В 1930 году в Лондоне прошла международная военно-морская конференция, направленная на дальнейшее сокращение вооружений. Вопреки требованиям общества, японская делегация пошла на уступки. В ноябре того же года в премьер-министра Хамагути выстрелил молодой правый фанатик, нанеся ему смертельное ранение (министр промучился до смерти еще полгода). Началось сползание в агрессию, а сторонники интернационализма — представленные в дипломатическом корпусе, среди крупного бизнеса, в политических партиях и, в значительной степени, во флоте — оказались неспособными остановить этот процесс.
Империя и экспансионизм
Японский колониализм, как и западный, часто оправдывают тем, что он приносил пользу, пусть и не всегда имел доброжелательный характер. «Развитие», как его понимали и определяли колониалисты, имело место независимо от того, хотели сотрудничать колонизируемые или нет.
Японскую экспансию поощряли стратегические, экономические и демографические соображения. Пожалуй, наиболее очевидным был стратегический аспект. Тон японской политике задавали военные; Япония, позже других стран вставшая на путь модернизации, продолжала беспокоиться о слабости своего положения по сравнению с положениями прочих государств в Восточно-азиатском регионе. Было слишком легко перейти от оправдания аннексии маленьких удаленных островов (для создания «линии безопасности») к провозглашению необходимости оккупировать обширные территории на материке ради обеспечения «линии преимущества».
Экономические мотивы империализма были связаны со спросом и предложением на промышленный потенциал Японии. Зарубежная империя, как надеялись националисты, позволила бы обеспечить страну крайне нужным сырьем и одновременно стала бы потреблять продукцию растущих отраслей промышленности, причем при помощи жесткого политического контроля делала бы это постоянно. Демографический аргумент указывал на «необходимость» переместить «избыточное» население Японии и на невозможность такого шага из-за ограничений, наложенных на японскую иммиграцию странами Тихоокеанского региона — США, Канадой и Австралией. Поскольку Хоккайдо едва ли можно было назвать перенаселенным, подобное обоснование вряд ли заслуживает доверия. Возможно, амбиции Японии создать империю являлись, прежде всего, выражением ее желания добиться полного равенства с западными государствами; и она — в отличие от других стран — могла по меньшей мере заявить о легитимности своего интереса к развитию тех регионов, которые вплотную примыкали к ее границам, а не находились где-то вдалеке.
На максимуме экспансии японская империя имела почти такие же размеры, как и сама Япония, а ее население составляло двадцать миллионов человек. Она включала в себя небольшие территории влажного Сахалина и солнечных тихоокеанских островов, относительно перенаселенных и потому не слишком пригодных для дальнейшего освоения, а также такие крупные колонии, как Корея и Тайвань, особенности и судьба которых резко контрастировали друг с другом.
ТАЙВАНЬ И КОРЕЯТайвань, долгое время бывший удаленной островной провинцией находившейся в упадке Китайской империи, стал показательным примером прогрессивного эксперимента. Благодаря успехам японских агрономов, производство риса и сахара выросло настолько, что значительные излишки начали экспортировать в родную страну. Здравоохранительные и образовательные стандарты местного населения тоже существенно выросли. Даже враждебно настроенные антиколониальные наблюдатели (вроде американских миссионеров) почувствовали себя обязанными признать, что японское правление приносило пользу. Положительные взаимоотношения между колонизаторами и колонизируемыми подтверждает и тот факт, что ко времени Второй мировой войны почти две третьих местных жителей могли изъясняться по-японски.
Корея — государство и культура которой были столь же древними, как и японские — резко сопротивлялась покорению. На Тайване проводниками колониальной политики были инженеры, врачи и учителя; в Корее — полицейские и военные. Даже учителя начальной школы носили мечи. Да, некоторые корейцы служили режиму в качестве «младшей» элиты коллаборационистов, но их число в лучшем случае составляло пять процентов от всего населения. После тридцати лет колониального правления менее двадцати процентов корейцев понимали японский язык. С другой стороны, площади обрабатываемых земель увеличились почти в два раза, выпуск же местной промышленности вырос двадцатикратно.
Называемая японцами Чосен, Корея подверглась еще более жестокому унижению с началом Второй мировой войны. Ее экономика была реструктуризирована ради военных потребностей Японии. Корейцев обязали носить японские фамилии, а с 1942 года корейских мужчин забирали в японскую армию или посылали в саму Японию работать на фабриках и шахтах, практически как рабов. До августа 1945 года Корея оставалась угнетаемой и озлобленной колонией; и до настоящего времени над японо-корейскими отношениями висит тень этого периода жестокого владычества.
В Квантунской (Гуаньдуньской) армии, которая охраняла японские железные дороги и шахты в соседней Маньчжурии (последняя по-прежнему с технической точки зрения являлась частью Китая), было много сторонников экспансии, полагавших, что Японии следует создать самодостаточную экономическую систему, за которой страна могла бы укрыться от неопределенностей глобальной торговли, переживавшей депрессию. Маньчжурия обладала обширными запасами угля, железа и другого стратегически важного для Японии сырья. Оглядываясь назад, поглощение Маньчжурии выглядело логичной прелюдией к попытке завоевания Китая. Тем не менее американский историк Роберт М. Сполдинг утверждает, что причины тому были другие:
Японские армейские офицеры рассматривали Маньчжурию как лабораторию... в которой они смогут продемонстрировать эффективность, организационные инновации и ту идеологическую чистоту, которой, как они считали, недоставало их собственной стране... они смотрели на Маньчжурию как на трамплин, если не для контроля над Китаем, то для реформ в Японии.
Так или иначе, не Китай, а Советский Союз стал главной мишенью будущих военных действий. Красная армия, огромная и механизированная, несла японским позициям в Маньчжурии гораздо больше угрозы.
ТЕМНАЯ ДОЛИНАВ 1931 году офицеры Квантунской армии взяли инициативу в собственные руки, сымитировав атаку на якобы охраняемую ими железную дорогу. Эта «атака» послужила предлогом для нападения на местные китайские отрады и положила начало открытого завоевания холодного, но богатого минералами региона, который затем объявили «независимым государством» Маньчжоу-Го под властью (чисто номинальной) последнего потомка свергнутой китайской династии Цин, императора Пу И. Для образования правящего класса в марионеточное государство направили миллион японцев. Японское правительство не могло отрицать подобные действия, а саму Японию потрясли убийства: в феврале 1932 года — министра финансов Иноуэ, в марте 1932 года — главы конгломерата Мицуи, а в мае — премьер-министра Инукаи, последнего из партийных политиков, возглавлявших правительство. После этого в администрации стали доминировать офицеры, бюрократы и придворные. Международное расследование под руководством лорда Литтона привело к осуждению Лигой Наций действий Японии в Маньчжурии. Япония отвергла обвинения и в 1933 году вышла из Лиги Наций.
Внутри страны рост международной изоляции сопровождала волна того, что можно назвать националистским фундаментализмом, вызванного страхом перед попытками восстановить утраченное национальное согласие. Этот феномен принимал различные формы, не последней из которых было стремление «очистить» японскую культуру и язык от «порчи» Западом. Например, пьющих пиво убеждали использовать изобретенное для напитка «аутентичное» слово, буквально значившее «ячменное варево» вместо заимствованного «биру». «Чистка» затронула не только язык, но и людей. Когда выдающийся (и крайне консервативный) преподаватель права профессор Мино-бэ имел безрассудство назвать императора «органом конституции», его обвинили в преступлении против государства и выгнали со всех постов. В позитивном отношении ультранационализм способствовал оживлению традиционных культурных форм, в особенности таких боевых развлечений прошлого, как сумо и кен-до, а также распространению через образовательную систему экстремистской пропаганды в учебных текстах, которые восхваляли уникальную историю «божественной страны» и священное единство императора и народа, связанных воедино в трудно определимое понятие кокутай («национальная структура»).
