Уже раньше пыталось объяснять, что это никакая не ворожейная магия, проводимая наподобие их шаманских предсказаний на вареных и жженных костях — все напрасно.
— Это наука, понимаете? — на-у-ка; а не какие-то там чары и суеверия.
— Он говорит, мммм, говорит, что это высшие духи выбирают шамана, а не сам шаман выбирает.
После чего, размягченный удачным внетелесным полетом, Тигрий Этматов ударился в откровения — в тесной, задымленной палатке, в наполненной сажей полутьме и жирной сырости, в то время как снаружи воет метель и трещит мороз.
— Шаман с самого начала, с детских лет отличается от других, и всякий день страдает от такого отличия; он иначе видит мир, иначе видит самого себя.
— Айя!
— У шамана слишком много костей, на одну кость больше, чем нужно.
— Что?
— Яма у му кон!
— Сто и одна. Эта сто первая кость, ага, понял — эта кость, всегда это какой-то дефект, увечье. Либо же шаман в детстве переживает смертельную болезнь, в результате чего на всю жизнь остается искалеченным, обезображенным. Или даже умирает, а духи его оживляют в соответственном, древнем ритуале: только теперь он сложен в кучу не из того же самого материала. Или… Или у него что-то там ломается в средине. Во всяком случае, сто первая кость отличает его от всех людей и обездоливает его в будничной жизни.
— К примеру, одна нога короче.
— Айя!
— Далее, шаман всегда видит, как невидимое отклеивается от видимого. Хмм, сейчас…
— Дух от материи, — произнесло я-оно, перемалывая деснами последний кусок рыбы, совершенно уже лишенный вкуса.
Чечеркевич с Этматовым зачирикали, помогая себе руками.
— Дух от материи, — промычал наконец японец. — Этот мир, — обвел он рукой палатку, — гнетет их, мучит. — Он был им, ага, навязан, их осудили на него; это он является причиной болезни духа.
— Айя!
— И они это непрерывно чувствуют. И пытаются вырваться, освободиться.
— Третьей душой, — буркнуло себе под нос, — в Верхний Мир.
— Шаман, — продолжал пан Чечеркевич, сам уже впадая в поучительно-болтливый тон, — живет под властью невидимых принуждений. Он говорит: под властью духов. Что шаман делает, это не шаман делает, а делается это посредством шамана. Да?
— Айя! — хлопнул в ладоши Тигрий и быстрым жестом представил над догорающим в миске огнем: тасование и раздачу карт. И при этом широко усмехнулся.
Неужто он все так же считает, будто бы я-оно проводило здесь карточный ритуал из какой-то шаманской магии? Что тоже взлетало на Дороги Мамонтов, только вместо бубна и дыма — помогая себе в этом колодой, часами и блокнотом?
— Скажи ему, что я математик, а не шаман, — буркнуло в ответ. В нервном порыве начало разыскивать табак и папиросную бумагу. Рука вернулась к кружке, судорожно стиснула ее. — Костей у меня имеется, сколько следует; родился я без какого-либо увечья. Вот пускай он подумает над тем, куда тут без опаски отправиться, на какие более широкие Дороги Мамонтов, при считывании были ошибки, пару раз пришлось угадывать волну.
— Он говорит, что подойдем от Мурины Оноцкой на Лене, на тройную развилку Дорог. И он говорит, что там вы его наверняка и встретите.
— Чего?
— Угавют-Ую-Нин!
Вот это было уже слишком.
— Я понятия не имею, где разыскивать Отца Мороза! — Метнуло кружкой в стенку, та отскочила от жерди. — Вы понимаете, Тигрий? Все эти карты, все эти расчеты, секретные вычисления, следствия о черном прошлом отца, договоры с политическими чертями — все это не стоит и копейки! Я ничего не выяснил! Бегу по Сибири, потому что за мной гонятся, но вот куда — куда — а никуда! И вот узнаю, что пока что даже в Иркутск не могу вернуться. А тут еще Шульц или царская охранка шлет за мной туземных следопытов, каких-то пожирателей трупов, как сами говорите — ну что?! — заорало на Чечеркевича, который уже не переводил Этматову, а только пялился на этот непристойный взрыв с дурацкой, перепуганной миной. — Ну что?! Не могу я больше правду от вас скрывать. Нет никакого плана! Разве что кто добровольно согласен в ледовую могилу, пожалуйста, можем пройтись к источникам байкальского тунгетита — кто тут доброволец?
— Да успокойтесь вы, — шепнул из-под одеяла Адин.
— Он говорит… говорит, что…
— Может заткнешься наконец! — рявкнуло на шамана, закутываясь в шубу и укладываясь боком ко сну.
— Он говорит, что вы сильно перемудрили.
— Пфффх!
— Сильно, сильно перемудрили. — Японец заглотнул дым и раскашлялся; шаман ждал. — Но почему вы не подумали о том, что, прежде всего, это родитель желает найти хута, то есть, сына своего?
…И он говорит, что…
Тут вновь заговорил небольшой бубен искалеченного тунгуса; пан Чечеркевич взялся переводить слова пения:
— Не затем ли вы отправились из города в Зиму широкую? Не затем ли просили вести себя к самым широким Дорогам? Половина сердца в огне, половина сердца во льду; вы идете к нему так, чтобы не дойти, ищете, чтобы не найти. Только ведь как отец, с абаасами ходящий, может остаться слепым к черному сиянию сына? Как он не может выйти к нему, когда хута поспешил к нему с раскрытыми объятиями? Его псы, его волки и медведи — это он о духах говорит — проведут его к тебе через Подземный Мир. Достаточно выйти на полпути, протянуть руки, открыть юрту. И позвать, как сын отца. На мамонтовых раздорожьях. Как же отец может не прийти к сыну? Как может он не прийти? Даже если бы держал на плечах весь Ун-Илю. Придет.
О множестве темни[383]
Тьмечеметр имеет форму трости, законченной крючковатым маятником. Способ применения похож на способ применения вращательного термометра: нужно встать на свободной площадке и закрутить маятник. Трость толстая, с зимназовым «наростом» под крюком — там размещается небольшой теслектрический генератор с заранее известной производительностью и строением, гарантирующим стандартную структурную постоянную, Q. Тьмечеметр измеряет давление теслектрического тока, UW, выделяемого по крюку в воздух. Поскольку удельные поглощающие способности Q1 и Q2 (то есть, постоянная для воздуха) нам известна, раз мы знаем емкость генератора и само давление — то легко вычислить и последний элемент уравнения: напряжение окружающего теслектрического поля. Чем ниже давление на тьмечеметре, тем меньшей будет разность потенциалов. На внутреннем дворе Физической Обсерватории Императорской Академии Наук в день спокойного неба, Тесла считывал с делений, вычерченных на трости, сто двадцать с половиной темней. В связи с этим, он приписывал губернскому городу Иркутску изоалетею в девять десятитысячных нокты. Направляясь на север, к месту Столкновения, следовало ожидать систематического прироста Мороза. В день после спуска с гор, на широте пятьдесят четвертой параллели, я-оно вытащило тьмечеметр из-под печки Теслы и на рассвете, перед тем, как свернуть лагерь, закрутило устройством над головой, исходя черным паром под молочно-белое Солнце. (Тунгусы схватились за свои железные амулеты). После этого записало результат считывания, одним росчерком карандаша замораживая календарь.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
