- По твоей квартире, Аркаша, бродят тени мертвецов. Ты их там не встречал?
- Я там не живу, Паша, я говорил тебе об этом. А тени... Пусть бродят. Меня там не застанут. Они встретят там других людей.
- В каком смысле?
- Я купил у "фокусников" две смежные квартиры, но, когда узнал некоторые подробности, о которых ты мне сегодня говорил... Решил эти квартиры продать. Уже дал объявления,- Халандовский тоже залпом выпил свой стакан, оставив на дне тонкий слой пены.- Понимаешь, Паша... Боюсь мертвецов,- Халандовский виновато поморгал глазами.- Это только с виду я такой большой да румяный... А на самом деле, внутри, я бледный и немощный, вздрагиваю от резкого звука, от скрипа половицы, от тени, от колыхания шторы... Однажды я переночевал в той квартире... Там действительно что-то шевелилось, шелестели шторы, в шкафу что-то шуршало... И это... Шум, понимаешь? Шум в ушах. А в туалете кто-то покряхтывал и шумно спускал воду.
- Прежний хозяин нужду справлял,- без улыбки сказал Пафнутьев.- Будешь свидетелем?
- Не буду,- твердо сказал Халандовский-- Свидетели живут еще меньше, чем твои старики и старухи.
- С кем ты подписывал договор о покупке квартиры?
- Его фамилия Шанцев. Он глава "Фокуса". Но Шанцев - это шестерка. Истинный главарь - Бев-злин. Я тебе это уже говорил.
- Помню. А ты знаешь, что он младенцами торгует?
- Знаю.
- И молчишь?!
- Я очень переживаю, Паша, по этому поводу,- Халандовский прикрыл глаза стаканом.- Все время думаю, как помочь несчастным малюткам... Просто ума не приложу. И так товар выложу на прилавке, и эдак разложу... Ничего не помогает, Паша. Даже кассиршу заменил в зале.
- Понял, Аркаша,- кивнул Пафнутьев.- Виноват. Прости великодушно. Конечно, каждый должен заниматься своим делом. Если я доживу до конца этой недели, то буду жить еще долго и счастливо. Если доживу до конца недели.
- Обострение болезни? - участливо спросил Халандовский.
- Приступ.
- Может быть, тебе просто скрыться на это время? У меня есть хорошее местечко. А?
- Квартира от "фокусников"? - усмехнулся Пафнутьев.
- А ты не смейся... Это единственное место, где тебя не будут искать. И это... Ты извини, Паша, что я с тобой так невежливо поговорил, но... Бевзлин не человек. Я не говорю, что он плохой, в носу ковыряется при людях, что у него хромает нравственность или еще что-то... Я произношу нечто иное - он не человек. И люди, которые оказываются у него на пути, просто исчезают.
- Я знаю одного, который оказался у него на, пути и не исчез,- усмехнулся Пафнутьев.- Ты знаешь, где сегодня утром нашли его роскошный "мерседес"?
- Об этом уже весь город знает... Тысячи людей побывали возле этого несчастного "мерседеса". Там, на Луначарского, запах крутой, но это никого не остановило, Паша.
- Так уходят кумиры, диктаторы, властелины... Под смех толпы.
- Да,- согласился Халандовский.- Но при этом они успевают немало людей прихватить с собой. Уходя. Исчезая. Это твой парнишка устроил? Он Бевзлину в штаны наделал?
- Он ему туда бутылку соуса выдавил. Мексиканского, между прочим.
- Мексиканского?! - ужаснулся Халандовский.- У Бевзлина наверняка сейчас сплошное воспаление яиц!
- Умрет он от другого,- жестковато сказал Пафнутьев. Странные слова произнес, без угрозы, без желания взбодрить себя или придать смелости Халандовскому. Просто вдруг выскочили откуда-то эти жутковатые слова, и Халандовский понял, что за эти слова Пафнутьев отвечать не может, они принадлежат не ему. Скорее всего, высшие силы выбрали Пафнутьева, чтобы озвучить свое решение. А может быть, Пафнутьев сам уловил носящийся в воздухе приговор...
Открыв маленький холодильник за спиной, Халандовский поставил на стол еще одну бутылку пива. И она сразу же, прямо на глазах, помутнела, окуталась туманом, который через несколько секунд превратился в мелкие искрящиеся капельки. Оба приятеля зачарованно смотрели за превращениями бутылки и, наконец, одновременно взглянули друг другу в глаза. В них было согласие и предвкушение блаженства.
- А парнишку своего береги,- сказал Халан-довский, вскрывая бутылку.
- Стараюсь,- ответил Пафнутьев.
- Стараться мало, Паша.
- Знаю.
***
Наконец-то Пафнутьев добрался до своего стола и углубился в работу. Сначала он разложил снимки, сделанные в подвале, где нашли несчастного Самохина, тут уж Худолей постарался - со всех сторон заснял он раздавленный череп, устремленный в небеса мертвый взгляд незадачливого торговца детьми, полки с запасными гайками, прокладками, унитазами, угол, заваленный пустыми бутылками, и прочие прелести сантехнической мастерской. Были и отпечатки, много и разных - они остались на рукоятке тисков, на куске стекла, валявшегося на столе, на никелированном патрубке, который использовали в качестве подсвечника - видимо, в доме иногда выключали свет.
Отдельной стопкой лежали копии договоров, которые фирма "Фокус" заключала с престарелыми гражданами, позарившимися на ежедневную бутылку кефира, булку хлеба и пачку пельменей - это был обычный набор, который поставляли "фокусники" своим клиентам. Тут же лежали копии свидетельств о смерти. На отдельном листке Пафнутьев выписал даты договоров и даты смертей, они различались в полгода, иногда месяцев в девять - клиенты умирали, даже года не попользовавшись даровым кефиром.
В дверь раздался негромкий осторожный стук, и, когда она чуть приоткрылась, в щель протиснулась печальная мордочка эксперта Худолея.
- Позвольте, Павел Николаевич?
- Входи.
- Спасибо, Павел Николаевич... Это очень любезно с вашей стороны.
- Что любезно? - хмуро спросил Пафнутьев.
- То, что вы позволили мне войти... Знаете, не в каждый кабинет можно вот так запросто зайти и встретить самое радушное, самое теплое человеческое отношение. Помню, как-то оказался я в кабинете...
- Заткнись.
- Хорошо,- кивнул Худолей.- Знаете, если человек без церемоний, глядя в глаза, говорит все, что он о тебе думает, высказывает свое отношение... Это хороший, прекрасный, душевный человек. Вы знаете, кого я имею в виду, Павел Николаевич...
- Себя?
- Нет, я имею в виду вас, с вашего позволения,- Худолей прижал к груди ладошки, розоватые, как мороженые тушки морского окуня, склонил головку к плечу и посмотрел на Пафнутьева с такой трепетной преданностью, что тот не выдержал, сжалился, усмехнулся,- Как вам понравились снимки? - спросил Худолей, увидев на столе разложенные фотографии.- Мне кажется, удались, а?
- Очень красивые,- похвалил Пафнутьев.- Когда закончится дело, я возьму их себе и повешу над кроватью.
- А что,- охотно согласился Худолей,- они украсят любую квартиру. А что касается вашей, то каждый гость сразу догадается, к кому он попал.
- О, Боже,- простонал Пафнутьев.- Остановись... Нет больше сил.
- А я могу эти самохинские портреты на фоне тисков увеличить, поместить в рамку, украсить собственным автографом... Хотите анекдот? - без всякого перехода спросил Худолей,
- Хочу.
- Похороны. Вырыта могила, рыдают родственники, оркестр стонет и плачет, покойник весь в черном лежит в гробу, безутешная вдова бьется лицом о землю... Гробовщики берут крышку, молоток, гвозди и собираются заколотить гроб. И тут один из них замечает, что из кармашка покойника торчит купюра в сто тысяч рублей. Воспользовавшись тем, что все убиты горем и на него никто не обращает внимания, гробовщик быстренько эту купюру из кармашка и выхватил. И тут же - о ужас! - покойник цепко хватает его за руку. Представляете, какой кошмар? Так вот, хватает за руку и говорит человеческим голосом... Контрольное захоронение, говорит.
- Действительно,- покачал головой Пафнутьев.
- Я так смеялся, до слез, можете себе представить?
- Могу. Что у тебя в конверте?
- Снимки,- Худолей запустил в конверт розовую свою ладошку и вынул несколько снимков. Прежде, чем отдать их Пафнутьеву, он сам полюбовался каждым, словно бы не в силах расстаться с ними.
Пафнутьев взял снимки. На всех была изображена девочка, которую он всего несколько дней назад пытался купить возле универмага. Она уже не спала - глаза ее были открыты, причем, как ему показалось, радостно блестели. На одном снимке крупно, очень крупно Худолей отпечатал руку девочки выше локтя - на ней можно было различить небольшую припухлость и след укола.
- Как она себя чувствует? - спросил Пафнутьев, всматриваясь в портрет девочки. Он только сейчас увидел между бровей еле заметную родинку.
- Прекрасный ребенок! Вы знаете, как только я ее увидел, в сердце у меня будто отозвалось что-то... Представляете, ведь и я таким был когда-то. А?
- Да? - удивился Пафнутьев.- Странно... Мне всегда казалось, что ты все-таки мужского рода. Долго же ты скрывался, долго таился.
- Павел Николаевич! - в ужасе закричал Худолей.- Как вы могли подумать?! Неужели вы ничего не видите во мне мужского?
- Вижу... А ты? Видишь иногда на себе что-нибудь мужское?
- А штаны! - вскричал Худолей.
