Игнат мотнул головой.
— Не…
Она вздохнула, окатила запахом топленого молока.
— Может, тогда мне компанию составишь? Как зовут-то тебя?
— Игнат.
— Я Леля.
Она улыбнулась снова и похлопала ладонью рядом с собой.
— Садись уж, Игнат. В ногах правды нет.
Он плюхнулся, будто серпом колени подрубили. Голова плыла и казалась отяжелевшей, словно Игнат не стопку выпил, а бутылку водки разом осушил.
— А ты, значит, непьющий? — будто угадав его мысли, спросила девушка.
Игнат мотнул головой.
— Бабушка говорила, что пьяного человека черт за руку держит, до греха доводит. Зачем мне такое счастье?
— Верно говоришь, — засмеялась Леля, и смех ее показался Игнату чистым, мелодичным, как хрустальные подвески на люстре звякнули. — Ты деду моему это скажи. Может, и послушает. Поговорки он любит. Даром, что фольклорист. Ты сказки его читал?
Игнат наморщил лоб, вспоминая, но на ум ничего не приходило, а потому он снова качнул головой.
— Жаль, — вздохнула Леля и подалась вперед, положила на плечо Игната маленькую ладонь. — А хочешь, я тебе его книгу подарю? "Волшебные сказки Прохора Баева". С личным автографом! А?
От ее прикосновения веяло жаром, жар дошел до сердца, окутал негой, напитал сладостью. И тут же закружилась голова.
— А есть там сказка про волшебную птицу? — медленно, словно в бреду, проговорил Игнат. — Чей голос так сладок, что услышишь его и забудешь обо всем на свете…
— Всякие есть, — мурлыкнула Леля и придвинулась ближе, ее глаза стали ярче, зеленее, затягивали Игната в свои зачарованные топи. — И про птиц сладкоголосых, и про мавок, которые парней в болота заманивают. И про волшебного кота, что сидит на железном столбе в заколдованном лесу, где ни птицы не летают, ни звери не ходят, ведь кто сказки его услышит, на того мертвый сон найдет. Да только что тебе до них?
Она обвила его руками, заглянула в лицо, а показалось — в душу.
— Разве я не пленительней и птиц, и русалок? Разве мой голос не сладок тебе? А я — не хороша?
Губы, мягкие и желанные, коснулись онемевших губ парня.
— Скажи, — выдохнула томно, — нравлюсь тебе?
Сердце Игната болезненно сжалось. Вспомнился осенний лес, шевелящаяся тьма у горизонта и тихий Званкин голос: "Поцелуй меня? Поцелуй прямо сейчас…"
— Поцелуй, — повторила Леля.
И реальный мир рассыпался на осколки.
Словно не было долгих лет, отмеченных тоской. Не было ни пожаров, ни смерти. Девушка — вот, рядом. Теплая, желанная, живая. Игнат впивался в ее губы, будто пил из целебного источника. Сжимал в объятиях, будто боясь потерять. И сладкие волны накатывали, баюкали, вычищали сознание, как отлив очищает от песка и ракушек прибрежные валуны.
"Может, это и есть любовь? — подумал Игнат. — Та, что накатывает и сбивает с ног. Настоящая, какая и должна быть любовь к милой Званке…"
— Званка… — выдохнул он, лаская упругие груди.
Но пальцы, скользившие под рубахой Игната, наткнулись на холод металла. Раздалось шипение испуганной кошки. Знакомое лицо пошло рябью, исказилось, как в отражении кривого зеркала. Лунными плошками сверкнули глаза, загривок ощетинился черной шерстью. Онемение мигом оставило Игната.
— Сгинь, нечисть! — гаркнул парень и ударил наотмашь.
Утробное урчание раздалось снова и не девичья рука — когтистая лапа, — махнула перед лицом Игната. Он вскрикнул, откачнулся, ударился затылком о железный поручень. Тогда туман сгустился, и, набросив на парня черное покрывало, погрузил окончательно в пучину тяжелого сна, что подобен смерти.
Но сон длился недолго.
Очнулся Игнат от пронзительного свистка. Опора под ним качнулась, застучали колеса, постепенно набирая скорость. Гортань стянуло сухостью, и в затылке засела тупая саднящая боль.
Игнат приподнялся на локте, проморгался, помутившимся взглядом выхватывая пустое купе: ни людей, ни вещей. Наморщил лоб, вспоминая минувшие события. Тут ли сидела Званка? Или была это другая девушка с глазами зелеными, как болотные огни? Или все только померещилось ему?
Он завел руку назад, нащупал на затылке шишку. Видать, здорово приложился о поручень. Почему она оттолкнула его?
Чувствуя себя разбитым и таким усталым, будто несколько верст тащился по жаре, Игнат поднялся на ноги. Колени дрожали, но равновесия он не потерял. Отодвинув двери купе в стороны, высунул в вагон взлохмаченную голову, позвал негромко:
— Леля?
Ответа не было, лишь мерно постукивали колеса, да потрескивала лампа под потолком: за окном опустились сумерки.
С трудом переставляя ноги и хватаясь ладонями за стены, Игнат доковылял до своего купе, со второй попытки отворил непослушную дверь и замер на пороге.
На полу валялись вывернутые наизнанку тулупы. Дорожные сумки были раскрыты и немудреные вещи — теплые свитера, консервы, термос и прочая кладь, — были разбросаны по купе. Под ноги подкатилась пустая бутыль. А на нижней полке, уткнувшись лицом в подушку, храпел Эрнест.
Игнат метнулся к нему, затормошил, с усилием оторвал от матраса. Рыжая голова мотнулась, ресницы задрожали, но не поднялись. Зато открылся рот, из которого тотчас пахнуло свежим перегаром, и послал парня по матушке.
— Да вставай ты, пьянь! — вскричал Игнат.
Более не церемонясь, влепил Эрнесту затрещину. Тот охнул, мотнул головой и наконец-то открыл глаза.
— Где… Прохор? — едва ворочая языком, просипел мужик.
— Это ты мне скажи! Ты с ним тут в последний раз братался да за здоровье пил!
— Пил, — огрызнулся Эрнест. — Пока ты с его внучкой любовь крутил!
Он протер ладонью покрасневшие глаза, обвел осовелым взглядом царящий вокруг беспорядок.
— Что за…
Эрнест прибавил пару ругательств. С кряхтением упав на карачки, он принялся обшаривать разбросанные вещи.
— Кошель, — убитым голосом прохрипел Эрнест. — Где кошель?
Он обыскал все складки, но не было ни кожаного кошеля, ни бумажек, ни зашитых в холщовый мешочек серебряных монет. Холодея, Игнат схватился за висящий на шее шнур, но амулет оказался на месте. Вспомнилось звериное шипение, удар когтистой лапы…
"Она тянулась к ключу, — понял Игнат. — Но не смогла взять…"
И девушка уже не казалась ему ни соблазнительной, ни добродушной. Как не был добродушным ее расчетливый дед, опоивший водкой обоих мужчин. Все это был морок, наваждение. Умелые чары, чтобы усыпить бдительность доверчивых простаков. Подумалось: "А ведь я тоже пригубил из той бутыли. И кто знает, что там было намешано…"
Оставив в купе ругающегося на чем свет стоит Эрнеста, Игнат кинулся к проводнику. Ведь возможно, они еще были здесь. Возможно, их переселили в другой вагон. Но последняя надежда испарилась сразу после ответа проводника.
— Дед с внучкой? — переспросил он. — Да они сошли еще на прошлой станции.
И добавил, усмехнувшись:
— Тебе, никак, девица приглянулась, а адреса не спросил?
— Воры это, дяденька, — упавшим голосом ответил Игнат. — Воры…
И прислонился горячим лбом к засаленной панели вагона.
Колеса продолжали размеренно отсчитывать версты.
4
— Ты черную кошку ударил. Быть беде.
Голос у юродивой попрошайки оказался гнусавым, плаксивым. Из-под низко надвинутого платка настороженно поблескивали влажные пуговки глаз.
— Откуда… знаешь? — через силу вытолкнул Игнат. Слова дались с трудом, воздух задрожал и начал уплотняться, забивая ему легкие.
Юродивая потопталась рядом, тронула за плечо сухой птичьей лапкой.
— А вот она, шерсть кошачья!
В цепких пальцах остался витой черный волос Лели.
— Хочешь беду отвести, — снова загнусавила попрошайка, — брось волос в огонь. На весеннее равноденствие надо от всего старого избавляться.
Игнат медленно поднялся со скамьи медленно, словно лунатик.
— Откуда про черную кошку знаешь? — холодея, повторил он. — Кто они?
Юродивая опасливо отступила.
— Грядет беда, — забормотала она и состроила плаксивую гримасу. — Черная кошка дорогу перешла, тьму накликала. А в твою душу тьме нетрудно попасть. Вот он, разлом.
Скрюченный палец прочертил в воздухе вертикальную борозду, и спина Игната отозвалась саднящей болью, будто снова ощутила прикосновение охотничьего ножа.
— А ну, пошла прочь, кликуша! Чего привязалась? Мы сами на мели, дать нечего!
Подоспевший Эрнест замахнулся на юродивую сцепленной парой лыж, и женщина побрела прочь, бубня под нос что-то неразборчивое. Зато плотная пелена, стягивающая голову Игната, растаяла стылым туманом, и воздух снова наполнился запахами дыма, нагретого металла, и горячей выпечки.
