В Эурдале редко происходило что-нибудь из ряда вон выходящее, только мелочи. Тюрьма, находившаяся в Лейре, между Эурдалом и Фагернесом, в мое время пустовала. С пьяными и бузотерами в местном клубе обращались дружелюбно. Лишь один случайный выстрел нарушил как-то спокойствие этих мест. Это когда я взял взаймы у одного из почтальонов так называемый флобберт — револьвер самого маленького калибра. Он был очень старый, с небольшим дефектом и часто давал осечку. Я взялся левой рукой за дуло, ни на что не надеясь, а револьвер выстрелил! Пуля попала мне в кость. Шуму было много. Дело было зимой, доктор Исаксен повез меня в больницу в Нурдре Ланд, где мне сделали рентгеновский снимок, удалили пулю, перевязали руку и на неделю освободили от занятий гимнастикой.
Нет, я не могу сказать, что жизнь в Эурдале была совершенно лишена событий и развлечений, хотя и не совсем обычных. К нам приезжал великий фокусник Бернадотт фон Норденстам Младший и показывал свои неповторимые фокусы в нашем скромном местном клубе. Он выступал во фраке, манишке и цилиндре, но — в коричневых башмаках! Наиболее критически настроенные зрители сочли это нарушением стиля. Но фокусник он был замечательный и, очевидно, считал, что в сельской местности этикет можно и нарушить.
Однажды к нам приехали два человека с красными метками на пиджаках. Они должны были показать в клубе фильм, документальные съемки первой мировой войны 1914–18 годов.
Как говорят, зал был набит сгоравшей от нетерпения публикой. Перед фильмом один из них прочел доклад, который солидные крестьяне сочли социалистической пропагандой и не пожелали слушать. Не успел докладчик разойтись, как из зала послышался громкий крик: «Да покажите же нам поскорее свой фильм!»
Фильм был такой страшный, что не требовал никаких пацифистских комментариев, все и так было ясно. И когда он кончился, люди были готовы смотреть его еще раз.
Вообще, у молодежи в Эурдале хватало развлечений. Мама подарила мне на Рождество граммофон «Колумбия». Это был очень дорогой и ценный подарок, купленный на гонорар за ее книги о Лангерюде, изданные в Норвегии и в Германии. Граммофон безжалостно эксплуатировали мои друзья, которым особенно полюбились «Рамона» и песни Эйнара Русе. В те дни Ларе Берг женился и привез из Германии свою хорошенькую жену, Геди. Мы, молодые, сочли ее одной из наших, когда она, склонив на бок голову спросила: «Kann ich nochmal „Ramona“ hören?»[13]
В доме Фрюденлюнда часто пели и музицировали, у Сигне был не сильный, но очень приятный голос. Помню, к нам однажды приехал коммивояжер, симпатичный краснобай, друг семейства, который под аккомпанемент Ларса Берга на пианино пел романсы, а потом по моей просьбе медленный нежный вальс «Nur eine Nacht sollst du mir gehören»[14].
Мы, молодые и невинные, были сентиментальны и любили мелодичную музыку. Шумное веселье, «рок» и тому подобное в те дни были еще неизвестной пыткой. Знаменитым шлягером у нас был «Sonny Boy»[15], а в Осло — песня Эрлинга Крога «Янине, уже цветет сирень», перед показом немого фильма «Большой парад» в «Колизее». И хотя этот фильм тоже был о войне, он был слащавый, сентиментальный и со счастливым концом. До Эурдала «Большой парад» дошел лишь несколько лет спустя, но я уже имел счастье видеть его в Осло и, признаюсь, он мне очень понравился.
Влюбленность — любовь. Все, от первого румянца робости в детстве и до более или менее горячих встреч в будущем, человек имеет право оставить при себе. Не хочу ни радовать, ни огорчать своими признаниями и откровениями, как эурдалских подружек, так и подружек более поздних лет. Это едва ли обогатит тему чем-то новым.
Однажды в Хижине Писателя я нашел автобиографический роман Кронина «Цитадель». На последней странице отцовской рукой было написано: «Влюбленности и любви он не знал. Язык перевода часто никуда не годится»… Нет, если человек не может любить, лучше и не пытаться…
Потребность толковать чувства и впечатления, то, что свойственно всем молодым душам, находила хоть какой-то выход в наших сочинениях, особенно на вольные темы, и учителя не скрывали личного интереса ко всему, что касалось нас, их питомцев.
Иногда нам разрешалось устраивать вечеринки с танцами в гимнастическом зале. Несколько старших учеников — «праздничный комитет», встречали в дверях и пожимали руки приглашенным особо гостям из соседних селений. И, конечно же, на этих вечерах непременно присутствовали учителя Трёен и Берг с женами и неизменно добрая и улыбчивая фрёкен Хуль.
А еще у нас был обычай, дурной или хороший, из-за которого над нами всегда подтрунивал Ларе Берг, — мы почему-то считали своим долгом встречать на вокзале поезд из Осло. Сверре всегда точно знал, придет ли поезд по расписанию, ведь он был сын начальника станции. Откуда у нас появился этот обычай? Поезд, пыхтя, подходил к станции и останавливался, скрипнув тормозами. Он привозил с собой дыхание чего-то неведомого и снова уходил вдаль. А мы, человек шесть или восемь, стояли и смотрели на него, на нескольких сошедших пассажиров и на пассажиров, глядящих в окна. Возможно, это было глупо, но искоренить эту ежедневную привычку наш добрый Ларе так и не сумел.
И вот однажды из поезда развинченной походкой вышел высокий парень с двумя чемоданами в руках. Служащий станции достал из багажного отделения велосипед и передал его приезжему. Роскошный велосипед.
У парня были вытянутые лицо и туловище, и я еще никогда не видел таких огромных ступней. Он добродушно спросил у нас, есть ли здесь гостиница. Мы дружно показали на пансионат Магнхильд Бё. Парень привязал чемоданы к багажнику и поехал в нужном направлении.
На другой день о нем говорил уже весь Эурдал. Он оказался агентом по продаже вязальных машин «Пчелка», прекрасных машин, с изделиями которых, как он утверждал, не могла сравниться никакая ручная вязка, и не скрывал, что может продать столько машин, сколько потребуется.
Агент «Пчелки» разъезжал по усадьбам, разбросанным по обеим берегам Бегны, оставлял рекламные проспекты и бланки заказов на приобретение машины. У сапожника Ульсена он заказал башмаки по своей ноге. Говорили, сорок седьмого размера, не меньше.
Каждую субботу он посещал танцы в клубе, привлекая к себе всеобщее внимание, быстро прослыл дамским угодником и потому парни награждали его завистливыми косыми взглядами. Мы с Асбьёрном веселились, наблюдая, как он кружил девушек в вальсе и заставлял гармониста Мюре играть танго и фокстрот «Девушка, расскажи мне сказку».
Асбьёрн быстро раскусил этого агента, у него были свои источники, и он знал, что до сих пор агент не продал ни единой машины. Через несколько дней он съехал из пансионата Магнхильд Бё и поселился у одной женщины в Сёрскуген, которая сдавала комнаты и имела дочку на выданье. Там он жил по-королевски, насколько было возможно жить по-королевски в крестьянской усадьбе в Сёрскуген. Хозяйка подавала ему и дочери кофе в постель. Мы с Асбьёрном были в восхищении от этого городского прохвоста, но нисколько не удивились, когда в один прекрасный день он вместе со своим велосипедом и чемоданами умчался на поезде, идущем в Осло. Сапожник Ульсен остался с парой огромных башмаков, которые никому не мог продать, но едва ли только он пострадал от этого шарлатана.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
