Как известно, в ранние периоды существования русской государственности, языковая ситуация определялась принципом одновременного функционирования двух языков в строго закрепленных для каждого из них ситуациях: язык церковно-славянских памятников, употреблявшийся в роли литературного, строго норми-рованный на уровне лексики, и служащий в обиходе, сохранившийся в языке юридических документов, частной переписке древне- и старорусский язык. До определенного периода оба эти языка сосуществовали в разных нишах и не пересекались.
Однако в первой трети XVIII в., после появления работ М. В.Ломоносова, разработавшего теорию "трех штилей", рядастатей В.Тредиаковского "низкие", простонародные слова исчезают из текстов и словарей. Большое количество заимствований из европейских языков, коррелируя с собственно русскими лексемами, полностью вытесняют их из официального употребления. Литературный язык объявляет "вне закона" даже самые невинные слова и выражения. Все это и приводит к расцвету второй, так называемой андерграундной культуры, продолжающей скоморошескую, существующей параллельно с официальной, назовем известные поэмы Баркова, отдельные произведения молодого Пушкина и поэтов пушкинской поры (например, Д.Давыдова, А.Полежаева и др.) и ряд подобных.
После же 1917 г., когда сомневаться в том, что секс у нас есть было просто опасно для жизни, ситуация становится просто сюрреалистической, лучше быть "хуем заплатанным" (или чем вам угодно), только не троцкистом, ревизионистом и под., нравственные принципы оценок полностью заменяются классовыми, и расцветает "культура скоморошества", сексуально-эротическая область становится своего рода "нейтральной полосой", где почти каждый хочет погулять и сорвать свой цветок. Но, к сожалению, это лишь одна из причин процветающего в наши дни сквернословия, другие его причины более видимы и менее эстетичны. Это постоянный страх, социальная неустроенность, люмпенство и агрессивность в сочетании с безграмотностью. Волна бессмысленного, тугодумного витийствования, захватившая уже давно средства массовой информации, трибуны обкомов, крайкомов, а сегодня и парламентов, бедность и безысходная, пугающая неуклюжесть языка наших "златоустов" и "плевако" есть и причина, и следствие той культурной, и, соответственно, языковой болезни общества.
Послушайте речь какого-либо политического лидера и сразу узнаете "кто есть ху…", образованообразная речь, где вместо многочисленных хм…, гм… и других мычаний и говорящему и всем слушающим хочется вставить "бля"! Однако давать оценку современному сквернословию не является целью нашей статьи, цель ее другая — хотелось бы показать, что данная группа слов во многом похожа на другие лексемы и подчиняется основным законам русского языка.
Откуда же набираются рекруты в эту группу слов? Прежде всего из народного языка, языка диалектов, заимствуются они и из литературного языка и переходят в разряд непечатных, заимствуются слова из иностранных языков; но самой большой базой для пополнения является словообразовательная система русского языка.
Возьмем, к примеру, группу слов, обозначающую мужской член. Она наиболее многочисленна, что, очевидно, связано с оценкой этой реалии как чего-либо сильного, активного, дающего жизнь, энергию. В русском просторечии здесь использовались следующие слова: хуй, елда, очевидно, образованное от глагола еть, сравните куелда, елдыга "сквернослов, ругатель"; елдакь — "большой член", а также "мужчина, падкий на женщин", диалектное древнерусское гоило от гоити "оживлять, оплодотворять"; стилистически нейтральное уд? "член"; "родительный удъ, срамный удъ, тайный удъ" мужские и женские гениталии (хуй, муди и пизда)", как предполагает Р. Якобсон, образованное от древнерусского удити "зреть, набухать", в относительно недавний период, приблизительно конец XVII в. появляется слово хер, название буквы X в славянской азбуке, ср. похерить — "перечеркнуть крестом", первоначально как эвфемизм, но впоследствии эти два слова настолько сблизились, что многие отрицательные коннотации первого переходят на второй и хер начинает восприниматься как браное, становятся возможными и замены типа: Иди ты на хер! к херу! На хера тебе это надо! образования типа охерел. То же самое в наши дни, по-моему, происходит со словом член, официальным представителем данной семы в кодифицированной речи, сближение его со словом хуй происходит на наших глазах, вернее ушах, и дурное влияние последнего не оставляет ему шансов выжить; можно услышать: Какого члена ты это сделал?! член с ним! становится возможной такая игра слов как двусмысленное членовоз "машина члена Политбюро" и под. В современном молодежном сленге можно услышать массу заимствований из английского и в том числе английский эквивалент прик, в медицинской терминологии используется заимствование из латыни — пенис. Заместителями слова хуй могут служить и другие слова, специально для этой цели образованные, или контекстуально обусловленные.
Самая частотная модель здесь — "то, что совершает определенное действие" и "тот, кто совершает это действие", сюда входят образования типа ебло, ебарь, ебец, трахал? пехарь и под.
Рассмотрим лексическое значение слова хуй и объем этого значения: оно может обозначать конкретный предмет; определенный символ; а может и ничего не обозначать и одновременно обозначать все, подобно местоимениям кто-либо, что-либо, заменять любое существительное, например, ни хуя (ничего), за каким хуем (зачем?), хуй в шляпе (кто-либо, какой-либо мужчина в шляпе). Вот эта способность матерных слов полностью терять денотативный компонент конкретности, превращаться в не имеющую собственного значения единицу и является, пожалуй, феноменальной, вызывающий живой интерес. Здесь рождается еще один миф — " с помощью этих пяти-шести слов можно выразить любые значения". Эти значения мы выражаем не с помощью этих 5–6 корней, а с помощью морфологической и грамматической системы русского языка, т. е. тех самых приставок, суффиксов и окончаний. Приведем цитату из повести С.Довлатова "Зона":
" Прислали к нам сержанта из Москвы. Весьма интеллигентного юношу, сына писателя. Желая показаться завзятым вохровцем, он без конца матерился.
Раз он прикрикнул на какого-то зека:
— Ты что, ебну'лся? (Именно так поставив ударение.) Зек реагировал основательно:
— Гражданин сержант, вы не правы. Можно сказать — ёбнулся, ебанулся и наебнулся. А ебнулся — такого слова в русском литературном языке, уж извините, нет…
Сержант получил урок русского языка".
Герой Довлатова, употребив термин " литературный язык", имел в виду правильный, подчиняющийся нормам, существующим моделям. Однако было бы несправедливым утверждать, что ёбнулся и сошел с ума являются полными синонимами, они различаются экспрессивным, оценочным компонентом, который может быть разным: "хороший" < "свой" < "не чужой", с одной стороны, (сравним хуй и пенис в обозначении мужчины), и "плохой" < "запретный", с другой (например, прилагательное хуёвый наречие хуево). Таким образом, можно заключить, что матерные слова в отдельных текстах могут выполнять и эстетико-культурные функции, быть своеобразным культурным знаком.
В результате изменения лексического значения у данного слова возможно и появление многозначности. Чаще всего подобные изменения происходят по уже готовым моделям: "предмет" > "его обладатель". Наличие двух значений у слова хуй "мужской член" и "тот, у кого есть член" часто приводит к персонификации и символизации этого понятия, что, кстати, очень свойственно карнавальной, "смеховой" культуре, вспомним гоголевский нос. Возможно, что здесь мы имеем дело с реликтами древнего фаллического культа, например, в прошлом веке часто посылали не на хуй, а к хую, к херу, различие здесь принципиальное — в первом случае актуализируется сема места, направления, цели движения (куда?), а во втором — субъект, к которому направлено движение (к кому?).
Наибольшее количество функциональных номинаций имеет глагол ебат?(ся). Это естественно, так как денотативное значение этого глагола наиболее ярко, погранично, сакрально. Тонкий стилист, точно чувствующий коннотации слова В. Даль дает в словарной статье на это слово следующую помету: "пошлая брань, ругань" хотя на другие слова данной группы он замечает следующее: елда, елдак (вульгарно, насмешливо), курва (неприлично, бранно), хуй (вульгарно, неприлично).
Все контекстуальные замены глагола определяются различными категориальными и аспектуальными признаками, характеризующими действие в русском языке и содержащимися в морфологии русского глагола: такими как переходность, каузальность, активное воздействие на объект, многократность, взаимность и под., например, трахать, трахнуть, трахаться (отсюда — существительное трах, синоним ебля); иметь, поиметь, отыметь; пихаться, перепихнуться; отработать; махнуть, махать, отмахать; пронять; нажаривать; оттянуть; лудить и под., в молодежном сленге часто используются заимствования из английского — фачить(ся), и подобные русским контекстуальные замены, например, стебать и др.
