Логика Льда — замораживающее разум напряжение теслектрического поля — делает невозможной мысль о предмете, человеке, идее, характере, не помещающемся целостностью очертаний в единоправде или же ее негативе.
Такой вот Чечеркевич — сейчас строящий своему отражению в полированной фляжке нервные шутовские гримасы — в Лете некто подобный совершенно не выделялся бы позой или поведением, не привлекал чьего-либо внимания. Но здесь, подо Льдом, никто не в состоянии видеть его иначе, по-другому о нем думать, иные слова к нему приложить и другим в своих воспоминаниях его заморозить. Как и всякий субъект мнения, остающийся под властью принципа непротиворечивости…
Пам-плам! Пам-плаг! И — а млуки дуки мулуки! улуууки мулуки! — причитает пускающий слюну тунгус, раскачиваясь над вонючим дымом, и для разнообразия ежеминутно издавая из себя пронзительные животные звуки. Я-оно выложило две дюжины карт, записало порядок расклада — точка или тире, единица или ноль в соответствии с мерой его невероятности — и, собрав карты назад, перетасовывало их с колодой, пока секундная стрелка на серебряных часах не отсчитывала очередные двадцать секунд; после этого вновь выкладывало последовательность и ставило знак. Пам-плам! Пам-плаг! Хороший и плохой двоюродные братья, выхлестав чайный кипяток и распустив на языке рыбу, закопались в шкуры; теперь в ответ на ритмические удары и причитания шамана, они извлекались на поверхность, словно подымающиеся из под земли мамонты, медленно, мучительно, застывая в полусне на долгие мгновения. Этматов не глядел, его узенькие глазки были закрыты, сжаты, даже когда он раскрывал их, забрасывая голову назад и пуская слюну изо рта, то лишь вращал белками, ничего не видя и не замечая. Шрамы, сшитые геометрическими стежками на щеках, рябиново побагровели, словно их припек мороз. Пан Кшиштоф кашлял, обмахиваясь заячьим носком — шаманский огонь задымил уже всю юрту. Я-оно дышало через рот, не поднимая глаз от карт, замыкая разум перед гипнотизирующей мелодией кампания. Ноль, единица, ноль, ноль. Волна по Дорогам Мамонтов, в соответствии с предписаниями, должна идти с частотой трех ударов в минуту, и это означает, что даже очень короткое сообщение требует около четверти часа для пересылки; более краткие периоды волны слишком затрудняли бы считывание, пики слишком бы сокращались. Мы договаривались, что сообщения не будут превышать тридцати знаков. Поэтому прием занимал около часа: ритм волны чувствовало после пары десятков перетасовок, конец последовательности распознавало по повторам, а второе считывание было нужным для контроля ошибок. Потому-то, записав таким образом около сотни нулей и единиц, извлеченных из расклада карт, дописывало под ней, тоже выраженный азбукой Морзе пароль из единиц и нулей, приписанный mademoiselle Филипов и доктору Тесле: 101101101110111101111111001001, или же AUFERSTEHUNG[381] — чтобы потом расшифровать оригинальное содержание с помощью обратных операций математической логики. Которые Джордж Буль изложил в своем труде «An Investigation of the Laws of Thought, on Which Are Founded the Mathematical Theories of Logic and Probabilities»[382], где, чтобы сформулировать законы логики Аристотеля в алгебраические формулы, он избрал два числовых презентанта: 0 означающий Ничто и Никогда, поскольку 0×у = 0 для любого у, и 1 означающую Вселенную и Вечность, ибо 1×у = у для любого у. И вот на таких символах Лжи и Правды проводят простые расчеты, например тех, которые альтернативно исключают друг друга, которые два нуля или две единицы всегда превращают в ноль, а единицу и ноль — в единицу. Ведь если теслектрические волны на Дорогах Мамонтов способен считать каждый, следовало ожидать того, что, раньше или позднее, кто-то реализует идею зарегистрировать такие флуктуации — и задумается об этом именно потому, что теслектрическая волна проходит по Дорогам Мамонтов, и каждые двадцать секунд самые удивительные комбинации идей пробивают искру во всяком мозгу. Для этого и шифр.
Тигрий замолк, улетев (а может, просто от усталости). А я-оно вошло в ритм перетасовывания и выкладывания карт, ненамного отличающийся от ритма бубна и стонов шамана: дело было в том, чтобы в повторяемых последовательностях движений отключить дух от тела — тело делает свое, а дух путешествует свободно. Шум метели нарастал, пошатывались стенки палатки. В настоящей юрте для выходящего дыма оставили бы отверстие; но зима в Краю Льда была слишком сильной, чтобы по собственной воле предоставлять морозу хотя бы наименьший доступ. Дым из печки выводила наружу уплотненная труба, но вот дым от шаманского костерка и туманный пар человеческого дыхания — они накапливались внутри, отуманивая, усыпляя, облегчая гипнотический ступор. Единица, единица, единица.
Тигрий пробудился, вернувшись из путешествия по Дорогам Мамонтов, ударил в бубен: всего раз, но сильно, на что хороший и плохой двоюродные братья заколбасились под шкурами. Пан Чечеркевич дернулся, словно ему кнутом досталось, тоже выбитый из каких-то пьяных сновидений. Он выматюгал тунгуса. Тигрий Этматов спрятал палку, выпил из кружки травяной чай и оскалил зубы, освещая вспотевшее лицо широкой усмешкой. После этого начал что-то взволнованно пояснять, похлопывая себя по бедрам.
— Говорит, что за нами черти идут…
Я-оно подняло руку, приказывая молчать, не отводя глаз от часов. И быстро: карта, карта, карта, половина карточной колоды в удивительном порядке холодных и горячих мастей — и очередная единица, записанная в блокноте.
Наконец все сообщение закольцевало два раза. Случились три ошибки, то есть, несоответствия считывания волны или ее отсутствия — там придется принять параллельные версии дешифровки. Послюнило карандаш. Самое начало… Начала нет. Дело в том, что мы забыли определить знак «стоп»; впрочем он, раз исключенный из шифра, для всякого казался бы подозрительным. Оставалось пробовать поочередно тридцать перемещений — пока не появится смысл.
Быстро прокручивало в голове последовательности из нулей и единиц, словно восковые цилиндры, записанные музыкантами правды и лжи.
01011101000101011011000111001000
10110110111011110111111100100110
11101011111110101100111011101110
••• —•—• •••• ••— •—•• —•• •—•• • —
SCHULZ LEBT.
Шульц жив. Не возвращайся. Царь вокруг. Тесла работает под арестом. Ждем. Сообщение шло кольцеобразно, без начала, поэтому контекст и акценты можно было перемещать в нем как угодно. Ждем. Шульц жив. Не возвращайся. Царь вокруг. Тесла работает под арестом. Или же: Царь вокруг. Тесла работает под арестом. Ждем. Шульц жив. Не возвращайся.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
