Дмитрий видел, как преобразился Овчина. Страх отпустил его, вернулось прежнее высокомерие.
Ургин покачал головой.
– Глупец ты, князь! Хотя чего ждать от тебя, меряющего других по себе? Я прощаю тебе твои оскорбления, потому как ты приговорен к смерти.
– Конечно, я глупец, а все остальные умные. Уходи, не желаю больше видеть тебя!
Дмитрий резко поднялся со скамьи, вышел из палат и направился к выходу из дворца. Овчина же рывком распахнул ворот рубахи.
Ишь ты, как мудрено хотели расправиться с неугодным князем братцы Шуйские! Сам Ургин ни за что не пришел бы предлагать помощь. Кто же помогает врагу? Ему желают погибели. А тут якобы спасение.
Но это очень хорошо. Приход Ургина означает одно. Шуйские напрямую не решатся тронуть любимца великого князя. Они понимают, что позже, как Иван подрастет да окрепнет, это может им дорого обойтись.
Правильно понимают! Надо держаться рядом с великим князем, и тогда враги пойдут на торг, как Шуйские и Бельские, решившие убрать Елену. Конечно, прежнего положения не вернуть. Главенство в опекунском совете захватил князь Василий Шуйский, ну и пусть.
Передерутся бояре, это неизбежно. Тогда многое изменится. А потом подрастет великий князь. Вновь наступит его, Овчины, время. Полетят головы думных бояр, а особливо Ургина. Но тот умрет не сразу, помучается пред смертью. Уж для него Овчина сам придумает самые страшные пытки.
Овчина-Телепнев выпил кубок вина, успокоился и прошел в отведенные ему палаты Кремля. Он совершенно не осознавал, что, отвергнув предложение Дмитрия, самолично подписался под смертным приговором, уже вынесенным ему.
Утром 10 апреля Овчина пошел в опочивальню великого князя. Он вроде бы разгадал коварные замыслы Шуйских, но на душе было беспокойно. Плохое предчувствие не отпускало. Может, это было следствием тревожных снов, которые рвали ночь на клочья и не давали забыться. Или же так сказывался дождь, не прекращающийся на улице. Овчина пытался взбодриться, но не мог.
Великий князь сидел на лавке у окна.
– Доброго утра, государь!
– Плохое утро сегодня, – ответил Иван. – Надоел дождь, с ним на душе нехорошо.
– Пройдет, государь! Сейчас дождь льет, а потом ветер тучи разгонит, и выглянет солнце. Весна на дворе. – Овчина присел рядом с Иваном и спросил: – Почему книги на полках? Чего не занимаешься?
– Не с кем, да и не хочу.
– Все по маме тоскуешь. – Овчина вздохнул. – Полно уже. Седьмой день идет, как похоронили голубушку. Погоревали и хватит. Жить, государь, надобно.
Иван повернулся к Овчине.
– Скажи мне, Иван, почему так быстро померла мама? С утра весела была, здорова, а потом будто кто-то пронзил ее невидимым копьем. Мамин крик и сейчас слышу. Очень больно ей было. От чего?
– Не знаю, государь, – солгал Овчина.
Он-то понимал, что Елену отравили, но сказать это ребенку не мог. Рано ему еще знать о людских каверзах и подлостях.
Но Иван сам неожиданно спросил:
– Маму убили, да?
– Сказал же, не ведаю.
– Зачем ты и няня обманываете меня?
– Никто тебя не обманывает, великий князь. Разве можно говорить то, чего не знаешь? Вот это был бы обман. А почему ты к еде не прикоснулся?
На столе стояла посуда с завтраком.
– Не хочу!
– Ну и ладно, проголодаешься, поешь.
– Расскажи мне чего-нибудь, – попросил Иван.
– Что именно?
– Сказку какую, историю, только не страшную. Раньше Федор сказывал, мама, а теперь некому. Один я остался. Сирота.
– Я с тобой.
Иван вздохнул.
– У тебя свои заботы, у Дмитрия свои. – Он взял в руки свирель, но тут же бросил ее под лавку.
– Ничего не хочу. Нет, хочу. Пусть дождь прекратится, и солнце выйдет. Чтобы гулять пойти. Во дворце тошно и страшно. Уведи меня куда-нибудь, Иван.
– Теперь это не в моей воле.
– А в чьей?
– Опекунов твоих.
– Не люблю я их.
– Что поделать, так положено.
– Кем положено?
– Хотя бы завещанием отца твоего.
– Я его плохо помню.
– Немудрено. Тебе три годка было, когда он умер.
В коридоре послышались шаги нескольких человек. Овчина невольно вздрогнул.
Иван взглянул на него и спросил:
– Кто это?
– Не знаю! Может, стража?
– А зачем?
Ответить Овчина не успел. Дверь в отворилась, и в комнату вошли четверо: Иван Шуйский, какой-то боярин и двое стражников.
Шуйский встал посреди помещения, не обращая внимания на великого князя, посмотрел на Овчину и заявил:
– Вот ты где спрятался!
– Что вам надо? – вскричал Иван.
Шуйский ответил:
– Не что, государь, а кто. Мне нужен изменник Овчина.
Телепнев-Оболенский побледнел как смерть.
Иван же топнул ножкой.
– Как вы смеете врываться сюда без моего дозволения?
Шуйский повернулся к боярину, сопровождавшему его.
– Ты гляди, Михаил Иванович, а сиротинушка нам норов начал выказывать.
Боярин рассмеялся.
– Обрастает перьями наш птенец.
Шуйский перевел взгляд на Овчину.
– Сам пойдешь или силу применить?
– Не ходи, Иван. Они не тронут тебя. Вы не смеете!.. – со злобой и детской запальчивостью крикнул мальчик. – Я повелеваю так!
Ухмылка сползла с лица князя Шуйского.
Он наклонился к Ивану и сказал:
– Ты приказывать будешь, когда подрастешь, а сейчас молчи да сядь на лавку. Так оно лучше для тебя будет. – Он распрямился, указал на Овчину. – Стража, взять его!
Телепнев-Оболенский понял, что спасения ждать неоткуда, и набросился на стражников. Но те оказались проворнее. Один остановил его ударом короткой дубины в живот, другой сзади захлестнул горло опального князя удавкой. Овчину повалили на пол.
Иван бросился к любимцу. Шуйский оттолкнул мальчика, и тот отлетел к лавке.
– Сказано же было, сидеть и молчать!
Овчину вытащили в коридор и за ноги поволокли к лестнице.
Иван заплакал от бессилия и прохрипел:
– Куда вы его потащили?
– К матери твоей, в ад! – с ненавистью прошипел Иван Шуйский.
Он резко развернулся, вышел в коридор и приказал третьему стражнику, стоявшему там:
– Великого князя из палат не выпускать. Пусть хоть что делает, но в своих покоях. Ты понял меня?
– Понял, князь. – Стражник поклонился и припер дверь широким плечом.
Иван долго бился в крепкую створку, устал, упал на пол и зарыдал, стуча кулаками.
– Не хочу, не надо, не прощу!
Но что мог сделать восьмилетний ребенок, пусть и облаченный формально верховной властью, против буйства бояр и князей, дорвавшихся до крови?
Овчину затащили в подвал кремлевской тюрьмы. Там ему суждено было принять адские муки страшной смерти от голода. Он сам без всякого сожаления обрек на них многих людей. Сотворившему зло – зло и вернулось.
Князь Дмитрий Ургин приехал в Кремль через час после расправы братьев Шуйских с Овчиной-Телепневым. У дворца его встретил Григорий, заступивший на службу старшим наряда особой стражи.
Дмитрий сразу заметил тревогу на лице родственника, спрыгнул с коня и спросил:
– Что-то произошло, Гриша?
– Да, Дмитрий! Шуйские схватили Овчину-Телепнева. Мы только заступили, как его, в кровь избитого, стражники за ноги оттащили в тюремный подвал. Так им велел Иван Шуйский.
– Вот как? – произнес Ургин. – Отомстили, значит, бояре Овчине за унижения. А ведь я вчера предупреждал его об опасности, предлагал бежать, покуда не поздно. Не поверил.
Тимофеев удивился:
– Ты пытался спасти Овчину?
– И что?
– А то! Разве не заслужил этот пес смерти? Будь его воля, не ты ли первый стал бы жертвой? А с тобой и все мы, ратники особой стражи! Конечно, Шуйские – воры и разбойники, но и Овчина был не лучше их.
– Он, Гриша, тоже за Ивана стоял. Теперь же у великого князя остались только мы. Надолго ли?
– Мыслишь, Шуйские могут пойти на устранение Ивана, выставить вместо него слабоумного Юрия?
– Нет! На это они сейчас уже не решатся. Шуйские далеко не глупы. Овчина сам настроил против себя и боярство, и простой народ. Его не любили ни те, ни другие, как, впрочем, и Елену Глинскую. Казнь Телепнева-Оболенского скорее вызовет одобрение, нежели возмущение. Шума никакого не будет. А вот посягательство на жизнь великого князя может поднять в народе такую бурю, которая сметет все на своем пути. В этом случае бунт неизбежен. Он Шуйским не нужен, потому как первыми полетят их головы. Оттого, Гриша, они уже не посмеют тронуть Ивана.
Григорий вздохнул и согласился:
– И то правда.
– Но это не говорит о том, что Шуйские не попытаются воздействовать на его разум, – продолжил Дмитрий.
– Как это?
– Шуйским, дабы удержать власть, нужен государь законный, но послушный. А что для этого надо? Сломить его неокрепшую волю, заставить уверовать в то, что сам он править государством не сможет. Подвергнуть унижениям, но так, чтобы не вызвать особой неприязни.
– Разве такое возможно?
– Возможно. На виду, при разных церемониях они будут оказывать Ивану почести, показывать покорность, полное повиновение и признание власти, во дворце же, наедине, – игнорировать его просьбы, желания. Шуйские постараются затуманить сознание ребенка, развить в нем пагубные привычки, жестокость. Они будут поощрять любые дурные наклонности, а главное – воспитывать полное пренебрежение к судьбам людским. Им надо создать тирана, послушного узкому кругу бояр, который правил бы государством не во благо народа, а в угоду их корысти. Но Шуйские не учитывают, что тираны не бывают послушными. Все плохое, что они вложат в Ивана, в конце концов против них и обернется. Всей Руси не сладко будет, но боярам придется хуже всего. У Ивана пытливый ум. Его голова постоянно будет занята мыслью о своем месте в этом жестоком мире, поиском выхода из зависимого положения.
