– И ты тоже сбежала? – спросил он, поглядев на ее накидку. Кэтрин забыла снять это свидетельство своего звездочетства.
– Сбежала? – переспросила она. – От кого? Ах, с семейного сборища. Да, там стало чересчур душно, и я решила прогуляться.
– Очень замерзла? – поинтересовался Генри, подбросив в камин угольев, придвинув стул поближе к огню и забирая у нее накидку.
Из-за ее полного безразличия к таким мелочам Генри часто брал на себя роль, которая в подобных ситуациях обычно считается женской. И это их тоже по-своему сближало.
– Спасибо, Генри, – сказала она. – Я тебя ни от чего не отвлекаю?
– А меня здесь нет. Я в Банги, – ответил он. – Даю урок музыки Гарольду и Джулии. Потому я и вышел из-за стола вместе с дамами – сегодня переночую здесь и уеду, а потом вернусь только вечером в сочельник.
– Вот бы и мне… – начала было Кэтрин, но вдруг умолкла. – Мне кажется, эти семейные вечера – большая ошибка, – быстро добавила она и вздохнула.
– Да, ужасная! – согласился он, и снова повисла пауза.
Ее печальный вздох заставил его насторожиться. Может, прямо спросить ее, что случилось? Ведь едва ли правы те самонадеянные юноши, а их немало, кто считает Кэтрин скрытной во всем, что касается ее сердечных дел. Но с тех пор, как она обручилась с Родни, Генри испытывал к ней довольно смешанное чувство: при том что ему очень хотелось уязвить ее, он испытывал еще большую нежность к ней, и так странно и мучительно было сознавать, что она постепенно отдаляется от него, уплывает в далекое странствие по неведомым морям. Кэтрин же, стоило ей войти в эту комнату и стряхнуть с себя звездное оцепенение, уже понимала, что любое общение неполноценно: из всей массы чувств и эмоций только две возможно было представить на суд Генри – оттого она и вздохнула. Потом посмотрела на него, их взгляды встретились, и сразу стало ясно, что их объединяет нечто большее, чем можно было предположить: в конце концов, у них общий дед, и кроме того, принадлежность к одному семейству сближает, даже если у родственников нет особых поводов для взаимной симпатии, как у этих двоих.
– Когда свадьба? – сердито спросил Генри.
– Думаю, не раньше марта, – ответила она.
– А потом? – спросил он.
– Снимем домик, полагаю, где-нибудь в Челси.
– Очень интересно, – заметил он, искоса на нее поглядывая.
Кэтрин полулежала в кресле, задрав ноги и положив их почти на самый верх каминной решетки. Она развернула газету и, загородившись ею, как ширмой, время от времени зачитывала вслух то одну, то другую выхваченную наугад фразу.
Понаблюдав за ней некоторое время, Генри заметил:
– Может, замужество сделает тебя более человечной.
При этих словах она чуть опустила газету, но ничего не сказала.
Целую минуту длилось молчание.
– Если подумать о таких вещах, как звезды, сразу понимаешь, что наши отношения мало что значат, правда? – неожиданно произнесла она.
– А я не думаю о звездах, – ответил Генри. – И кроме того, это не объяснение, – добавил он, глядя на нее в упор.
– Может, и нет никакого объяснения, – поспешила ответить она, не совсем понимая, что он имеет в виду.
– Как? Вообще нет объяснения ничему? – с улыбкой поинтересовался он.
– Ну, всякое случается. Жизнь есть жизнь, – заключила она в своей обычной категоричной манере.
«Да, это уж точно объясняет некоторые твои действия», – подумал Генри.
– На самом деле я не вижу, чем одно лучше другого, да и наконец, нужно же что-то делать, – продолжил он с легкой издевкой, как бы продолжая ее мысль и даже копируя ее интонацию.
Наверное, она это почувствовала, потому что посмотрела на него внимательно и заметила с какой-то грустной иронией:
– Что ж, Генри, если ты думаешь, что твоя жизнь будет проще…
– Но я так не думаю.
– Вот и я тоже, – сказала она.
– Так что там насчет звезд? – спросил он чуть погодя. – Я так понял, ты ищешь путеводную звезду?
Кэтрин оставила эти его слова без внимания – то ли не расслышала, то ли ее покоробил сам тон замечания.
Она снова погрузилась в задумчивость, затем спросила:
– Но разве ты всегда понимаешь, зачем делаешь те или иные вещи? И возможно ли это понять? Люди вроде моей матушки, похоже, понимают, – печально сказала она. – Теперь мне, наверное, придется снизойти до них – и посмотрим, что из этого получится.
– А что может получиться?
– Ну, они бы захотели кое-что уладить, – уклонилась она от прямого ответа.
Спустив ноги на пол, она подалась вперед, подперев лицо руками, и стала смотреть на огонь. Язычки пламени отражались в ее черных глазах.
– И кроме того, есть Уильям, – добавила она, словно эта мысль только что пришла ей в голову.
Генри чуть не рассмеялся, но взял себя в руки.
– Ты не знаешь, из чего сделаны угли, Генри? – спросила она минуту спустя.
– Думаю, из кобыльих хвостов, – пошутил он.
– А ты когда-нибудь бывал в угольной шахте? – продолжала она.
– Давай не будем о шахтах, – сказал он. – Кто знает, может, мы видимся в последний раз. Когда ты станешь замужней дамой…
И к огромному своему удивлению, он вдруг заметил слезы в ее глазах.
– Зачем вы все дразните меня? – сказала она. – Так нечестно.
Генри не мог притвориться, будто не понимает, о чем речь, хотя обычно она не обижалась, когда он над ней подтрунивал. Но пока он собирался с мыслями, слезы исчезли, как будто ничего и не было.
– Жизнь вообще штука непростая, – сказала она.
Генри наконец понял: с ней что-то неладно, и заговорил с жаром:
– Пообещай мне, Кэтрин, что, если я смогу тебе хоть чем-то помочь, ты не откажешься принять мою помощь.
Она подумала немного, глядя на алые языки огня, и решила воздержаться от объяснений.
– Да, это я могу пообещать, – наконец сказала она очень серьезно.
Ее искренность приятно поразила Генри. И он, помня о ее любви к точным знаниям, принялся рассказывать ей об устройстве угольной шахты.
И вот они уже спускались в шахту в маленькой клети, прислушиваясь к доносившемуся снизу, из недр земли, стуку шахтерских молотков, как будто крысы точат зубами что-то жесткое, – как вдруг дверь комнаты без стука отворилась.
– А, вот ты где! – воскликнул Родни.
Кэтрин и Генри разом обернулись, причем вид у обоих был слегка виноватый. Родни был в вечернем костюме. Он не скрывал раздражения.
– Значит, вот где ты все это время сидела, – повторил он, глядя на Кэтрин.
– Я здесь всего десять минут, – ответила она.
– Дорогая моя, ты ушла из гостиной больше часа назад.
Она промолчала.
– А это так важно? – спросил Генри.
Родни, понимая, что его претензии выглядят как каприз, судорожно придумывал логичное объяснение.
– Им это не понравилось, – сказал он. – Не годится так поступать по отношению к старикам – оставлять их одних, хотя, конечно, сидеть тут и болтать с Генри гораздо приятнее.
– Мы беседовали об угольных шахтах, – спокойно пояснил Генри.
– Да. Но до этого – о более интересных вещах, – сказала Кэтрин.
Она произнесла это с вызовом, и Генри полагал, что Родни не замедлит ответить тем же.
– Понимаю, – усмехнулся Родни. Он оперся о спинку кресла и принялся барабанить по ней пальцами.
Наступившее вслед за этим долгое молчание становилось тягостным, по крайней мере для Генри.
– Там было очень скучно, Уильям? – вдруг спросила Кэтрин светским тоном, небрежно поводя рукой.
– Разумеется, – буркнул Уильям.
– Отлично, теперь ты посиди здесь и поболтай с Генри, а я спущусь вниз, – предложила она.
С этими словами она встала и, проходя мимо Родни, слегка коснулась его плеча. Родни схватил ее руку с таким пылом, что Генри сделалось неловко и он демонстративно уставился в раскрытую книгу.
– Я пойду с тобой, – сказал Уильям, когда она высвободила руку и хотела было уйти.
– Нет-нет, – остановила она его. – Ты останешься здесь и поболтаешь с Генри.
– Да, оставайтесь, – сказал Генри, захлопнув книгу.
Он сказал это вежливо, но без особого радушия. Родни, по-видимому, колебался, но, видя, что Кэтрин уже подошла к двери, воскликнул:
– Нет, я хочу с тобой!
Она оглянулась и, сделав строгое лицо, произнесла тоном, не терпящим возражений:
– Это не имеет смысла. Через десять минут я ложусь спать. Спокойной ночи.
Она кивнула им обоим, но Генри заметил, что последний прощальный кивок предназначался ему. Родни тяжело опустился на стул.
Он сидел такой подавленный и униженный, что Генри едва удержался от подходящей к случаю литературной цитаты. С другой стороны, если не подкинуть тему, Родни может заговорить о своих чувствах, а выслушивать его откровения будет крайне неприятно, во всяком случае, так ему сейчас казалось. Поэтому он избрал срединную тактику – то есть взял карандаш и написал на закладке следующее: «Ситуация становится крайне неудобной». И принялся обводить все это волнистой рамочкой с завитками, которые почему-то всегда появляются в таких случаях. И, сделав все это, подумал про себя: как ни трудно было Кэтрин, это не оправдывает ее поведения. Она обращалась с Родни слишком сурово, но, видно, женщины, от природы или намеренно, бывают слепы к чувствам мужчин.
