– Так больше пяти! Подрос ты, возмужал.
– Поговорим у реки.
– Как скажешь, государь.
Ургин отдал команду, и Кирьян подвел к нему скакуна. Великий князь и Дмитрий вскочили в седла и направились к Москве-реке, протекавшей недалеко от усадьбы. Там они остановились.
– Красиво у тебя тут, – сказал Иван. – И дышится вольно, не как на Москве.
– Да, – согласился Ургин. – Места здесь хорошие.
– Серчаешь на меня, Дмитрий?
– Почему, государь?
– Я же выгнал тебя, когда Овчину-Телепнева бояре казнили.
– Нет, государь, не серчаю.
– Правда?
– Истинная правда.
– Хорошо. Если бы ты знал, как тяжко дались мне эти пять лет. Теперь тоже не легко, но прежде хуже было. Когда Шуйские захватили главенство в совете, нам с братом Юрием стало совсем плохо. Держали нас взаперти, в старой одежде, прямо как нищих, голодом морили, требовали послушания, ни в чем воли не давали. Покойный князь Иван Шуйский наглел сверх всякой меры. Придет, бывало, как мы с братом играем, усядется на скамью, ногу на постель отца нашего положит и скалится, как волк. Я ему велю убрать грязную ногу, а он в ответ, ты, мол, поучи меня. Я, дескать, устал и волен делать что хочу, потому как заслужил. Казну родительскую всю расхитили, якобы на жалованье боярам, на деле себе в карманы. А я слова сказать не мог. Что не по Шуйскому, так тот сразу приказывал держать нас с Юрием на воде и хлебе. Грешно это, но когда князь Иван помер, я радовался. С Бельским легче было. Но недолго. Недавно подружился я с Федором Воронцовым, так и на него косо смотрят. Теперь уже князь Андрей Шуйский с вельможами своими. А он будет похуже Ивана. Неделю назад что удумал! Пришел в палаты, позвал пойти с ним в баню. Я пошел. Он дверь открыл, а там девки молодые, голые. Смущение меня охватило, а Шуйский говорит: «Смотри, Иван, какие красавицы. Выбирай любую и веди к себе в покои. А хочешь, то и всех по очереди». И ржет, как жеребец. Я прочь, он же вслед еще громче смеялся. А потом узнал я, что Шуйский собрал разных княжичей, приказал им ловить девок на Москве да насиловать их. Сам же слух пустил, что это я безобразничаю. Митрополит Иоасаф прибежал во дворец за помощью. За ним гнались разбойники Шуйского. Так князь Андрей отшвырнул меня к стене, назвав щенком. Митрополита схватили и, как злодея какого, потащили из палат. Я готов был убить Шуйского, да только кто бы дал мне это сделать. Но он еще ответит за все. Я покажу ему щенка!
Во взгляде Ивана Дмитрий впервые увидел не слезы отчаяния и бессилия, а блеск неудержимой ярости.
– Ты озлобился, государь.
– А как не озлобиться, Дмитрий, когда тебя унижают постоянно, твоим именем творят бесчинства, прикрывают им безобразия, да еще и в очи насмехаются. Открыто, с вызовом, мол, хоть ты и князь великий, а сделать все одно ничего не можешь. Но я отомщу боярам за все!
– Месть – плохой советчик, государь.
– По-твоему, я должен простить оскорбления, унижения? Знаю, скажешь, Господь прощал, и мы обязаны поступать так же. Но почему тогда для одних закон Божий свят, а для других его и вовсе нет? Раз так, то защиты и прощения от Господа им не должно быть. Они служат не Богу, а дьяволу. А всех, сеющих ересь на Руси, разрушающих основы православной веры, надобно призывать к ответу и карать жестоко, дабы другим неповадно было. Или я не прав, Дмитрий? Скажи, не таясь.
– Не знаю, государь! Говорю как на духу. Порядок в государстве, конечно, наводить надобно и карать изменников. Только…
– Что только? – переспросил Иван.
– Только как бы, единожды подняв топор над разбойником, заслужившим смерть, не обагрить потом руки кровью невинных жертв? Из судьи праведного не стать палачом! Эту грань перейти легко, и ярость в том первый помощник. Судебник новый нужен, государь. В нем надо прописать все до мелочи, какое наказание неотвратимо последует за то или иное преступление. Приговор выносить должен только суд.
– О судебнике я пока не думал. Займусь этим. Но его быстро не сделать, а врагов Руси карать надо прямо сейчас, иначе они от государства камня на камне не оставят. Если на Москве бояре произвол чинят, то что в уделах творится? Каждый сам себе и государь, и судья, и палач. Возьми все того же Андрея Шуйского! Он да князь Репнин-Оболенский дотла ободрали Псков. Похлеще набегов татар! Все, что веками собиралось воедино предками нашими, теперь опять растаскивается по уделам.
Князь Ургин покачал головой.
– Да, тяжелая ноша легла на твои плечи, государь. Ты не познал радости детства, остался сиротой и был вовлечен в такие суровые дела, которые и многим опытным людям не под силу.
– Вот! Потому и приехал я к тебе, Дмитрий. Ты верно сказал, тяжко мне одному, когда вокруг смута, заговоры, интриги. Чтобы вершить великие дела, мне нужны надежные, верные люди. Поэтому прошу, возвращайся в Москву. Я пожалую тебя чином конюшего, и будет мне хоть какая-то опора. Знаю, за тобой народ, у тебя сильная дружина. Ты очень нужен мне, Дмитрий. А за обиды прости.
– Что ж, – ответил Ургин, улыбаясь. – Как я могу отказать самому великому князю! Вернусь. Чинов мне не надобно, но коли пожалуешь чем, не откажусь.
– Спасибо, Дмитрий. Я знал, что ты согласишься. Еще бы Федора Колычева нам. Ты не знаешь, как он?
– Недавно весточку с оказией прислал. Написал, что год служил пастухом у какого-то крестьянина, потом перебрался в Соловецкий монастырь. Был послушником, затем принял постриг и имя Филипп. Сообщал о своем духовном наставнике, который является учеником преподобного Александра Свирского, о трудах в монастыре, о жизни тяжкой, но светлой. Он постоянно молится за тебя, государь.
– Понятно! Значит, теперь Федора следует величать Филиппом?
– Он так и подписал весточку.
– Что ж! Таков его выбор. Он много в жизни добьется, потому что умен, усерден, трудолюбив, как никто другой.
– Согласен. Думаю, мы еще услышим о нем. А какие у тебя, государь, отношения с митрополитом Макарием? Он ведь из Новгорода, а тамошние жители всегда стояли за Ивана Шуйского. Не без его влияния Макарий стал митрополитом.
– С митрополитом отношения хорошие. Он часто приходит ко мне, интересуется, что читаю, приносит новые книги, всячески поощряет меня к учению.
– Это хорошо.
– Он как-то сказал, что мне надо принять царский титул, стать первым самовластным владыкой на Руси.
Ургин внимательно посмотрел на возмужавшего великого князя.
– И как ты отнесся к этому?
– Если честно, сомневаюсь, Дмитрий, не знаю, достоин ли.
– По делам твоим видно будет. Митрополит же прав. Принятие царского титула возвеличит не только тебя, но и Русь как Третий Рим. Да и у врагов твоих прыти поубавится. Князей много, царь же один.
– Так-то оно так, но давай обсудим это в Кремле, – произнес Иван и неожиданно спросил: – Скажи, Дмитрий, а как ты относишься к дядьям моим?
– К Юрию и Михаилу Глинским?
– Да.
– А позволь узнать, почему ты меня о них спрашиваешь?
– Они, как и митрополит, говорят, что пришла пора объявить меня самодержцем, разнести в клочья временщиков.
– Сейчас я ничего ответить тебе не могу, государь, ибо даже не знаком с Глинскими. Поговорим об этом позже.
– Хорошо. Вот побыл с тобой, и на душе легче стало. Спасибо тебе, Дмитрий.
– Да не за что, государь.
– Есть за что, князь. Ну а теперь можно и откушать.
– Дома все готово!
– Тогда наперегонки. Кто быстрее доскачет до усадьбы.
Ургин улыбнулся.
– Только уговор, проигравший не обижается.
– Считаешь, выиграешь?
– Конечно!
– Посмотрим!
Всадники помчались к селу. У овражка Дмитрий слегка попридержал скакуна, которого в память о прежнем коне назвал Коршуном. Он хотел, чтобы тринадцатилетний великий князь познал радость победы. Ведь этот юноша в своей еще короткой жизни не видел почти ничего хорошего, хотя и был волей Божьей облечен верховной властью. Она легко может вознести до небес и так же запросто бросить прямо на плаху, под острый топор безжалостного палача.
В Москву Иван ехал в приподнятом настроении. Собираясь в Благое, он верил, что Дмитрий воспримет его просьбу с пониманием и вернется на службу, но все же где-то в глубине души опасался отказа. Прошли годы, и князь Ургин мог измениться, отказаться от государственных дел, вести спокойную, размеренную жизнь в своей вотчине. Но эти опасения государя не оправдались. Теперь он не ощущал себя одиноким, беззащитным перед вражескими кознями.
Дмитрий тоже был доволен разговором с Иваном. Он на славу угостил гостей, с почестями проводил их и присел на скамью под ивой, опустившей гибкие ветви в чистые воды небольшого пруда.
К нему подошла Ульяна.
– Когда поедем на Москву, Дмитрий?
– Иван просил как можно быстрее вернуться, так что начинай собираться, голубушка моя.
– Он приехал в тревоге, уехал же в радости. О чем вы говорили с ним?
Князь Ургин взял супругу за руку, усадил рядом собой, обнял за хрупкие плечи.
