— Ну, хорошо? — спросил Марис, вскинув подбородок. Шея была натерта докрасна.
— Возьми свое полотенце.
— А теперь я тебе нравлюсь? — лукаво спросил он.
— Если не считать ноги.
Он критически осмотрел свои серые ступни.
— Не такие уж грязные, — заключил он.
— Ночью вытрутся о простыни — утром будут совсем чистые.
— Да ну! Я…
— Мне, что ли, за тебя браться?
— Не надо, хи-хи-хи, я сам.
— Хоть бы один вечер без озорства, так нет, — ворчала Альвина. — Вот косое веретено! Никак его не уложишь. С Ричем, бывало, тоже не сладить, когда был маленький. — Ее лицо озарил отблеск улыбки. — Намотается за день, набегается, только что с ног не валится, а спать — нет, ни в какую…
— Потри щеткой, Марис!
— …и умываться тоже — хоть на веревке тяни, как лошадь к кузнецу.
— Мама!
— А-а, у него все равно в одно ухо влетит, в другое вылетит.
— Ну да! — вставил виновник педагогического инцидента.
А Зайга стояла у двери, прислонясь к косяку, задумчивая, тихая и с виду уже сонная.
— Беги, детка, ложись.
Зайга встрепенулась.
— Еще немножко… — попросила она.
Румянец сбежал с ее лица, оно белело светлое, тонкое, бледная кожа казалась прозрачной. Хрупкая, вытянувшаяся за время болезни фигурка с тонкой шеей и легкими распущенными волосами — Зайга сама чем-то напоминала цветок с ее рисунка.
Наконец и Марис кончил разговоры разговаривать, как выражалась Альвина, и Лаура отвела детей в комнату.
— Ну, а теперь быстрее, — поторапливала она. — Марис, чего ты там застрял?
А тот, сунув руку под шкаф, шарил, искал что-то.
— Марис!
— Сейчас… возьму в постель котенка.
— Сегодня моя очередь! — запротестовала Зайга. — Он у тебя был вчера.
— Как бы не так! Ого, кусается, ты как думала.
— Не тяни, ему больно!
— Киска, хи-хи, ее оттуда не выманишь. Кис-кис…
— Оставь его, Марис! — сказала Лаура. — Опять будут грязные руки.
— А чего он прячется?
— Не хочет он к тебе, — опять крикнула Зайга, — Ты его душишь.
— Ну да! А ты нет? Возит в коляске…
— Зато ему не больно. А когда ты за лапки…
— Марис, прекрати сейчас же!
Мальчик нехотя поднялся с пола. Ладони, разумеется опять были серые. Незаметно оглядев руки, он украдкой обтер их о штаны. Увидят — опять погонят мыться.
— Раздевайся.
— А ты мне котенка…
— Раздевайся, пожалуйста. И ты, Зайга, тоже.
Еле поворачиваясь, Марис стягивал штаны, тихонько шуршала одеждой у своего дивана и Зайга. Из-под шкафа выглянул сперва нос, потом показались и озорные глаза.
— Вон, вон он! — заорал Марис.
— Кис-кис, киска!
Котенок рысцой подбежал к Лауре.
— Мне! — кричал мальчик, жадно протягивая руки.
Лаура бросила взгляд на Зайгу. Девочка смотрела на них большими влажными глазами, но не сказала ничего: она вышла из игры.
— Получит тот, кто первый будет в постели, — пыталась помирить их Лаура и сразу поняла тщету своих ухищрений. Зайга и не думала торопиться, все еще грустно смотрела на котенка, Марис же рванул с себя штаны так, что шов затрещал, прыгнул в кровать — она только охнула, и засмеялся довольно, смехом победителя:
— Я первый!
И котенок скрылся в его объятьях,
— Только осторожно, не дави.
— Хи-хи-хи! Он щекочет меня усами.
Зайга, не говоря ни слова, залезла под одеяло, и в углу воцарилась тишина.
— Ты не хочешь… Тобика? — спросила Лаура.
— Засну и так, — донеслось из угла.
С головой забравшись под одеяло, Марис продолжал хихикать.
— Если ты не будешь спать…
— Буду, почему не буду. Хи-хи-хи… Ай!
Кот выскочил из-под одеяла, перемахнул через Мариса, со всех ног бросился к двери и скрылся на кухне, сразу решив тем самым назревавший конфликт. Мальчик, конечно, хотел кинуться за ним, догнать беглеца и водворить на место, то есть в камеру пыток, однако вмешалась Лаура:
— Хватит, наконец!
— Так он…
— Успокойся и закрывай глаза.
— Так я…
— Марис!
Мальчик закрыл веки, только ресницы дрожали, и от сдерживаемого смеха дергался уголок рта. Один глаз приоткрылся.
— Марис, ну…
Веко мигом захлопнулось, мальчик шевельнулся, замычал, словно его потревожили во сне, только уголки рта по-прежнему дергались. Ясно — до тех пор, пока Лаура будет стоять над ним, он не уснет. Зайгины глаза провожали каждое ее движение и, когда Лаура потянулась к выключателю, были обращены к ней внимательные, ясные. Они обе серьезно посмотрели друг на друга.
— О чем ты думаешь? — невольно спросила Лаура.
Зайга рассеяно улыбнулась.
— Ни о чем…
Конечно, спрашивать так бессмысленно, Лаура это знала. Ведь ребенок не думает, он просто чего-то хочет, чем-то огорчается или чему-то радуется. Но как спросить? Не вызовет ли она против своей воли вопросы, которых сама боится, хотя от них все равно не уйти. Вот кончатся каникулы, Зайга пойдет в школу и вместе с задачками опять принесет оттуда вопросы, на которые трудно… да и нельзя ответить. Звирбуле из лучших побуждений посадила Зайгу на одну парту с Маритой Даудзишан. Эта наивная идея даже растрогала старую учительницу. «Дети ведь не виноваты», — произнесла она чуть не со слезами, взволнованная собственным благородством. А назавтра Марита решительно заявила, что сидеть с Зайгой Датавой не будет. «Что вы посоветуете, коллега?» Что Лаура могла посоветовать? Она привезла дочку из школы на раме Ричева велосипеда, обе молчали, будто забыв о случившемся. Только поздним вечером, в темноте, когда словно смазывались резкие, жесткие контуры действительности:
— Мама…
— Спи, моя хорошая, — беззвучно прошептала Лаура, проведя ладонью по светлым, рассыпанным на подушке волосам дочери, хотя между ними не было сказано ни слова.
— Марис заснул?
С его кровати доносилось ровное сопение. Наверное, опять согнулся в три погибели — с таким шумом дышит. Иной раз уткнется головой в подушку, прямо задыхается, а проснуться не может, до того сон крепкий. Лаура подошла взглянуть: так и есть. Повернула его на спину и укрыла — мальчик даже не заворчал, дыхание стало спокойное, почти неслышное.
— Потуши, деточка, свет.
— Ты хочешь уйти?
— Мне рано вставать, ты знаешь, я еду в город.
Лаура подумала — Зайга могла попросить привезти ей какой-нибудь пустяк, но та не попросила, а только, как показалось Лауре, вздохнула.
Свет потух.
— Спокойной ночи, дружок.
— Мне будет скучно.
— Когда, доченька?
— Завтра.
— Почитай… или порисуй. У тебя еще есть бумага?
— Ага. Но ты только скорее, ладно?
— Постараюсь. Хотя нам завтра сидеть долго.
Какое-то время слышалось только дыхание.
— Я тебе нарисую что-нибудь. Хочешь?
— Хочу.
— А что нарисовать?
— Мне все равно, дружок. Хотя бы цветок… или что-нибудь еще.
— Я нарисую снег. Белый такой, теплый снег.
— Что ты, дружок, разве снег теплый? Он бы тогда растаял. Ты, наверно, такой снег видела во сне.
— Не-ет. Снег, когда падает, теплый. Только люди не замечают.
— Кто же тогда замечает?
— Деревья и камни… и дома.
Голос в темноте звучал сонно и нежно.
«Где я это слышала?» — копалась в памяти Лаура и вдруг вспомнила: Рич!
Это было в тот день, когда они ехали из больницы с малышом и в пути застрял их «виллис». Запоздавший в ту зиму снег, будто наверстывая упущенное, валом валил с низкого, клубящегося неба, повисшего на дымовых трубах и елях. Все оделось, окуталось белизной, и Рич сказал, что, глядя на этот снег, чувствуешь тепло. Веселый, раскрасневшийся, он прямо не мог усидеть на месте, все рвался куда-то, суетился и, когда машина застряла, скорее обрадовался, чем огорчился. Копал снег с охотой, постепенно сам покрываясь снегом, и никак не хотел отдать лопату, они с Глауданом тянули ее каждый к себе; было так смешно, что взрослые мужчины, как дети, чуть не дерутся из-за лопаты, а малыш тем временем проснулся, заплакал, и невозможно было его успокоить, и Глаудан сказал: «Настойчивый ты, не хуже мальчонки!» — или что-то в этом роде. Рич глядел сквозь стекло, не решаясь открыть дверцу, чтобы не простудить Мариса, у которого имени еще не было, и снег таял на его смеющемся, разгоряченном лице…
— О чем ты думаешь, мама?
— Да так, детка…
Что из всего этого она могла рассказать дочери? Ведь ничего, в сущности, тогда не произошло… ничего особенного, просто это были светлые минуты в ее жизни, другому их не понять. Качели судьбы вознесли ее ввысь, к вершинам деревьев, и снова понесли вниз, к обыденности, к будням.
— Мама…
— Спи, детка, а я пойду. Спокойной ночи!
