Мужик отлепился от пола и крикнул срывающимся голосом:
— Сенька! Чего стоишь, немытик? Принеси пану черту табурет!
Игнат отступил. Половицы заскрипели снова, вызвав в памяти тяжкий стон дубовой лестницы в ведьминой избе.
"Чертом стать легко", — вспомнился простуженный шепот, похожий на шелест опадающих листьев промозглой ночью. Под одежду скользнули окостенелые пальцы мертвеца, и Игнат судорожно прижал ладонь к груди, но это был всего лишь подаренный ключ.
— Какой я тебе черт! — прикрикнул Игнат, показной грубостью прикрывая неуместный сейчас страх. — Я плотник солоньский, Игнат Лесень. По делу пришел.
Из-за его спины тотчас высунулся ободренный поддержкой Сенька, заворчал:
— Батя, перед людьми не срамись! До чертей допился — так ложись себе спать! А на гостей не кидайся!
Мужик сел на корточки и снизу вверх угрюмо поглядел на Игната.
— Да уж теперь вижу, — буркнул он. — Что никакой ты не черт, а просто дурак деревенский.
— Но-но! — предупреждающе огрызнулся Игнат. — Ты говори — да не заговаривайся! Я у себя на родине кулаком гвозди забивал, так и дурь сивушную враз выбью!
Мужик скосил глаза, оценивая мощь продемонстрированных ему кулаков, засопел и начал подниматься на ноги.
— Да я ничего… Странно только… В пекарне ночевал, что ли? Очень уж ванилином от тебя прет. Оттого и почудилось мне…
Он поскользнулся на нетвердых ногах, но Игнат вовремя придержал его за ворот. Отчитываться перед пьянчугой он не собирался, а вместо этого сказал:
— Раз уж такое дело, то сначала проспись, а уж потом разговор держать будем. А это, — он указал на откатившуюся в сторону бутыль с мутным содержимым, — я сейчас же выкину за ворота. И если еще хоть раз замечу, что к этой дряни приложился, не обессудь: придется тебя с моей силушкой познакомить. Понял?
— Как не понять, — буркнул мужик, и аккуратно выпростался из богатырского захвата, оправляя свой кургузый пиджак, будто Игнатовы руки могли измять и засалить его сильнее.
— Вот тогда в сенях и ложись, а то весь дом провонял! — поддакнул Сенька. — А я пану у себя постелю, ведь он гость мой.
И вопрошающе поглядел на Игната: верно ли говорит?
— Верно, — вслух согласился тот и ободряюще улыбнулся. — Веди, хозяин.
Сенька с горделивым видом прошествовал мимо отца, явно довольный собой и отведенной ему ответственной ролью, подобрал не разбившуюся бутыль.
— Я лучше это в нужник вылью, — сказал он. — Коли выкину так — найдет.
2
Званкин отец частенько приходил домой пьяным. Жену поколачивал, а дочь — не трогал. Отчетливо вспоминалось Игнату, как тот, обнимая покосившийся забор, доверчиво изливал душу рыжему и мордатому коту.
— Вот такие дела, Василич, — бормотал он, задумчиво покачивая головой. — Одна она у нас, кровиночка. И не нужен никакой наследник, что мне в наследство-то передавать? Вот разве что гармонь дедову да сапоги. А главное — любовь отцовская! — при этом он бил себя кулаком по широкой груди. — Тут она! В сердце огнем пышет! Ее и передаю всю, до капли. Веришь? Девка-то у меня огненная. Потому что любовью моей полнится.
Кот Василич щурил желтые глаза, надменно глядел мимо хозяина, и только прядал ухом, вслушиваясь в звон сковородок на кухне: не зазовет ли хозяйка на свежие куриные потроха?
Любил Званку отец. Может, и к лучшему, что до ее гибели не дожил. Спалил его огонь без остатка, и бойко вспыхнуло отцовское сердце, пропитанное любовью и спиртом, рассыпалось на искры в ревущем пламене пожара.
— Не спится?
От сиплого шепота Игнат подскочил на постели, вгляделся в ночной сумрак тревожными глазами. Но это был всего лишь Сенька, приподнявшийся со своего лежака на локте.
— Не спится, — признался Игнат.
— Вот и мне, — вздохнул мальчик и сказал без обиняков. — Думы покоя не дают. Ты ведь, пан, батю моего в тайгу зазвать хочешь?
— С чего решил?
— С того, — буркнул Сенька, и подтянул колени к подбородку. — Цацку я твою видал, что ты на шее носишь, да не снимаешь.
Первым делом Игнат хотел схватиться за ключ, но опомнился — чуял, что он и так тут, кожу холодило прикосновение металла.
— Очень уж хитрые на ней узоры, — продолжил Сенька. — В глаза бросаются. Точно такие же, как на часах. Да и на других безделицах. Видел?
Игнат не ответил. Да и что он мог сказать догадливому мальчишке?
Уложив отца отсыпаться, Сенька повел гостя на задний двор — любоваться сокровищами. Сделаны искусно, да только и вправду проку от этого мало. Если бы серебро, а то металл да стекло.
Игнат выгребал из кучи зеркальные рамы, подносы, пресс-папье и штативы с обломанными держателями. Каждый раз, вертя вещицу в руках, он внутренне замирал, ожидая увидеть изображение вещей птицы. Но видел только гравировку латиницей, и откладывал в сторону: чужого языка он не знал.
Потом, улегшись на застеленную маленьким хозяином кровать, Игнат не мог заснуть, а все ворочался, вспоминал…
Думалось, как раз в этот момент поезд увозил на восток плачущую Марьяну, и сердце Игната сжималось тревожно и горько. Встретятся ли они еще?
"Обязательно, — дал себе зарок Игнат. — Вот только воду мертвую добуду…"
И спросил вслух:
— Откуда же вещицы эти? Не из Загорья?
— Нет, — Сенька потряс лохматой головой. — Батя говорил, что границу не пересекал. Есть место заветное. А где — не знаю.
И, помолчав, попросил:
— Ты его надолго не забирай, ладно? Дел по горло. Скоро надо будет огород засевать, да и у тетки Вилены неохота мне жить.
— Не заберу надолго, — пообещал Игнат. — Если батя твой вообще со мной пойдет.
— Куда ему деваться. Кормиться надо, — вздохнул мальчик. — Теперь-то он ни на что не годен. А вот раньше на селе учителем был. Думаешь, отчего у него имя такое чудное — Эрнест?
— А откуда он про то место знает? — перебил Игнат.
Сенька пугливо огляделся по сторонам: не подслушивают ли? Но за окном лишь взад-вперед качался тусклый фонарь, отбрасывая на облупленную стену желтушные блики, да мягко скреблись о крышу ветви черешен.
— От деда узнал, — подавшись вперед, прошептал мальчик. — Стал быть, четыре поколения эту тайну храним. Только я мал еще, — он вздохнул. — Но вот вырасту — возьмет меня батя в заповедное место. А пока тебе скажу…
Сенька подался еще ближе и облизал губы: тайна жгла его, просилась наружу.
— Дед батин в чистильщиках служил, — доверился он Игнату. — По грязным зонам ходил и многое видел. Так однажды и клад нашел. Батя рассказывал, тогда диковинок еще больше было, а теперь одна труха осталась.
Сенька замолчал, и Игнат молчал тоже. Сердце билось тревожно и гулко, и в ушах звучал надтреснутый голос деда Ермолы: "Приходили чистильщики, все измеряли что-то, да по лесам шастали. Только не дошли они до бурелома…"
Вспомнились и уложенные в крепкую стену деревья, и проволочные заграждения, на которую напоролся Витольдов внедорожник.
"Должно быть, — размышлял Игнат, — там и начинаются места заповедные. Может, простираются они и дальше, до самых Шуранских земель. Только об этом и сама навь не знает. А знает, выходит, только бывший сельский учитель. Для тех мест и ключик предназначен. Доберусь ли туда?"
И призрачный голос Званки успокаивал:
"Доберее-ешься…"
Игнат улегся снова, до подбородка натянул побитое молью покрывало, и стал следить, как желтые пятна света скачут по стенам, словно отблески пламени. Так он и заснул, и сны в эту ночь его не тревожили.
Наутро Игнат не сразу сообразил, где находится, и долго лежал в кровати, вглядываясь сонными глазами в облупленный потолок. Казалось: вот-вот войдет к нему Марьяна, сядет в ноги и похлопает ладонью по его коленям, скажет насмешливо, но не зло: "Конец света не проспи, Игнасик!"
Но Марьяны не было: в эту самую минуту она, должно быть, выходила на платформу родной Новой Плиски. Вспоминала ли Игната? Добрым или худым словом?
Он почувствовал, как щеки начало прихватывать жаром стыда, и, вскочив с постели, побрел умываться во двор. Колонка уже работала вовсю: брызги обдавали скачущего с полотенцем Сеньку, а под тугой струей стоял раздетый до пояса Сенькин отец. Фыркая, поеживаясь от холода, он с остервенением драил лицо, плечи и руки, а потом, широко открыв рот, жадно глотал ледяную воду. Услышав скрип несмазанной двери, мужик распрямился и с неудовольствием посмотрел на Игната. Тот попробовал улыбнуться и сказал как можно дружелюбнее:
— Утро доброе, хозяева.
Сенька заулыбался в ответ, а вот отец сплюнул в кашу под ногами и буркнул что-то невразумительнее. Потом выхватил из рук сына полотенце и, тяжело переступая ноги, двинулся к дому. Поравнявшись с Игнатом, поднял на парня хмурые глаза.
