Но Дхупо не видела звезд, не замечала, как сгущалась тьма, так она была поглощена рассказом. Под навесом сидело много людей; рядом с Дхупо примостилась жена Дина.
— О, Аллах! — вздохнула она. — Сколько пришлось натерпеться бедной принцессе!
— Чего только судьба не делает с человеком!
Дин переменил позу, вздохнул и продолжал голосом, полным печали и сострадания:
— И опять Аллах проявил свою волю: принцесса, переодетая факиром, узнала о предстоящей свадьбе, а на следующее утро к ней пришел наследник китайского императора. Принцесса приняла его и сказала: «Господин мой, сегодня мне приснился сон». — «Святой отец, — попросил наследник, — поведай нам свой сон». Но факир отвечал: «Нет, господин, сон есть сон, кто знает, что в нем правда, а что ложь. А вдруг он западет тебе в душу, разбередит твое сердце. Не расспрашивай лучше, пусть мой сон останется со мной». Наследник не пожелал ничего слушать. «Нет, отец мой, — настаивал он, — тебе придется рассказать». — «Хорошо, брат мой, если ты так просишь, то слушай. Мне приснилось, что некий падишах отправился поклониться святым местам в Мекку, а свою дочь оставил дома. В нее влюбился визирь и стал ее домогаться, но принцесса не уступила. Тогда визирь, дождавшись приезда падишаха, пошел к нему и оклеветал принцессу. Брат принцессы ослушался приказа отца, повелевшего ему убить сестру. Вместо этого он посадил ее в деревянный ящик и бросил в реку. Тем временем на берегу реки охотился один наследный принц, он приказал выловить ящик. Увидев принцессу, он воспылал к ней любовью и взял ее себе в жены. Ну да ведь сон есть сон, и кто знает, что в нем правда, что ложь. Пусть тут будет конец. Не проси меня рассказывать дальше, господин мой!»
Но не тут-то было. Наследника захватил рассказ, и он горел нетерпением дослушать до конца. «Нет, отец мой, — взмолился он, — говори дальше!» — «Нет, господин мой, позволь мне на этом закончить». — «Нет, нет, говори!» Наследник упрямо стоял на своем, и факиру пришлось рассказать сон до конца: «Так, видно, было предопределено свыше, чтоб наследник подслушал разговор ткача с одной женщиной. И решил тогда наследник вернуть супругу свою ее отцу. Но по дороге ее стал преследовать министр, посланный провожатым, и она, спасая свою честь, убежала от него. Тогда министр убил ее сына. Вот и все! Теперь отпусти меня с миром, господин мой, потому что сон есть сон, и кто знает, что в нем правда, что ложь. Не запал бы он тебе, в душу, не разбередил бы твое сердце!» — «Святой отец, — обратился к факиру наследник, — ты должен принять участие в моей судьбе. Но сначала я хочу знать конец».
«Это ведь только сон, мой господин, — ответила принцесса. — Я странствующий факир, мне ли участвовать в судьбах? Но если ты просишь, я приду к тебе на свадьбу».
Тем временем прибыла свадебная процессия, а с ней и дочь визиря. Тогда факир и говорит: «Сравни ее с портретом йеменской принцессы!»
О, что тут было! Наследник сличил портрет с лицом прибывшей. Не та! Где то царственное величие? Где неземная красота? Где молочное лицо и черные как смоль кудри? О боги! Наследник упал как подкошенный. Народ заволновался, стали расспрашивать у факира, что случилось. «Посыпь его святым пеплом, отец, прочитай над ним молитву. Он единственный сын, его родители умрут с горя! Сотвори чудо, святой отец!» — кричали люди. И разве не воля Аллаха, что стоило факиру сказать: «Встань!», и наследник встал и спросил: «Где я?» Вот какая сила кроется в сберегшей честь женщине!
А принцесса, сбросив одежды факира, говорит наследнику: «Узнаешь меня?» Тот посмотрел на нее и расцвел, как весенний цветок. Тут их снова обвенчали. Заиграли барабаны, запели трубы. Наследник привел во дворец любимую жену, и начались торжества, всем праздникам праздник, в воздух взлетали огненные шутихи…
Дин замолчал. Он представил себе, что это он продает шутихи, народ нарасхват покупает их и в конце концов он становится богатым, у него куча денег. От этой мысли Дин даже глаза зажмурил, а когда раскрыл их, то увидел очарованных рассказом слушателей. И тогда Дин сказал, а вернее, пропел:
К чему расспросы, если вновьлюбовь нашла свою любовь?О женской чести был рассказ,ее храните пуще глаз!
20
Сукхрам и Каджри сидели на дворе у входа в дом Рустамхана. Надвигался вечер. Последние лучи солнца слабо освещали готовую отойти ко сну природу. Наконец и они скрылись за горизонтом.
— Иди в дом! — сказал Сукхрам.
— Без тебя? — испуганно спросила Каджри.
— Ну да, — беспечно сказал Сукхрам.
— А ты что будешь здесь делать один?
— А что мне делать среди вас, женщин?
Каджри ступила в дом. Навстречу ей вышла Пьяри.
— А, моя Каджри! — радостно воскликнула она.
— Моя Пьяри, — смущенно промолвила Каджри.
Любовь встретилась с любовью, и, взявшись за руки, радостно улыбаясь, обе женщины по лестнице поднялись наверх.
Из дома вышел Рустамхан.
Сукхрам приветствовал его:
— Мое почтение, великий господин!
— Здравствуй и ты. Как живешь?
— Вашими молитвами, повелитель, — ответил Сукхрам, опускаясь на землю.
Рустамхан сел.
— Садись и ты, Сукхрам, — пригласил он.
— Да я и так уже сижу. — С этими словами Сукхрам вынул чашечку из хукки, положил в трубку немного сушеного кизяка, сделал несколько глубоких затяжек, чтобы получше разжечь трубку, и, когда из мундштука повалил густой дым, поставил чашечку и пододвинул хукку к Рустамхану.
— Рассказывайте, господин, как здоровье?
— Теперь я совсем здоров, слава богам.
— Нет, господин, — глядя Рустамхану прямо в глаза, сказал Сукхрам. — Еще не совсем! Болезнь вернется через месяц.
— Вернется? — дрожащим голосом переспросил Рустамхан.
— Непременно.
— Но что же мне делать?
— Воздержание, господин.
— И вина нельзя?
— Нет, вина пейте сколько хотите.
— Ты знаток своего дела, Сукхрам, — взмолился Рустамхан. — Неужели не можешь сократить срок?
— Это вы сами можете сделать.
— Я? Как?
— Избавьтесь от дурных страстей.
Рустамхан нахмурился, но стерпел и промолчал. Однако в его душу запало сомнение; этот нат обещал вылечить его, чего же теперь он морочит голову?
Рустамхан поднялся и пошел в дом.
— Каджри! — позвал Сукхрам.
— Ну, — откликнулась она, — ты сказал ему?
— Нет, только подготовил почву.
В это время из окна выглянул Рустамхан. До него донеслись последние слова Сукхрама.
Рустамхан отошел от окна. Он все понял.
— Я скоро приду, Каджри, — сказал Сукхрам. — Жди меня здесь.
— С кем ты говорила? — поинтересовалась Пьяри.
— С Сукхрамом.
— Что он сказал?
— Справлялся о твоем здоровье.
— А сам он подняться не мог?
— Нет, он торопился.
— Куда?
— На базар. А то до ночи домой не успеем.
— Боитесь задержаться здесь?
— Конечно, чего засиживаться в чужом доме?
Пьяри обиделась. Каджри поняла это.
— Я вовсе не хотела обидеть тебя, — сказала она. — Я только говорю правду. Скажи, разве ты живешь здесь свободно, как у себя?
— Нет! — уверенно ответила Пьяри.
— Я всегда это знала. Стало быть, я не ошиблась, назвав этот дом чужим?
— Нет! Забери меня отсюда, о Каджри!
— Сначала нужно поговорить с ним.
— С Рустамханом? Он не согласится.
— Это уж забота Сукхрама.
Ответ Каджри заставил Пьяри задуматься.
Теперь она знала, что совершила страшную ошибку.
— Разве я думала, что так все получится? — горько сказала она.
— Что получится? — насторожилась Каджри.
— Что этот живой мертвец станет помехой на моем пути, повиснет камнем у меня на шее. — Потом Пьяри тихо заговорила как бы сама с собой. — Неужели я должна молча все сносить? Нет! Кто он такой, чтобы командовать мной? Я же натни. Натни! Разве ему под силу меня удержать?
Пьяри показалось, что двери ее каменной темницы стали приоткрываться.
— Ну что ты, Пьяри! — Каджри пыталась успокоить ее.
— Я сама сюда пришла, — продолжала Пьяри, — сама и уйду. Что он сможет сделать? Засадить в тюрьму? Ну и пусть! Прикончу негодяя, и конец!
И, будто очнувшись, она взглянула на Каджри.
— Ты мне поможешь? — спросила она.
— Да, — ответила Каджри, — но я боюсь.
— Он не посмеет задержать меня.
— Сомневаюсь.
— Он не посмеет.
— А если все же не пустит, что тогда?
— Думаешь, я подчинюсь? — крикнула Пьяри. В ее голосе звучала такая одержимость, что Каджри невольно вздрогнула. Казалось, Пьяри совершенно освободилась от страха. Так громко и победоносно может кричать только птица, спасшаяся от урагана и теперь весело парящая в бескрайнем небе. Внизу под ней простирается море, но ее это совсем не волнует — ей ли теперь бояться волн!
