Как же приятно звучат голоса в зимний вечер, когда фигуру говорящего окутывает мгла и кажется, что голос исходит откуда-то из пустоты и пронизан он такой теплотой и доверительностью, какую редко можно заметить при свете дня. Именно таким был голос Мэри, когда она приветствовала его. Весь ее вид навевал мысли о зимних изгородях, о листьях ежевики, горящих багрянцем. Ему показалось, что он ступил вдруг на берег совершенно другого, неведомого мира, но не спешил отдаться сразу всем его удовольствиям. Ему предложили на выбор – поехать в тележке с Эдвардом или идти до самого дома по полям вместе с Мэри; путь неблизкий, объяснили ему, но Мэри сказала, что пешком намного приятнее. И он решил пойти с Мэри, потому что рядом с ней он чувствовал себя увереннее. Отчего это она так весела, подумал он не без зависти, провожая взглядом быстро удаляющийся возок. Высокая фигура Эдварда, привставшего на облучке с поводьями в одной руке и кнутом в другой, вскоре скрылась во мгле. Деревенские жители, ездившие в город на рынок, забирались в свои двуколки или по двое, по трое брели пешком по дороге. Многие из них узнавали Мэри, желали ей доброго вечера, и она тоже кричала что-то им в ответ, приветствуя каждого по имени. Но вскоре она свернула на тропинку, начинавшуюся за перелазом и терявшуюся в темно-зеленой дымке кустов. Теперь перед ними сияло красновато-желтое небо, как спил полупрозрачного камня, когда его поднесешь к лампе, в обрамлении голых древесных крон – черные ветки четко вырисовывались на сияющем фоне; часть закатного неба с одной стороны загораживал высокий холм, по другую сторону до самого горизонта расстилалась равнина. Какая-то быстрая, бесшумная ночная птица, похоже, вызвалась их сопровождать – летела впереди, делала круг, исчезала, появлялась снова.
Мэри сотни раз ходила этой дорогой, обычно одна, и, стоило ей увидеть знакомый силуэт дерева или услышать голос фазана, доносившийся из овражка, отзвуки давних впечатлений вели за собой целый сонм мыслей и воспоминаний. Но в этот вечер настоящее взяло верх над призраками прошлого, и она смотрела на поля и деревья с упоением и восторгом первооткрывателя, так, словно видит их впервые.
– Ну как вам, Ральф, – сказала она, – это ведь лучше, чем Линкольнз-Инн-Филдс? Смотрите, вот и птица! Надеюсь, вы захватили бинокль? Эдвард и Кристофер хотят вас взять с собой на охоту. Вы умеете стрелять? Хотя…
– Постойте, прежде объясните мне, – сказал Ральф. – Кто хочет взять на охоту? И где я остановлюсь?
– Остановитесь вы у нас, – храбро сказала она. – Разумеется, у нас – вы ведь не возражали, когда собирались приехать?
– Если бы я знал, я бы не приехал, – произнес он очень серьезно.
Какое-то время они шли молча, Мэри больше не делала попыток заговорить. Она хотела, чтобы Ральф почувствовал, а он наверняка почувствует, в этом она не сомневалась, всю прелесть жизни на природе, на свежем воздухе. И она была права. Уже через минуту, к ее большой радости, он это подтвердил.
– Именно так я и представлял ваши родные места, – сказал он, сдвигая на затылок шляпу и оглядываясь по сторонам. – Настоящая сельская местность. Не барская усадьба.
Ральф вдохнул полной грудью живительную прохладу и впервые за много недель почувствовал, какое это счастье – ощущать свое тело.
– Теперь нам надо как-то пробраться за изгородь, – сказала Мэри.
В просвете между кустами Ральф заметил и потянул на себя проволоку – силки браконьера над кроличьей норой.
– Я бы не стала их винить, браконьеров, – сказала Мэри, глядя, как он возится с проволокой. – Не знаю только, чьих это рук дело: Альфреда Даггинса или Сида Рэнкина? Но что им еще остается, когда зарабатываешь всего пятнадцать шиллингов в неделю? Пятнадцать шиллингов в неделю, – повторила она, оказавшись по другую сторону изгороди и проводя рукой по волосам, чтобы выбрать прицепившиеся колючки. – Я бы могла прожить на пятнадцать шиллингов в неделю – легко.
– Неужели? – сказал Ральф. – Не верю, что смогли бы, – добавил он.
– Да-да! У них есть сторожка и огород, где можно выращивать овощи. Не так уж плохо, – сказала Мэри смиренно.
– Но вам бы это быстро надоело, – настаивал Ральф.
– Иногда мне кажется, это единственное, что никогда не надоест, – ответила она.
Мысль о домике, где можно выращивать овощи и жить на пятнадцать шиллингов в неделю, показалась Ральфу на удивление приятной.
– Но если рядом шумная дорога или у соседей шестеро по лавкам и они вечно развешивают стираное белье у вас в саду?
– Мой домик, каким я его себе представляю, стоит на отшибе, а вокруг вишневый или яблоневый садик.
– А как же суфражистское движение? – спросил он с ехидцей.
– Ах, на свете столько всего помимо суфражистского движения, – беззаботно ответила она.
Для Ральфа ответ Мэри был полной неожиданностью. Он замолчал. Его неприятно поразила догадка, что она вынашивает какие-то планы, о которых он ничего не знает, но не смел расспросить ее подробнее. А что, если и впрямь поселиться в деревне? Идея вроде неплохая, и это многое решает. Он с силой вонзил трость в землю и стал пристально вглядываться в сумеречную даль.
– Вы умеете ориентироваться по сторонам света? – спросил он.
– Да, разумеется, – сказала Мэри. – За кого вы меня принимаете? Я не кокни в отличие от вас! – И точно показала ему, где находится север, а где юг. – Это мои родные места, моя земля, – добавила она. – Я тут даже с завязанными глазами дорогу найду – чутье подскажет.
И, словно желая доказать, что это не пустые слова, пошла быстрее, так что Ральф с трудом за ней поспевал. Он вдруг почувствовал, как привязан к этой девушке, – может, оттого, что здесь она казалась еще более независимой, чем в Лондоне, и была тесно связана с миром, где он был чужаком. Тем временем совсем стемнело, и ему волей-неволей приходилось не отставать от нее, он даже оперся на ее руку, когда они перепрыгивали через насыпь, за которой шла очень узкая тропинка. Неожиданно она остановилась и, сложив ладони рупором, стала кричать, обращаясь куда-то к пятнышку света, что качался в тумане над соседним полем. Сначала ему стало неловко от такого простецкого жеста, но он осмелел и тоже крикнул, и огонек застыл в воздухе.
– Это Кристофер приехал и кормит цыплят, – объяснила она.
Она представила брата Ральфу – тот едва разглядел в темноте высокого мужчину в гетрах, стоявшего посреди трепещущего облака желтых пушистых комочков, колеблющийся круг света выхватывал из темноты то ярко-желтое пятно, то темно-зеленое, то красное.
Мэри запустила руку в ведерко, которое держал Кристофер, и тотчас рядом с ней образовалось такое же облако, она бросала цыплятам корм и нежным, воркующим голосом говорила им что-то – Ральф же стоял поодаль в своем черном строгом пальто.
К тому времени, как все собрались в гостиной, пальто он уже успел снять, но все равно разительно отличался от остальных, сидевших рядом с ним за овальным столом в тусклом свете свечей. Сельская жизнь и воспитание придавали им всем вид, который Мэри постеснялась бы назвать невинным или ребяческим, но все же было нечто детски наивное даже во внешности самого приходского священника. Изборожденное морщинами лицо его было румяным, а взгляд спокойных голубых глаз, казалось, устремлен куда-то в недосягаемую даль, где вот-вот мелькнет нужный поворот или проглянет огонек за завесой дождя.
Она посмотрела на Ральфа. Он выглядел на редкость сосредоточенным и серьезным – как будто жизнь приучила его очень осторожно выбирать, какие из собственных достоинств можно выставить напоказ, а какие лучше утаить. В сравнении с этим загадочным и суровым ликом лица братьев, склонившихся над тарелками, казались просто кусками розовой бесформенной плоти.
– Вы прибыли на поезде в пятнадцать десять, мистер Денем? – спросил преподобный Уиндем Датчет, засовывая угол салфетки за воротник, так, что почти всю его фигуру теперь закрывал белый полотняный ромб. – Хотя, в общем и целом, они с нами считаются. С учетом возросшего транспортного потока они с нами очень даже считаются. Я из чистого любопытства иногда подсчитываю вагоны в товарных составах, и знаете, иногда бывает больше пятидесяти – намного больше пятидесяти, в такое время года.
Пожилого джентльмена явно вдохновляло присутствие рядом чуткого и знающего молодого человека, если судить по старательности, с которой священник выговорил конец фразы, и небольшому преувеличению числа вагонов в поездах. И в самом деле, взвалив на себя нелегкое бремя направлять беседу, сегодня он справлялся с этим так блестяще, что сыновья поглядывали на него с восхищением; все они немного стеснялись Денема и были рады, что не им приходится говорить. Обилие информации о прошлом и настоящем этого уголка Линкольншира, которую сообщил гостю мистер Датчет, поразило его детей, потому что хотя они и знали о его эрудиции, но успели забыть, насколько она велика, как забываешь число тарелок, хранящихся в буфете, пока по какому-нибудь торжественному поводу их не выставят на всеобщее обозрение.
