еще есть. Надеяться на собственную некомпетентность и отравление, конечно, глупо, но если я не отравлен и не заражен, тогда у меня могут быть более серьезные проблемы. И мне все равно с ними нужно было прийти сюда, потому что в госпитале сейчас находились Цунаде и Джирайя. От них, не имея возможности связаться с другими частями сознания, я надеялся получить информацию о том, что произошло со мной. С Орочимару.
— Охеми, — окликнула меня обладательница мягкого, глубокого голоса.
— Микото? — поднял я взгляд на неслышно подошедшую ко мне Учиха и медленно встал со скамьи, на которой сидел. — Как ты здесь… В смысле, ты ведь была здорова. Почему ты здесь?
Микото ответила не сразу. Долгие секунды она сверлила меня внимательным взглядом. Мне было сложно что-то прочитать в ее темных глазах. Кажется, она чем-то обеспокоена.
— Ты в порядке? — наконец спросила Микото, подойдя ближе и потрогав лоб, после чего, нахмурившись, констатировала: — Горячий.
— Может, отравление, — накрыв ладонь Учиха своей, ответил я. — Или болезнь. Тогда тебе сейчас лучше поберечь себя.
— Ты и заболел? Отравился? — выразила сомнение Микото.
— Я был в Шиккоцурин. Там опасно, — устало ответил я, тоскливо покосившись на скамью. — Раз уж ты не думаешь поберечься, то давай сядем. И ты так и не сказала, что с тобой. Почему в больнице?
— Я искала тебя, — ответила Микото. — Нами подсказала, где ты. Я хотела спросить… Что случилось?
— Я и сам задаюсь тем же вопросом, — устало ответил я, прижавшись затылком с стене. — Я отправил древесного клона в Ото. Пока от него нет вестей, там тоже никто не в курсе, что произошло. Орочимару пропал вместе с Джирайей и Цунаде. Супруги вернулись уже без него. Они ранены и вымотаны битвой с неизвестным противником. Я надеялся попасть хоть к Цунаде на правах родственника и ученика, но пока никак.
Вновь взяв паузу на несколько секунд, Микото внимательно рассматривала меня, пока не спросила вновь:
— Так ты в порядке?
Я встретил взгляд женщины, грустно усмехнувшись. Она знает о клонах. Знает о связи разных тел, о том, что Охеми — это лишь один из моих, Орочимару, организмов. И если я не в курсе того, что происходит со мной самим, то ответ на ее вопрос очевиден.
— Нет, я не в порядке, Микото.
Молчаливый вопрос в глазах Учиха после моего ответа был красноречивее любых слов. Если не в порядке, то что же со мной не так? Да, это интересный вопрос. Я проводил опыты с клонами. Если даже один из них умрет, если даже погибнет оригинальное тело, то ничего катастрофического произойти не должно было. Когда основной организм доводился до состояния клинической смерти или когда его запечатывали, ядро сознания можно было перенести в любой из клонов. Это даже проще обычного перерождения. Так что могло помешать это сделать сейчас? Если сон не приносит отдыха сознанию в этом клоне, значит, техника клонирования не обновляется. Если она не обновляется, значит, нет синхронизации с ядром. Что мешает синхронизации?
Наиболее очевидный ответ — я по какой-то причине решил помереть в этом мире окончательно. Это значит, что истинной души уже более нет в пределах досягаемости, а все клоны просто доживают свое, как биоорганические роботы с искусственным интеллектом. Даже хуже Белых Зецу.
Ответ-то это очевидный, вот только… Я вновь посмотрел в глаза Микото. На черной радужке почти терялись зрачки. Прожилки более светлых участков почти не видны, они расходятся лучиками от центра, подобно темному солнцу. Эти глаза смотрят на меня с тревогой, с участием, с искренней любовью. И они видят не внешность, не внешнюю оболочку, они видят в Охеми, в Орочимару, во всех прочих клонах — меня. Я, честно, не понимаю этой безумной любви, страстной, горячей, преданной, хотя могу ощутить ее в мыслях при желании. И не понимаю, как и чем я смог заслужить ее в это мире. Да еще и не раз. Кроме Микото есть Сальма. Есть, не к ночи будет помянута, Кушина. Есть Мейро. Это не рационально, это не логично, это просто абсурдно. Если последняя — моя мать, чьи чувства я растоптал, извратил и был вынужден собирать вновь, то с остальными-то что?
Воля случая это или еще что, но я не мог оставить этот мир, пока в нем есть люди, которые смотрят на меня так, как смотрит Микото. Все-таки я же не настолько слаб, чтобы перестать быть человеком. Поэтому я дополнил свой ответ Микото:
— Я не в порядке, но я хотя бы жив. С остальным можно разобраться как-нибудь, — сказав это, я дополнил фразу, используя жесты: — Что бы ни случилось, но я не мог бы оставить тебя.
Это не в моем характере.
— Кстати, насчет этого, — взгляд Микото внезапно похолодел, — я хотела тебе сказать еще кое-что.
Что именно хотела сказать Мне Микото, я так и не узнал, потому что когда она начала открывать рот для следующей фразы, за окном сгущающиеся ранние по зимней поре сумерки были озарены яркой вспышкой. Почти в тот же миг стекла в окнах госпиталя задрожали от ударившей по ним волны грома. Невольно подскочив на месте, я быстро прильнул к окну и успел заметить, как во дворе перед больницей, прежде чем исчезнуть в Шуншине, на секунду помаячила фигура в белом кимоно.
— Орочимару?! — с надеждой воскликнула Микото, тоже, несмотря на положение, успевшая подскочить и разглядеть появившуюся после вспышки Тенсо фигурку.
— Похоже на то, — вслух не стал отрицать я, но жестом показав Микото, что пока радоваться рано.
Учитывая важность моей фигуры в нынешнем государстве и общую шаткость текущего состояния Унии Дракона, я совершил некоторые приготовления на случай непредвиденных обстоятельств. Потеря лидера в создаваемом ныне теократическом государстве, которое, по сути, пока спаяно в первую очередь религией, чревата полным крахом всех моих трудов, поэтому Орочимару, Рюджин, никак не мог пропасть сейчас. То, что он отсутствовал сутки и об этом знало больше пары людей — уже проблема. Поэтому, он должен был появиться.
Только это либо одна из созданных мною с помощью имеющегося в одном из клонов кеккей генкай Ринха марионеток, либо сам тот клон, который, кроме генома Ринха, имел с трудом добытый
