Еще надпись на информации:
«Ознакомить «Бая зет а» с докладом К. Е. Ворошилова и С. М. Буденного «О предполагаемом десанте Врангеля в 1921 году»: запросить информацию».
Приложение 1 к информации «О предполагаемом десанте Врангеля»:
«Возможно, высадка десанта врангелевцев вместе с казаками на Черноморском побережье, наиболее вероятная — в районе Анапа — Джобгская. Поставленная задача — удержать (в случае невозможности сбросить десант в море) до подхода подкреплений Новороссийск и перевалы на путях к Краснодару с линии Анапа — Тенгинская и запереть при содействии курсантов перевал Гойтх. Для активной борьбы с десантом предполагается сосредоточить:
а) в районе Краснодар не менее 2-х дивизий 1-й Конармии (не считая особой бригады) — походным порядком;
б) в районе Новогитаровская по железной дороге 1 — 2 бригады 2-й Донской стрелковой дивизии.
Задача 1-й Конармии в случае десанта — быстрым выдвижением небольших (в соответствии с местными условиями) частей с пулеметами закупорить перевалы Тубинский, Белореченский, Марух, Клухорский. Нахарский, дабы не дать противнику возможности просачиваться с побережья в Майкопский, Лабинский, Баталпашинский отделы с целью поднять восстание или добиться усиления бандитизма. В качестве резерва и для обслуживания ныне занимаемого района оставить в Майкопском, Лабинсюом, Баталпашинском отделах кавдивизию. Две кавдивизии походным порядком и срочно сосредоточить в районе Краснодар — Васюринская.
Август 1921 года.
Комвойск Ворошилов.
Член РВС — Буденный».
Приложение 2 к информации:
«Согласно сообщения «Баязета» вероятность десантирования врангелевского отряда представляется ничтожной. Около трехсот штабистов Врангеля прибыло в Сербию».
Глава одиннадцатая. СКУТАРИ И СТАМБУЛ В КОНЦЕ 1921 ГОДА
1
Константинопольские газеты сообщали: 15 октября в пять часов пополудни итальянский торгово-пассажирский пароход «Адрия», шедший из Батума, наскочил на яхту «Лукулл», стоящую на Босфоре, и протаранил ее. Через две минуты яхта затонула. Ведется расследование...
Обстоятельства аварии представлялись весьма загадочными. По свидетельству очевидцев, море в тот час походило на стекло. Видимость была отличная. На небе ни тучки. Около 4.30 на яхте обратили внимание на большой пароход, быстро приближающийся от Леандровой башни. На полном ходу, пройдя у борта дредноута «Кайо Дуильо», «Адрия» внезапно повернула. У экипажа яхты возникла даже мысль: не испортилась ли на пароходе рулевая тяга, так как при скорости и инерции он не сможет свернуть и столкновение неизбежно. Тревожных гудков пароход тоже почему-то не давал. Метрах в двухстах от яхты «Адрия» отдала якорь и застопорила машину, однако стало ясно — удар неотвратим. Дежурный офицер «Лукулла» мичман Сапунов крикнул, чтобы бросали кранцы, и побежал на бак, вызывая команду. На «Адрии» отдали второй якорь, но она продолжала двигаться. Через десять секунд раздался оглушительный удар и брызнули щепки, обломки фальшборта и верхней палубы. «Лукулл» сильно накренился на правый борт и подался в сторону движения, удерживаясь кормовым и швартовым якорными канатами. Удар пришелся на левый борт, над помещением, занимаемым Врангелем. Форштевень «Адрии» застрял в борту «Лукулла». Пароход стал отваливать задним ходом. В широкую пробоину стремительно хлынула вода, и яхта мгновенно затонула.
Дежурный офицер, оставаясь на своем посту, пошел ко дну. Погиб также повар. Сам же генерал Врангель, его жена и адъютант Ляхов незадолго до аварии съехали на берег и направились в одно из посольств. Утонуло имущество лиц, документы и архив командующего.
Не спустив шлюпок, не бросив даже спасательных кругов, «Адрия» отошла от места происшествия, что противоречит морским законам. Следствие ведется специальной комиссией, в составе которой итальянский, французский и русский морские офицеры. Допрошенный комиссией капитан «Адрии» Симич и лоцман Самурский обвинили во всем сильное течение «форс-мажор», лишившее пароход возможности маневрирования. Выяснено, что Симич предпринимал меры, чтобы задержаться в карантине и пройти мимо яхты «Лукулл» ночью. Высказывались предположения о причастности к диверсии большевиков. Был обнародован приказ Врангеля:
«Не стало последнего русского корабля, над коим развевался у Царьграда родной Андреевский флаг. Геройская смерть дежурного офицера мичмана Сапунова, который, не пожелав оставить родного корабля, пошел с ним ко дну, и беззаветная доблесть, проявленная в минуту гибели всеми членами судовой команды, показывают, что дух и заветы русского флота остались живы в сердцах русских моряков. Да укрепит подвиг мичмана Сапунова сердце колеблющихся, да вселит он в них веру, что, пройдя через все испытания, воскреснет русский флот и с ним воскреснет Россия...»
После работ водолаза на месте гибели яхты «Лукулл» были подняты с морского дна все документы Врангеля, за исключением двух тетрадей, содержащих дневниковые записи. Все личные вещи живущих на яхте считают пропавшими... Врангель намерен предъявить иск компании «Ллойд-Триест», которой принадлежал пароход «Адрия», с целью возмещения убытков. Учреждается специальный воинский крест, право ношения которого получают лишь шесть офицеров, члены врангелевского конвоя и члены команды затонувшей яхты «Лукулл»...»
2
Слащев не находил себе места. Он словно только что очнулся от долгого похмельного сна и с удивлением оглядывался по сторонам.
После жаркого, засушливого лета и неустойчивой осени наступило дождливое предзимье. Дули над Константинополем северные ветры, гнали рваные, несущиеся низко, дождевые облака. С моря наползал густой туман. Он окутывал низкий берег Скутари, закрывал Стамбул, и все вокруг становилось ирреальным. Начало декабря оказалось необычно суровым для этих мест — дождь часто сменялся мокрым, косо летящим снегом. Утром все окрест было белым-бело, как в России, но уже к полудню снег таял, бежали верткие ручейки, раскисала земля, ползла к берегу густая грязь.
Слащев еще больше осунулся и побледнел. Мертвящая усталость ни на миг не оставляла его. Он плохо спал, раздражительность его, казалось, не знала пределов: слащевское окружение таяло, словно ночной снег, он не мог остановить этот процесс — ни приказать, ни устрашить, ни поддержать людей деньгами. И от сознания полного бессилия сатанел еще больше. Только его «юнкер», его «Лида Ничволдов», по-прежнему беззаветно была предана ему. Часто «генерал Яша» целыми днями лежал на тахте, закинув руки за голову, бессмысленно уставившись в потолок, отказываясь от еды и вставая лишь для того, чтобы выпить чашку кофе с рюмкой коньяку. Иногда — напротив! — просыпался нездорово деятельный, возбужденный, захваченный тайными идеями. Он поспешно оставлял дом и отправлялся «в город». Его видели, казалось, сразу в нескольких местах одновременно: и на Пера, и на пристани, и возле стамбульских мечетей. Он был всегда один — замкнутый, сосредоточенный, точно обдумывающий что-то крайне важное, — в длинной кавалерийской шинели и полевой фуражке. «Генерал Яша» перестал одеваться пестро, перестал дискутировать на улицах, и это тоже удивляло всех, рождало острое любопытство. О странном поведении Слащева не раз доносили Врангелю. Он отмахивался: «Как всегда, оригинальничает! Пусть его — маньяк. Каждый тут сходит с ума по-своему. Что может этот генерал без армии?» Однако в беженской массе поведение Слащева вызывало иную реакцию. И все уверяли друг друга: «Яша» непременно что-то придумал, что-то вот-вот выкинет.
Полдня Слащев валялся на тахте, ожидая, пока потеплеет. «Юнкер Лида» была убеждена, что он не выйдет сегодня. Часа в три ветер внезапно разогнал тучи, выглянуло солнце. Слащев вскочил — не позавтракал и даже не побрился — и в распахнутой шинели выскочил на улицу, не ответив на вопросы удивленной Лиды...
Весь во власти необъяснимых предчувствий, он направился к огороженному стеной кладбищу Скутари. Это был целый город, с улицами и переулками, среди высоких кипарисов. Временами Слащеву начинало казаться, что он теряет направление и кружит по замкнутому кольцу, не понимая, как следует выбраться из этого лабиринта. Ему было зябко, но не от холода, а от странных предчувствий. Кладбище представлялось бесконечным, и дорога по нему была точно путь на Голгофу. Слащеву казалось, что он поднимается на пологую гору и тяжесть, которую несет на плечах, очень велика... Внезапно Слащев оказался неподалеку от кладбищенской стены и, почувствовав облегчение, точно от встречи с добрым знакомым, двинулся вдоль нее и вскоре выбрался к пристани.
Здесь била жизнь. У причала толпились шумные люди. Жандармы и контролеры проверяли документы. Гудели пароходные сирены. «Иа-иа-иа!» — душераздирающим гортанным криком, точно их режут, ревели ослы. Оборванные мальчишки вторили им, продавая двуязычную русско-французскую «Пресс дю суар», прозванную «Пресс дю писуар». Слащева не узнавали. Некоторые — демонстративно. Его, привыкшего к постоянному поклонению толпы, это раздражало сегодня особенно сильно. Захотелось сесть на паромчик, потеряться в одном из галатских портовых кабаков и напиться до выключения сознания. Но при мысли, что придется стать в общую очередь на пирсе, показывать красномордым жандармам документ, удостоверяющий, что он, русский генерал, имеет право пересечь лужу без дела и чьего-то приказания оказаться на людных улицах, — его захватила такая ненависть и ярость, что он, выругавшись, пошел прочь от пристани, проклиная и этот Константинополь, и всю Турцию, в которой турки сражаются против турок, и себя самого. Не заметил, как оказался возле четырехэтажных казарм, возвышающихся крепостью над берегом Скутари. Когда-то тут размещались янычары. Теперь — беженский лагерь Селим. Массивный квадрат здания, входом обращенный к Босфору, занимал огромную территорию, где, как представилось Слащеву, можно было бы разместить и дивизию...
