли туда же. Лошади, выведенные из жалких конюшен, пытались хватать длинную зеленую траву, пока их запрягали, вскидывали головы и отмахивались хвостами от полчищ мух. На руках у мужчин были толстые холщовые рукавицы, штаны подвязаны веревками под коленом, чтобы не забрались перепуганные крысы, которые бросились врассыпную, как только горы бревен начали разбирать и грузить на баржи. Джордж, в рубахе, прилипшей к спине, щурился от слепящего солнца. Она не стала его окликать, решив, что нехорошо мешать ему во время работы. Ей было радостно, что она увидела его, хотя он ее и не заметил. Как будто она получила больше, чем он собирался дать. И теперь ей не терпелось, чтобы он вернулся. Она могла бы вечером прогуляться, но в прогулке нет особенного смысла, когда некуда идти.
Кэт шарит в карманах, отыскивая спички, но тут рядом с ней в темноте расцветает огонек, заставляя ее вздрогнуть. Робин Дюрран склоняется к ней, освещенный ярким неровным пламенем, и чуть улыбается, предлагая прикурить. По неизвестной причине первым делом Кэт хочется отказаться. Однако она прикуривает, делает долгую затяжку и кашляет.
— Спасибо, — произносит она настороженно.
— Пожалуйста, Кэт, — отвечает он, и в его устах странным образом ее имя звучит фамильярно.
Кэт оглядывает его в слабом свете, падающем от двери. Он немного отодвигается, прислоняется к стене, его тело картинно застывает: таз выдвинут вперед, голова откинута назад.
— Что вы здесь делаете? Вы ведь даже не курите, — замечает Кэт. Она привыкла считать задний двор своим местом, а эти минуты после ужина — своим временем.
— Я курил, курил. Докурил как раз перед вашим приходом. Простите, если напугал, — говорит он, поворачивая к ней голову.
Черты его лица мягко освещены. Чистый, гладкий лоб, глаза, утонувшие в тени. Длинная линия нижней челюсти. Какое красивое у него лицо, сознает Кэт. Просто безупречно красивое, словно лик святого или образ любви. Но еще оно непроницаемое, нечитаемое. А его учтивость похожа на маску.
— Вы меня не напугали.
— Верно. Могу поспорить, вас не так просто напугать, — говорит он.
Кэт пропускает его слова мимо ушей, снова делает долгую затяжку. Кончик ее сигареты яростно полыхает.
— Я слышал, вам довелось кое-что испытать. Пройти огонь и воду, как говорят, — замечает он вполне дружелюбно.
— Кто вам рассказал? Мне казалось, жена викария не любительница сплетен.
— О, можете быть уверены, это не наша дражайшая Эстер. Но в таких маленьких городках слухи распространяются быстро. Уж мне ли не знать. На днях я слышал, как девочка лет шести назвала меня «любителем эльфов». Не хотите ли мне объяснить, с чего она это взяла?
Кэт коротко улыбается.
— Могу поспорить, это была маленькая девочка с темными кудряшками и вздернутым носиком, — говорит она.
— Именно так. И вы знаете эту маленькую паршивку?
— Это Тилли. Дочка миссис Линчком, нашей прачки. Полагаю, Софи Белл делится с нею всем, что знает, а девочка у той смышленая.
— Вполне возможно. Кроме того, я видел, как вы слоняетесь под дверью, когда я беседую с викарием и его женой. И судя по всему, внимательно прислушиваетесь, — произносит он насмешливо. Кэт вздергивает подбородок, отодвигается от него и ничего не отвечает. У нее над головой порхают ночные бабочки, летящие на свет из коридора, и стряхивают легкую пыльцу со своих бархатистых крыльев. — Бросьте, Кэт, не прикидывайтесь скромницей. Это вам не идет.
— Откуда вам знать, что мне идет? Что вы вообще обо мне знаете?
— Я все сказал. — Он улыбается.
— Вы слишком много улыбаетесь. Вас наверняка упрекали в том, что вы насмешничаете над людьми, — произносит она вежливо.
— Как ни странно, очень редко, — признается Робин. — А вы необычная девушка для служанки, Кэт Морли.
— А какой должна быть служанка? Мне казалось, ваше Общество не делает различий между классами или расами?
— Верно, не делает. И хотя подобных различий существовать не должно, они тем не менее существуют. Теософия также учит, что если кто-то обречен на тяжкий труд или страдания в этой жизни, то это наказание за дурные поступки в жизни предыдущей. Закон вселенной, справедливое возмездие кармы.
— Да, я слышала, как вы говорили об этом на днях. Я служанка, потому что в какой-то прежней жизни кого-то убила, так получается? — спрашивает Кэт сухо.
— Возможно. — Робин улыбается, довольный тем, что ее уязвил.
Кэт на минуту задумывается.
— Да, возможно. Но возможно, что в прежней жизни я была голодной нищей, но очень хорошим человеком, и это моя награда. А вы, может, были королем, но нечестным и злым. И нынешняя жизнь — ваше наказание. — Она указывает на него — на его растрепанные волосы, измятую одежду. Робин Дюрран негромко смеется. — Справедливое возмездие кармы, говорите? Ничего тут нет справедливого, — заключает Кэт.
— Разве христианский образ мысли справедливее? Когда божество создает человеческую душу и дарует ей всего лишь одну жизнь, и за эту жизнь человек терпит боль, страдания, бесконечные бедствия — и все это вовсе без всякой причины? Или же только для того, чтобы испытать человека на прочность? Каким жестоким должен быть такой бог!
— Но как душа, получив новое тело, может научиться на своих прежних ошибках, если о них не помнит? — спрашивает Кэт.
— Э-э-э… — Робин Дюрран колеблется. — Э-э-э… С помощью теософического учения можно прийти к ясному пониманию своего положения.
— Это не ответ. Вы говорите: чтобы получить знание, люди должны для начала иметь доступ к этому знанию. Но как может нищий, например, в африканской пустыне догадаться о существовании подобного великого плана? В вашей кармической теории не больше справедливости, чем в деспотичной и бездумной вселенной.
— Так вот во что вы верите! В великое ничто? Вы атеистка? — спрашивает Робин.
Кэт морщится при этом слове; ей не хотелось бы, чтобы его услышал викарий или его жена. Она докуривает сигарету, каблуком растирает окурок о кирпичи. Ночь душная и липкая. Наверняка будет трудно заснуть. Вдалеке зловеще громыхает гроза. На западе небо цвета индиго, все обычные ночные звуки приглушены. Тело Кэт тоскует по Джорджу, по его сильным, уверенным рукам.
— Я побывала на грани смерти. И вперед я смотрела очень внимательно. Там ничего нет, — наконец произносит она отрывисто.
— Вы очень странная девушка для служанки, — повторяет Робин.
— Вы не едите мяса, зато пьете вино и бренди, вы курите. Я бы сказала, что вы очень странный человек для теософа.
— Кэт, в Общество входят вовсе не святые. Обычные грешники, которые лишь хотят стать лучше. — (При этих словах Кэт закатывает глаза, отталкивается от стены, складывая руки на груди, и направляется к двери.) — Что, неужели спать? Разве сегодня вы не отправитесь на свидание со своим дружком? — спрашивает Робин, сама любезность.
Кэт замедляет шаг, бросает на него встревоженный, сердитый взгляд. Теперь его улыбка кажется ей жесткой, взгляд многозначительным, отчего ей становится совсем не по себе. Робин пожимает плечами нарочито небрежно.
— Слухи ходят. Но не стоит меня бояться. Я сохраню вашу тайну. — Тон у него самый беззаботный, обращающий его утверждение в ложь. Кэт хмурится и заходит в дом. — Погодите, неужели вы не задержитесь, чтобы поболтать со мной еще немного? — просит он. И снова эта медлительная, ленивая, ослепительная улыбка.
— Очень мне нужно с вами болтать! — отрезает Кэт, но тут же, опомнившись, немного сбавляет тон. — Доброй ночи, сэр, — исправляется она и оставляет его одного в темноте.
Утром Кэт принимает у почтальона небольшую стопку писем и раскладывает их на посеребренном подносе, чтобы поставить на стол во время завтрака, когда вдруг замечает на одном из конвертов собственное имя. Маленький серый конверт надписан круглым детским почерком, которого она не узнаёт. На штемпеле значится «Лондон». Сердце Кэт больно сжимается. «Тэсс», — думает она, убирая письмо в карман фартука, и быстро несет поднос к столу. Со стуком ставит его перед викарием и удаляется, не заметив вежливой благодарной улыбки Эстер и того, как пристально наблюдает за ней Робин Дюрран. Во дворе она разрывает конверт, щурится, глядя на блеклую бумагу. Небо над головой белое от облаков, таких плотных и однородных, что они даже не похожи на облака, — кажется, что небу просто надоело быть синим.
