«8 ноябр. 27.
Я знаю, что ты писал маме о лыжах. Если тебе нужны такие же лыжи, какие есть у других мальчиков в Валдресе, то будет лучше, если ты сам купишь их, выберешь по своему вкусу. Посоветуйся об этом с Фрюденлюндом и Конрадом. Но покупать лыжи пока не выпал настоящий снег бессмысленно… Арилд с гордостью ездит на маленькой лошадке, которую ему подарили, как компенсацию за то, что ему приходится жить дома и ходить в школу с девочками. Мы начали закладывать взрывчатку за сеновалом, чтобы, взорвав скалу, немного расширить пространство и увеличить хлев… Возвращаясь из Осло, мы с мамой чуть не попали в аварию, и наш автомобиль изрядно пострадал, сейчас Улаф Педерсен приводит его в порядок, чтобы мы могли на нем ездить, пока весной не уедем в Осло… Я положу тебе в письмо еще немного денег. Принимаешь ли ты таблетки, о которых я писал? Хотелось бы увидеть, насколько ты пополнел и вырос».
«19 янв. 1928.
Решил написать несколько слов, потому что сижу один и думаю о тебе. Мама с девочками ушли на прогулку, Арилд занят своей лошадкой, а фрёкен Мюре уехала в Гримстад. Я же как раз сегодня первый раз встал после простуды и еще боюсь выходить из дома.
Мне очень хочется знать, как ты себя чувствуешь, как ешь, пьешь, растешь, ходишь на лыжах и справляешься со школьными занятиями.
Фрюденлюнд молчит, но, надеюсь, ты сказал ему, что он должен взывать ко мне и жаловаться, если у него кончились деньги, мне не нужны его паршивые счета, а вот хороший нож мог бы меня осчастливить. Я вложу в конверт немножко денег. Всего тебе доброго!»
«28/4. 28.
Хочу опять черкнуть тебе несколько слов, рассказать немного о нашей жизни. Мы взорвали скалу за хлевом и на ее месте сделали подпол для навоза, он предназначен для нового хлева. Это была колоссальная работа, шестеро человек бурили и взрывали целую неделю, а сколько камня они убрали! Он весь пошел на ликвидацию утиной лужи. Там, где раньше разгуливали куры, теперь ровно лежит камень, а сверху мы насыплем земли, вдоль стены поставим железную ограду и посадим декоративные кусты — это будет как бы второй сад. Вчера Теркель взорвал в Хюллете сто шесть шашек динамита, от взрыва и хлев и сеновал поднялись на воздух, а потом плюхнулись обратно на свои места. Но, конечно, многое пострадало — часть цементного пола в хлеве, большие дыры в двух стенах и т. п., впрочем, это нестрашно, все равно все придется снести, чтобы построить новый хлев из цементных блоков. Но шум и грохот в усадьбе был будь здоров, Дуке дрожал в кухне, и у него совершенно пропал аппетит. Но как только в пять часов работы закончились, он стал есть, и я каждый вечер гуляю с ним. А еще мы сейчас цементируем фундамент для новой пристройки к главному зданию, там с каждой стороны веранды будет по четыре окна вместо теперешних трех, так что, например, комната фрёкен Мюре станет на три-четыре метра больше, летом вы сможете даже танцевать там, если, конечно, она будет готова… Еще мы поставили в заливе навигационный знак, запрещающий ловить рыбу в зоне двухсот пятидесяти метров от устьев наших ручьев. Густав заново покрасил лодку, теперь она сияет… Арилд, когда он бывает в Гримстаде, понемногу работает на своей лошадке и зарабатывает на необходимые расходы, но тут недавно оба, и лошадь и Арилд, захромали, Арилд — потому что лошадь сбросила его на камень, а лошадь — потому что ей в подкову попал камешек. Сейчас они оба в порядке. У девочек все хорошо, они ходят в школу, играют в свои игры и иногда ездят в Гримстад. Мама уже принялась за свои вечные хлопоты в саду. Что касается меня, я целых полгода был так занят усадьбой, что ничем другим не мог заниматься, но вскоре собираюсь сбежать в Лиллесанн или в какое-нибудь другое место и снова взяться за свое… Впрочем, теперь большая часть уже написана… Да-да, дружок Туре, уже совсем скоро ты снова приедешь домой и найдешь здесь много перемен… Не благодари меня за деньги и не пиши о них в письмах домой. Благослови тебя Бог, дружок Туре!»
Он не любил, чтобы его благодарили, и не хотел, чтобы я сообщал ему о том, что получил деньги, это было что-то вроде нашей с ним тайны. Впрочем, я думаю, что такие тайны у него были с нами всеми.
Навигационный знак в заливе Нёрхолмскилен, о котором он пишет, представлял собой, собственно говоря, объявление, установленное на мысе, и оно имеет свою историю: отец долго сердился, что соседи по ночам бьют острогой рыбу прямо у нас под окнами. Несколько раз он вызывал ленсмана, но это отцу тоже не нравилось, ему не хотелось воевать с жителями нашего селения, и он придумал выход, который соответствовал его темпераменту и чувству справедливости. Он написал прямо в правительство.
Хорнсрюд только что принял бразды правления, и хотя прошло совсем мало времени, как в Норвегии появилось первое рабочее правительство, отец был так доволен, что страна отделалась от Мовинкеля, ушедшего в отставку, когда пало правительство Люкке{69}, что не видел в новом правительстве никаких недостатков. И у него не было оснований на него жаловаться.
В Нёрхолм приехал с поручением министр социального обеспечения Алфред Мадсен. Он ознакомился с делом и сразу поддержал отца: положение действительно сложилось невыносимое. Отец счел его блестящим государственным мужем, очень славным бергенцем, с которым можно договориться и который к тому же не отказался от виски.
Мадсен все уладил. Граница для рыбной ловили в Нёрхолмскилене была определена Королевским указом, и понятно, что указ, тем более Королевский, пришелся отцу по душе.
На одной из оставшихся в его архиве бумаге я нашел такую запись: «Передайте мой привет знаменитому Алфреду Мадсену».
В эти годы мои занятия в Эурдале чередовались летними и рождественскими каникулами дома. Из-за подростковой впечатлительности жизнь часто казалась мне немного хаотичной, однако очень содержательной. В ней столько всего было намешано — и скромная гордость, когда твое сочинение читают вслух всему классу на уроке норвежского, и спортивные успехи, и первая влюбленность.
У Фрюденлюнда, чья почтовая контора и личное жилище располагались в старой коричневой вилле швейцарского типа, мне выделили комнату на втором этаже. Отец тоже останавливался в этой вилле, когда приезжал проверить, как у меня идут дела, и узнать, не найдется ли здесь подходящего уголка для работы.
К счастью для отца, в доме у Фрюденлюнда редко бывало многолюдно. По вечерам иногда играли в карты; меня это мало интересовало, но сам Фрюденлюнд, его сын Конрад и часто мой учитель немецкого языка Ларе Берг принимали в этом участие. И если у меня не предвиделось более важного занятия, я охотно сидел и слушал обычные разговоры, никаких глубоких мыслей в них не было. В то время отец был поглощен приключениями Августа и Эдеварта{70}, и порой я замечал у него тоску по тишине. Тогда он отправлялся на вечернюю прогулку или, пожелав всем доброй ночи, уходил к себе в комнату. Думаю, что позже, когда глухота стала препятствием для необходимого ему общения с людьми, тоска по тишине сменилась у него тоской по звукам жизни.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
