- Она моя жена, а не сожительница! - крикнул Валентин. - Мы же регистрировались!..
Ему казалось, что если б заседание вел Санников, бюро никогда бы не приняло такого жесткого решения.
По обидному совпадению Михаил Сергеевич впервые за все эти годы получил отпуск и уехал на юг.
Для Кочина началась самая трудная полоса в жизни.
Как-то заметно реже стали попадаться на глаза знакомые, хотя, может быть, и потому, что он и сам начал избегать их; невозможно оказалось устроиться на работу, необходимость в которой почувствовалась сразу. Едва дело доходило до анкеты и автобиографии, как он видел смущенные лица, слышал в ответ извинительное "к сожалению"...
Обойдя едва ли не все учреждения города, Валентин махнул рукой и отправился на погрузочный двор железнодорожной станции. Здесь не требовали ни анкет, ни автобиографии, на следующее утро он уже работал грузчиком. Тюки с кожей, бочки с селедкой и плоские ящики со стеклом - от всего этого к вечеру у него с непривычки разламывало спину, огнем палило ободранные руки. Зато тут же, как и шестеро таких же бедолаг, он получил тридцатку. У Валентина не было никаких оснований отказаться раздавить с ними по "маленькой", заметно, впрочем, через час выросшей; домой он возвращался пошатываясь, прижимал к груди бумажный кулек и не замечал, что из него вылетают "подушечки"...
Так и пошло. Днем - тяжелая работа, занимающая только руки, но не сердце; вечером - случайные, каждый раз меняющиеся собутыльники у ларька, укоризненные глаза матери и неизменный вопрос Наташи: "А мама где?" Ночью - тяжелая, на больную голову, тоска по Светлане. Валентин понимал, что опускается, в минуты просветления сидел, обхватив голову и скрипя зубами.
С утра все начиналось сызнова.
Заглянув после одной такой особенно бесшабашной недели в свою опустевшую комнату, куда он приводил дочек только с субботы на воскресенье, Валентин увидел в почтовом ящике белый листок. "Письмо" моментально протрезвел он. Оказалось - записка Савинкова. "Не застал. Зайди ко мне в горком завтра в двенадцать"...
Валентин на мелкие клочки порвал записку, грязно выругался. В горком он пойдет только тогда, когда партбилет вернут, до тех пор делать там нечего. К черту!
На стене, под простыней висели Светланины платья, от них, кажется, исходил еще неповторимый, только ей свойственный запах чистоты и сирени. Уткнувшись лицом в мягкую безответную ткань, Валентин замычал от боли...
Михаил Сергеевич Санников однажды все-таки застал Валентина дома, и состоявшийся нелегкий разговор заставил Кочина о многом подумать.
Когда Санников вошел, Кочин лежал, закинув обутые в грязные ботинки ноги на спинку кровати, курил.
Михаил Сергеевич поморщился, открыл окно - сизый дым, качнувшись, поплыл наружу.
- Ты так задохнешься тут.
- Привык. - Валентин нехотя поднялся, с неприязнью покосился на незваного гостя. Что ему от него нужно, утешать с запозданием?
- Почему не пришел? - спросил Санников, усаживаясь.
- Зачем?
Спокойные глаза Санникова глянули пытливо и несколько удивленно.
- Когда на душе нехорошо, надо идти к людям, а не бежать от них. Словно предвидя возражения, он приподнял руку с синими неживыми пальцами. - Уверяю тебя: это не просто прописная истина. Это - правда.
- Правда? - Валентин недобро усмехнулся. - Где она, ваша правда? "За сожительство" с собственной женой - это правда? Или из школы выгнать - это правда?
- Не думай, что я тогда мог бы что-то изменить, - прямо сказал Санников. - Или помочь... Помочь я и сейчас немногим могу. Но сам себе помочь ты можешь.
- Чем?
- Прежде всего бросить пить. - Карпе немолодые глаза упорно ловили ускользающий взгляд Валентина. - Это ведь убогонькая философия: "Не я пью - горе мое пьет". Ты же молодой парень, офицер!
- Был офицер да весь вышел. Грузчик я.
- Работу мы тебе подыщем.
- Спасибо, обойдусь. Детей прокормлю, а больше мне ничего не надо.
- Надо. - Санников начал сердиться или, наоборот, старался рассердить Кочина. - Посмотри на себя: кто ты такой? У тебя даже профессии определенной нет. Ничего нет, кроме обиды на всех. Учиться надо, вот что тебе надо!
- Я хотел быть педагогом.
- Ну и что? Учись, ты же год был студентом? Почему ты не восстановился?
- Кто же меня примет?
- А ты пробовал?.. Ничего ты не пробовал, нюни только распустил. Большевики в ссылках учились - это ты помнишь?
- Я могу тоже напомнить, - кончик носа у Валентина побелел, - партбилет у меня отобрали.
- А ты и с этим смирился, - продолжал наступать Михаил Сергеевич. Почему апелляцию не подал? Ты просто плохо знаешь уставные положения. Исключил горком - обращайся в обком. Отказали там - пиши в ЦК.
Это твое право. Твой долг, если хочешь знать. Какой же ты после этого коммунист, если сразу пасуешь?..
- Трудно, Михаил Сергеевич, - впервые за весь разговор без наскоков и вызова горько сказал Валентин.
- Мне тоже бывает нелегко, Валя, - просто признался Санников, и только сейчас, удивленный и тронутый взаимной откровенностью, Кочин заметил, что его бывший классный руководитель поседел за эти месяцы еще больше.
Вскоре произошла еще одна встреча, заставившая Кочина признаться, что думал он о людях хуже, чем они того заслуживают.
Возвращаясь с работы, усталый и трезвый, Валентин решил зайти в парикмахерскую, - кажется, впервые за последнее время. Оброс совсем.
- Валентин Алексеевич! - окликнули его на углу.
Это была Лидия Николаевна Онищенко, преподавательница младших классов той школы, где недолго проучительствовал Валентин.
- Что же вы к нам никогда не зайдете? - упрекнула она, крепко, по-товарищески пожимая руку. - А мы вас часто вспоминаем. И куда он, думаем, запропал?..
Серые глаза ее смотрели тепло, ясно, да и вся она, простенькая, белокурая, полна была необидного дружеского участия; на вид ей было под тридцать, самое большее тридцать.
- Да так... Не выходит, - смутился Валентин.
- Зря, - снова упрекнула Лидия Николаевна, кажется, не замечая ни усталого вида Валентина, ни его рабочей одежды. К вам ведь в школе все хорошо относятся.
И директор, и завуч. И мы все.
- Спасибо.
- Что спасибо? Обязательно заходите. - Лидия Николаевна засмеялась. - Я вот к вам сама еще нагряну.
Может, малышкам что нужно - постирать там или еще что? Вы не стесняйтесь.
- Что вы, что вы! - почти испуганно отказался Валентин, подумав о своей прокуренной захламленной комнате. - Спасибо.
Коротенький этот разговор долго не забывался. "Смотри-ка, помнят! тепло думал Валентин, сидя в парикмахерской. - А что, правда ведь: в школе ко мне неплохо относились. Сам их избегал. При чем же люди?.."
Кочин не помнил, сам ли он проговорился о том, когда бывает дома, или Лидия Николаевна разузнала у соседей, только в следующую же субботу она исполнила свое обещание.
Едва Валентин с дочками вошел во двор, как державшаяся за его руку Наташа, завидев сидящую на скамейке женщину в светлом платье, вырвалась и побежала.
- Мама! Мама! - Ее звонкий восторженный крик хлестнул Валентина по сердцу; еще не разглядев, кто там сидит, он уже знал, что это не Светлана, и, переведя дыхание, спустил с рук вдруг потяжелевшую Татьяну.
Наташа добежала почти вплотную и встала как вкопанная, недоуменно и обиженно хлопая черными ресницами.
- Иди ко мне, - позвал-а Лидия Николаевна, протянув девочке руки.
И видно, так велик был порыв этого маленького обманувшегося сердчишка, что оно снова толкнуло Наташу вперед. Уткнувшись в теплую грудь, девочка горько pqeплакалась.
Татьянка, почувствовав под ногами землю, тоже песпешила за сестренкой. Но она, не помня уже матери, повела себя по-другому. Просто, расставив чуть кривоватые ножки и сунув в карман красного сарафанчика руку, сосредоточенно и спокойно рассматривала незнакомую тетю.
- По пути... На минутку, - виновато улыбаясь напряженной улыбкой, объяснила Лидия Николаевна Валентину; она уже ругала себя за глупую выдумку.
- Проходите в комнату. Здравствуйте, - стараясь скрыть досаду, как можно радушнее пригласил он. - Шагайте за мной.
Они так и вошли - Валентин с Татьяной на руках и Лидия Николаевна с притихшей Наташей.
- Боже, что у вас тут делается! - чуточку излишне громко воскликнула Лидия Николаевна. - Ну-ка, идите на улицу, я тут все вымою!
- Будет вам, не нужно. - Валентин нахмурился.
- Я тоже мыть, - попросила Наташка.
- Правильно, Наташа! - похвалила повеселевшая Лидия Николаевна. - Тащи таз. А папа с Таней пусть гуляют. Нечего им тут делать, верно?
Валентин, посадив довольную Татьяну себе на шею, вышел на улицу.
Вечерело, но по-прежнему было тепло. Август выдался жаркий, и только эти ранние сумерки напоминали о том, что лето кончается. Из-за палисадников доносились оживленные голоса, по радио, повторяясь в каждом окне, звучала музыка; в тишине раннего вечера было столько покоя, что Валентин сам же удивился своему недавнему раздражению. "Ну, пришел человек проведать, решила по-женски помочь, чего ж тут злиться?.. Чаем ее, что ли, угостить?.."
