— Не так я себе это место представляла, — шепотом проговорила я, чтобы дядя не услышал.
— Я тоже иначе себе жизнь аскетов представлял, — так же тихо сказал Вер. Похоже, о жизни аскетов они знали исключительно из официальных источников, не всегда несущих истину, и сейчас впервые воочию сравнивали полученную информацию.
— А заметили, сколько у них изображений женщин? — вставил Тавий.
Я обратила внимание только на отключенные фонтаны.
— Фонтаны? — уточнила я у полуэльфа.
— Фонтаны, ковка на воротах и скамьях, на флигелях. И вот! — Тавий указал здание, которое мы сейчас проходили.
Вероятнее всего, это была общественное здание. Дом культуры, библиотека или нечто похожее.
Эта постройка была в один этаж, но высота стен оставляла простор для воображения: то ли есть второй и третий скрытые этажи, то ли стеллажи с книгами в этой библиотеке завидные.
Здание было простой прямоугольной формы, сложено из того же темного дерева, что и все постройки села. Главным шедевром была площадь перед ним. На высоком широком постаменте из коричневого камня, запорошенного белой мукой, стояли пять женщин, выкованных из железа. Они были облачены в традиционную одежду аскетов, трепетно струящуюся по изгибам женского тела и уходящую в пол. Женщины стояли в одну сломанную линию и как будто обсуждали что-то важное. Женщина слева стояла, скрестив на груди руки, и задумчиво слушала, чуть склонив голову вправо. Следующая женщина стояла, раскрыв ладони на уровне талии, одна рука была ниже другой. Она словно приводила какие-то доводы, жестикулируя. Третья же явно молчала, ее голова была склонена к книге, которую она держала. Страница в книге замерла под углом в девяносто градусов, переворачиваясь. Четвертая аскетка, яростно указывала в книгу, словно доказывая что-то, что было прописано в ней. Последняя женщина стояла на носочках, чуть придерживая подол тонкими пальцами, но не открывая щиколоток. Тянулась к небу. Вся она была устремлена ввысь, тянулась к солнцу. Ей не было никакого дела до жарких споров, до того, кто был прав. Ей было нужно только небо.
Я замерла у статуи в немом восторге. Ничего более совершенного, более реального в своем исполнении ранее видеть не доводилось. Мне чудилось, что можно понять эмоции каждой стоящей женщины. Не только понять, но и услышать. Легко представился спор, который мог бы быть у них, и я улыбнулась своим фантазиям.
Отдернул Вер. Все уже ушли, а он задержался, чтобы забрать меня. Вдалеке маячили спины мужчин. Догоняли мы их уже бегом.
— Каин никогда ничего не рассказывал об этом селении? — полюбопытствовала я набегу, тут же запыхавшись. Пар вырывался изо рта облачками.
— Каин похож на того, кто будет что-то рассказывать? — ухмыльнулся Вер.
— Нет, — неуверенно согласилась я. — Наверное, нет.
Спина и плечи жутко ныли от бега с рюкзаком, но жаловаться я не решилась. Чего доброго, отберут еще ношу. У самих за спиной не пушинки.
Я видела, как наш провожатый удалялся от дома, передав Каина другому человеку. Мужчины ждали у самого входа в большой добротный дом из трех этажей с мансардой, взирая на нас с немым укором. Дубовая дверь отворилась с тонким скрипом, и мы вошли внутрь под гробовое молчание.
Скинули куртки и повесили их на вешалку в холле, рюкзаки оставили там же.
Пройдя три комнаты без излишеств в мебели, мы поднялись по лестнице на второй этаж и оказались в небольшом квадратном коридоре, тут было четыре двери. Мы зашли в дальнюю.
В глазах поплыли желтые круги- реакция на переход со света в темноту. Плотные гардины были зашторены, не пропуская и толики света, свечи в комнате не горели.
— Темно, — озадаченно проговорил Тавий, цепляясь за мою руку выше локтя.
Вспыхнула одна прикроватная свеча, скудно освещая лежащего на кровати. Но он тут же взвыл.
— Свет! Свет! Умоляю! — старческий голос скрипел, и мне стало его невыносимо жалко.
Я ничего в жизни не боялась так, как старости. Немощность, одиночество, болезни, боль. Плечи непроизвольно передернулись. Тавий нашел и сжал мою ладонь.
— Так, — проговорил Каин. — Все выходят. Я тут надолго, поэтому найдите себе занятие.
Хотелось как-то приободрить его, но в голову не лезло ничего полезного. Мы гуськом, вчетвером вместе с нашим сопровождающим, вышли из темной комнаты, снова оказываясь в коридоре.
— Пойдемте, — приглашающим жестом мужчина позвал нас вниз. — Меня зовут Филоп.
Мы представились в ответ. Вер, представляясь, замялся и произнес свое полное имя — Ветаэр. Я, до этого момента никогда не слышавшая его официального имени, изумилась. Попробовала на вкус, понравилось.
Я знала, что имена, которыми представились мне мальчишки изначально были краткими, но никогда не задавалась вопросом: а какое же полное? Мне оно было без надобности. Да и свое полное имя с фамилией и отчеством я тоже не озвучивала.
— Что? — едко поинтересовался Вер на мой взгляд.
— Ничего, — улыбнулась я. — Имя красивое.
Вер улыбнулся в ответ.
Мы спустились на первый этаж и, пройдя через холл, вошли в гостиную, совмещенную со столовой. Длинный стол, столешница которого покрыта белой вышитой салфеткой. Восемь стульев с низкими спинками, сервант с прозрачными стеклами, внутри посуда и статуэтки женщин. Длинный диван светлых тонов без подушек.
Что же это у них за культ женщины такой интересный?
— Простите мою неосведомленность, — начала я. — Но почему столько женщин?
Филоп понимающе кивнул головой и присел на диван, скромно скрестив ладони на коленях. Мы присели следом.
— Потому что женщина — это святое творение небес. Она мудра, добра, слаба, сильна. Она дает жизнь новым людям, дает нам, мужчинам, желание жить, дает нам любовь свою и ласку. Без женщины этот мир бы умер, как зачах бы самый прекрасный сад без солнца и дождя.
— О, — протянула я, пораженно. Нет, я всеми руками за и согласна с перечисленным. Но это так неожиданно, что хоть кто-то додумался до таких элементарных вещей и превознес их над всем. Эти аскеты мне определенно начали нравиться.
Лица мальчишек приобрели недоверчивое выражение, явно ожидая подвоха.
— А что аскетического в вашей жизни? — продолжала я интервьюирование.
Мужчине вопрос не понравился, но он, принимая женщин за чудо, не мог меня упрекнуть в несдержанности и глупости. Да и вряд ли я первая, кто задает подобный вопрос.
— Мы не отрекаемся от своих желаний, не умерщвляем свое тело плетьми, не истязаем его голодом. Ибо потребности человеческие — это неотъемлемая часть нашего мира. И отрекаться от них — неверно. Но мы не хотим участвовать в интригах власти, в войнах. Мы хотим уединенно жить со своими любимыми, со своими богинями.
