Дядя оглядел прибранную квартиру, похвалил за расторопность, и тут взор его упал на ноутбук, где красовалось мое неоконченное письмо к Валентине.
Он пододвинул ноутбук к себе и стал читать…
Даже издали видно мне было, как неподдельное возмущение отразилось на его покрасневшем лице. Сначала он что-то промычал, потом топнул ногой, закрыл вордовский файл и тут же удалил письмо в корзину. Из которой, излучая праведное негодование, удалил письмо окончательно.
– Позор! – тяжело дыша, сказал он, оборачиваясь к своему заслуженному другу. – Смотри на него, старик Яков!
И дядя резко ткнул пальцем в мою сторону, а я обмер.
– Смотри, Яков, на этого человека, пионера, будущего комсомольца – беспечного, нерадивого и легкомысленного. Он пишет письмо к мачехе. Ну пусть, наконец (от этого дело не меняется), он пишет письмо к своей бывшей мачехе. Он сообщает ей радостную весть о приезде ее родного брата. И как же он ей об этом сообщает? Мерзким падонческим языком! Со всеми этими «панравилса» и «нипанятна». И это наша молодежь! Наше светлое будущее! За это ли (не говорю о себе, а спрашиваю тебя, старик Яков!) боролся ты и страдал? Звенел кандалами и взвивал чапаевскую саблю! А когда было нужно, то шел, не содрогаясь, на эшафот… Отвечай же! Скажи ему в глаза и прямо.
Взволнованный, дядя устало опустился на стул, а старик Яков сурово покачал плешивой головой.
Нет! Не за это он звенел кандалами, взвивал саблю и шел на эшафот. Нет, не за это!
– Ты как хочешь, старик Яков, – с отвращением сказал дядя, – а я буду писать письмо Калинину. Пусть руководство страны возьмет эту проблему под контроль. Пусть устанавливают ограничения доступа в Интернет, пусть штрафуют владельцев хостинговых контор, пусть устраивают публичные суды над разработчиками всех этих мерзких сайтов, откуда исходит это варварство. Но дальше так продолжаться не может. Наша молодежь, наше будущее сознательно превращает себя в дебилов.
Да, кивал старик Яков, в дебилов.
Подавленный и пристыженный, я возился на кухне у плиты, утешая себя тем, что круто же, вероятно, приходится дядиным сыновьям и дочерям, если даже из-за этой по сути ерунды он способен поднять такую бурю.
«Не вздумал бы он проинспектировать в ноутбуке историю посещения интернет-ресурсов, – опасливо подумал я. – Что-то тогда со мной будет!»
Однако дядя мой, очевидно, был вспыльчив, но отходчив. За чаем он со мной шутил, расспрашивал об отце и Валентине, о хард-роке и ритмах, которыми он пропитан, с большим вниманием отнесся к моему рассказу о Матвее, обучающем меня премудростям игры на барабанах, интересовался, не увлекаюсь ли я древними мифами, упомянув неожиданно, но вскользь, легенду о Прометее, и наконец послал спать.
– Этот Матвей ничему путному тебя не научит, – пренебрежительно бросил он. – Сам тобой займусь! Пусть покарают меня громы небесные, но я сделаю из тебя настоящего барабанщика.
Я уже засыпал, когда кто-то тихонько вошел в мою комнату и начал шарить по стене, отыскивая выключатель.
– Кто это? – сквозь сон спросил я. – Это вы, дядя?
– Я. Послушай, дружок, у вас нет ли немного нашатырного спирту?
– Посмотрите в той комнате, у Валентины на полочке. Там йод, касторка и всякие лекарства. А что? Разве кому-нибудь плохо?
– Да старику не по себе. Пострадал старик, помучился. Ну, спи крепко.
Дядя плотно закрыл за собой дверь.
Через толстую стену голосов их слышно не было. Но вскоре через щель под дверью ко мне дополз какой-то въедливый приторный запах. Пахло не то бензином, не то эфиром, не то еще какой-то дрянью, из чего я заключил, что дядя какое-нибудь лекарство нечаянно пролил.
Прошла неделя. Днем дяди дома не было. К вечеру он возвращался вместе со стариком Яковом, и чаще всего тот оставался у нас ночевать.
Не откладывая дело в долгий ящик, дядя приступил к реализации своего обещания. Они со стариком Яковом брали в руки свои инструменты, я усаживался за барабаны, и мы принимались музицировать. С первой же попытки я понял, что стать настоящим барабанщиком по дядиным стандартам мне будет непросто.
«Квадратную» ритмику хард-рока эти виртуозы фриджаза до глубины души презирали.
– Синкопа! – восклицал дядя. – Вот на чем держится джаз! Друг мой, если ты не тупой и не падал головой с пожарной вышки прямо на землю, ты обязан почувствовать это прекрасное завихрение воплощенных в звуках эмоций.
Увы, я наверняка падал с самой высокой вышки на землю. А упав, забыл об этом навсегда. Потому что в завихрения не встраивался ни малейшим образом.
– Вот, старик Яков, смотри! – кивал недовольный дядя нахмурившему брови контрабасисту. – Смотри, что с людьми сделали группа «Крим» и Джимми Хендрикс. Люди уже просто не воспринимают действительность, если не слышат этих монотонных «бух-бух-бух». Прекрасная отстраненность атональности, изысканная сумасшедшинка рваного ритма, стихийная эмоциональность импровизации – куда им до этого. Раскрепостись, Сергей! Стряхни с себя опостылевшую реальность, ощути дыхание запредельности и выдай наконец-то Ритм, от которого содрогнется мир!
И здесь от меня требовали сотрясать мир…
Но нет, в их раздражающие саксофонно-контрабасные визги я не попадал. А отец-Прометей, всплывая в сознании, смотрел на меня теперь почему-то укоризненно и даже зло.
– Ничего, ничего, – гладил меня по голове дядя. – Не сразу Вавилон разрушился.
С каким же удовольствием убегал я в нашу каморку на репетиции «Серебряного четверга»! Здесь под руководством Матвея и Павла дела мои в барабанном искусстве продвигались значительно лучше.
Однажды утром я сидел у стереосистемы и с недовольством слушал один из концертов Орнетта Коулмена, навязанный мне дядей для самообразования.
Тут кто-то позвонил дяде по телефону, и, чем-то встревоженный, он заторопил старика Якова. Я закричал через дверь, чтобы они погодили уходить еще минуточку, потому что хотел им повторить сыгранную мной барабанную партию к одной из коулменовских композиций. Однако дяде было, как видно, не до меня. Хлопнула дверь. Они вышли.
Я жутко обрадовался этому и решил, что теперь уж до вечера они точно не вернутся. Значит, можно было свалить в каморку.
В каморке, к моей досаде, никого не оказалось. Видимо, парням было сегодня не до репетиции.
Зато, едва выйдя со школьного двора и пройдя сотню метров по улице, в маленьком сквере возле небольшой церквушки я увидел своих джазменов. Дядя и старик Яков сидели на скамейке и курили.
Быстро примостился я меж двумя фанерными киосками на пустых ящиках. Достал сотовый, поймал королей джаза в глазок фотокамеры. Щелк! Готово. Было самое время, потому что секундой позже чья-то широкая спина заслонила от меня дядю и Якова.
На всякий случай я сфоткал их еще несколько раз. Приготовиться! Щелк!
Но рука дрогнула, и очередной снимок был испорчен, потому что сутулый широкоплечий человек повернулся, и я удивился, узнав в нем того самого сатаниста и брата Кроули, с которым познакомил меня Юрка и который угощал меня в Сокольниках косячком.
В другое время я бы, вероятно, над таким странным совпадением задумался, но сейчас мне было некогда. Я погулял еще по улицам, съел мороженое, а затем, вскочив на трамвай, покатил домой, чтобы успеть посмотреть по телевизору трансляцию матча ЦДКА – «Спартак».
Но, к моему удивлению, когда я вернулся, дядя был уже дома.
Он строго подозвал меня к себе.
В одной руке он держал сломанное кольцо от ключа, другой показывал мне на торчавший из ящика железный обломок.
– Послушай, друг мой, – спросил он в упор. – Я нашел эту штучку на подоконнике, а так как я уже разорвал себе брюки об этот торчок из ящика, то я задумался. Приложил это кольцо сюда. И что же выходит?..
Все рухнуло! Я начал было что-то объяснять, бормотать, оправдываться – сбился, спутался и наконец, заливаясь слезами, рассказал дяде всю правду.
Дядя был мрачен. Он долго ходил по комнате, насвистывая песню: «Из-за леса, из-за гор ехал дедушка Егор».
Наконец он высморкался, откашлялся и сел на подоконник.
– Время! – грустно сказал дядя. – Тяжкие разочарования! Прыжки и гримасы! Другой бы на моем месте тотчас же сообщил об этом в милицию. Тебя бы, мошенника, забрали, арестовали и отослали в колонию. И сестра Валентина, которая теперь тебе даже не мачеха, с ужасом, конечно, отвернулась бы от такого пройдохи. Но я добр! Я вижу, что ты раскаиваешься, что ты глуп, и я тебя не выдам. Жаль, что бог давно отвернулся от людей, и тебе, дубина, некого благодарить за то, что у тебя, на счастье, такой добрый дядя.
Несмотря на то, что дядя ругал меня и мошенником, и дубиной, я сквозь слезы горячо поблагодарил дорогого дядечку и поклялся, что буду слушаться его и любить до самой смерти. Я хотел обнять его, но он оттолкнул меня и выволок из соседней комнаты старика Якова, который там брился.
– Нет, ты послушай, старик Яков! – гремел дядя, сверкая своими круглыми, как у кота, глазами. – Какова пошла наша молодежь! – Тут он дернул меня за рукав. – Погляди, мошенник, на зеленую диагоналевую куртку этого, не скажу – старого, но уже постаревшего в боях и джем-сейшнах человека! И что же ты на ней видишь?.. Ага, ты замигал глазами! Ты содрогаешься! Потому что на этой диагоналевой гимнастерке сверкает орден Трудового Знамени. Скажи ему, Яков, в глаза, прямо: думал ли ты во мраке тюремных подвалов или под грохот канонад, а также на холмах и равнинах вселенской битвы, что ты сражаешься за то, чтобы такие молодцы лазили по запертым ящикам и продавали старьевщикам чужие горжетки?
