Жалованный портрет Александра I от августейшего властелина фельдмаршалу Гудовичу
Но и «большой» двор нуждался в услугах талантливого ювелира. Аналогичные документы (только визируемые к оплате Александром I) содержали перечни сделанных мастерской Франсуа Дюваля драгоценных украшений, жалуемых императрицей Елизаветой Алексеевной. Некоторые работы исполнялись непосредственно по повелениям царствующего монарха. Именно придворному ювелиру матушки доверил государь Александр Павлович сделать в 1812 году свой портрет для вручения Ивану Васильевичу Гудовичу (1732–1820), дослужившегося ревностными верностью и преданностью до чина фельдмаршала, дабы отметить заслуги уходящего в отставку военачальника, отдавшего служению Отечеству более полувека[226].
Талантливый военачальник храбро сражался под Хотином, при Ларге и Кагуле, командовал Кубанским корпусом. С семитысячным отрядом в 1791 году он штурмом овладел турецкой крепостью Анапой, упорно обороняемой пятнадцатитысячным гарнизоном, а чуть позже завоевал для Российской империи Тарковское шамхальство и Дербентское ханство. Испытал Иван Васильевич и милости Павла I, даровавшего ему титул графа за верность присяге Петру III в дни екатерининского дворцового переворота, и страшные годы царевой опалы. При Александре I Гудович – главнокомандующий войсками в Грузии и Дагестане, и, если бы не потеря глаза и навалившиеся хвори, маститый старец еще, конечно же, сражался на благо Отчизны, однако с 1809 года ему довелось служить на гражданском поприще, ибо российский самодержец доверил ему почетный пост главнокомандующего в Москве.
В Белокаменной бодрый восьмидесятилетний старец показал себя врагом всяких новомодных вольностей. Иван Васильевич был настолько предан своему августейшему благодетелю, что до мелочей старался выполнять указы императора, даже если казались, на первый взгляд, абсурдными. Как известно, Александр I был близорук, однако принципиально не носил очков и не терпел их на носах приближенных, считая сие неприличной вольностью. Еще при его августейших предшественниках на троне считалось наглостью смотреть младшим по возрасту или чину на старших через очки, а разглядывание чужого лица в упор вообще воспринималось дерзким жестом. В крайнем случае можно было изящно поднести ненадолго к глазам более аристократический лорнет, чтобы рассмотреть внимательнее какую-нибудь миниатюрную вещицу, но при дворе пользоваться очками император запретил. Не случайно Лев Толстой заставил не «светского» Пьера Безухова, только что вернувшегося из-за границы, сделать бестактность, появившись в очках на приеме в чинном салоне Анны Павловны Шерер, доверенной фрейлины вдовствующей императрицы.
Вот и Иван Васильевич Гудович не терпел в подвластной ему Москве ношения очков молодежью. Он собственноручно срывал предосудительный предмет с носа «дерзких провинившихся», приговаривая: «Нечего вам здесь так пристально рассматривать!». Над подобными слабостями маститого генерал-фельдмаршала, сенатора, кавалера всех высших российских орденов да к тому же и члена Непременного государственного совета оставалось только втихомолку посмеиваться. Правда, однажды остроумцы все-таки не выдержали и провели по московским бульварам кобылу в очках и с шутливой надписью: «А только трех лет»[227]. Сии «подвиги» престарелого Гудовича невольно заставляют вспомнить незабвенных героев грибоедовского «Горя от ума», особенно полковника Скалозуба…
К счастью москвичей, пробарствовав три года в Первопрестольной, в феврале 1812 года их престарелый главнокомандующий наконец-то ушел в отставку, уехав в пожалованное ему еще Павлом I украинское имение, где стал наслаждаться жизнью: завел прекрасный оркестр из крепостных, псарню, заделался страстным охотником и почил «от совершенного истощения сил» в 1820 году, немного не дожив до девяноста лет[228].
Шпага Кутузова и перо Платова
В славном декабре 1812 года, когда войска Наполеона с позором спешно покидали пределы Российской империи, Франсуа Дюваль завершил работу над исполняемой по повелению императора «шпагой золотой, украшенной лаврами из изумрудов и бриллиантов», предназначенной мудрому фельдмаршалу Михаилу Илларионовичу Кутузову-Смоленскому[229]. Главнокомандующий русскими войсками удостоился парадного оружия за победу, одержанную 6 октября в кровавой битве при Тарутине над французским корпусом Мюрата, носившего пышный титул короля Неаполитанского. На донесении об одержанной после полуторамесячного затишья виктории, практически решившей плачевную судьбу армии Наполеона, теперь вынужденного покинуть Москву, «без лести преданный» Александру I граф Аракчеев 31 октября 1812 года написал, что «Его Императорское Величество» жалует победителю «шпагу, богато украшенную алмазами, с лавровыми венками»[230]. Франсуа Дювалю выдали казенные изумруды, добавив к ним бриллиант весом в 5 1/2 карат, остальные же материалы ювелир использовал собственные. Свою работу, продлившуюся полтора месяца, и золото мастер оценил в 2400 рублей. Всего же 25 125 рублей составила стоимость сей монаршей награды полководцу, к середине декабря уже успевшему изгнать грозного супостата за пределы России. И отнюдь не случайно в сопроводительной Высочайшей грамоте к золотой с драгоценными каменьями шпаге присутствовала многозначительная фраза, обращенная к Михаилу Илларионовичу Кутузову: «Сей воинственный знак, достойно вами стяженный, да предшествует славе, какою по искоренению всеобщего врага увенчает вас Отечество и Европа»[231]. А в Новый год войска перешли рубежи отчизны, дабы сопроводить «узурпатора трона потомков Капетингов и Бурбонов» до самого Парижа, попутно освобождая европейские земли, попавшие под пяту французских захватчиков.
К сожалению, драгоценная шпага победителя Наполеона не уцелела от разрушительного действия времени, как и «брилиянтовое перо с вензловым Его Императорского Величества именем и с лаврами», чьи листочки опять имитировались травянисто-зелеными смарагдами, пожалованное для ношения на шапке знаменитому казацкому атаману и генералу от кавалерии графу Матвею Ивановичу Платову, сделанное тем же ювелиром в апреле 1813 года не только по «изустному» указу самодержца, но и «по апробованному им 22 февраля в городе Калише рисунку»[232]. (См. цвет. илл. 30.)
Столь необычная высокая награда была не случайной. Донские казаки, чуть не захватившие французского императора ночью 13 октября 1812 года близ реки Лужи, были грозой для «Великой Армии» противника. Одна лишь весть об их появлении вселяла во французов такой страх, что те спешно снимались с биваков, зачастую даже не рискуя сражаться с жестокими и безжалостными кавалеристами, чей глава обычно отчитывался начальству в рапортах, что «неприятель пардона не просил, а российские войска, быв разъярены, кололи и били его». Именно казаки войска Донского разгромили корпус маршала Даву, а на остатки драпавших после их сокрушительного удара воинов корпуса маршала Нея устроили «живое подобие звериной травли». Только при преследовании врага, отступавшего от Малоярославца до Ковно, казаки под личным предводительством Платова захватили 50–70 тысяч пленных, более 500 пушек, 30 знамен и все золото и серебро, награбленные французами в Москве. Население Пруссии да и других немецких земель встречали прославленного атамана как победителя, окончательно сокрушившего по признанию самого Наполеона французскую армию. Мирные жители удивлялись дисциплине казаков, хотя воины-ополченцы Платова вовсе не получали продовольствия и должны были добывать его сами. Не останавливаясь ни на один день для отдыха, атаман-граф со своими войсками прошел от Немана до Данцига.
Во время визита Александра I в Англию в 1814 году британцы чествовали всевозможными торжествами находившегося в императорской свите «Зарейнского» атамана, поскольку видели в нем самого славного героя войны с Наполеоном. Оксфордский университет поднес Платову докторский диплом, город Лондон – золотую саблю с эмалевым гербом Великобритании и Ирландии и с его вензелем. Портрет русского графа занял почетное место в королевском дворце, а принц-регент пожаловал Матвею Ивановичу свой портрет, осыпанный драгоценными каменьями, «в знак почтения, уважения и удивления к бессмертным подвигам, подъятым для пользы отечества своего и для спасения Европы»[233]. Простые же люди стремились воочию увидеть того самого генерала Платова, обещавшего, как утверждали лубочные картинки, отдать не только 50 тысяч крон, но и свою красавицу-дочку в жены герою, доставившему бы ненавистного Бонапарта живым или мертвым к столь патриотичному отцу. Кстати, передать царившее тогда в Англии искреннее восхищение предводителем казачьих войск, смешанное с благодарностью, как, впрочем, и отношение к «почтенному старику» обоих российских братьев-самодержцев, великолепно удалось Н.С. Лескову в «Левше».
