– Возможно, возраст сыграл здесь не последнюю роль. Ей было уже тридцать девять. Она чувствовала, как уходит время.
– Тебе столько же, сколько было ей. И что же? Ты впадаешь в отчаяние?
У Пейдж не было времени, чтобы, как выразился Питер, «впадать в отчаяние».
– Я никогда не лежала часами без сна, как Мара. Именно ночные размышления могут доконать человека. Кроме того, я росла в совсем другой семье. Мои родители вели легкомысленный образ жизни и никогда не пускали глубоко корней где бы то ни было. Для них родительские обязанности были чрезмерно обременительны. А Мара, наоборот, происходила из семьи, в которой родители считали воспитание многочисленного младшего поколения своей первейшей обязанностью. – Пейдж вспомнила слова, которые произнес Томас О'Нейл, стоя рядом с ней во время гражданской панихиды. – Больше всего ее родители хотели, чтобы у нее был ребенок.
– Но она ненавидела своих родителей. Она отрицала буквально все, что представляло ценность для них.
– Возможно, это было с ее стороны своего рода бравада. В душе же она, возможно, чувствовала совсем другое.
– Она хоть раз говорила об этом?
– Нет, – призналась Пейдж. – Но в моих словах есть определенная доля истины. Мара любила детей, и у нее были все задатки великолепной матери. Кстати, уж если мы заговорили о материнстве. – Тут Пейдж повернулась к Энджи, которая смотрела совершенно отсутствующим взглядом, но, уловив ее движение, изобразила на лице внимание. – У Джилл Стикли имелась весьма уважительная причина рваться ко мне на прием вчера. Дело в том, что она беременна.
Питер прикоснулся своей кофейной чашкой ко лбу.
– Господи, ну когда эти девочки чему-нибудь научатся? – Он встал и направился к двери.
– Для того чтобы станцевать танго, нужны двое, – бросила она ему вслед довольно резко, так как не любила, когда мужчины отпускали реплики относительно секса. Затем снова повернулась к Энджи и рассказала ей о случае с Джилл. – Сегодня утром я разговаривала с ее матерью и взяла с нее слово, что она объяснит, что девочка по уважительным причинам не сможет посещать школу до сентября. Тем временем она поживет у меня.
Энджи кивнула.
– Ну что ж, это неплохо.
– Сами останется у меня, пока агентство не подыщет для нее новых приемных родителей. Она просто прелесть, Энджи, она заслуживает самых лучших родителей на свете.
– Мара хотела бы для девочки того же самого. С другой стороны, – Энджи устремила взор на потолок, – кто я такая, чтобы утверждать, что Мара хотела бы этого? Мне казалось, что я ее знаю, но на поверку выходит, что не очень-то.
Пейдж говорила себе то же самое много раз за последние несколько дней, ведь тайна Мары оставалась нераскрытой.
– Энджи, ты никогда не думала, что у Мары и Питера были романтические отношения?
– Романтические?
– Ну хорошо, сексуальные.
Энджи заколебалась.
– Интересная мысль, но почему ты спрашиваешь? Пейдж рассказала ей о подтяжках.
– Если она и была влюблена в Питера, то мне она об этом ни словом не обмолвилась.
– Мне тоже. С другой стороны, – сказала Энджи, нахмурившись и склонившись над своей чашкой с кофе, – вполне возможно, что она как-то намекала на это, но я не поняла. Но даже если и так, она не была первая. – Энджи отпила глоток кофе.
Пейдж ощутила некоторое неудобство.
– Что ты имеешь в виду? – Несмотря на всю свою самоуверенность, Энджи редко хвастала. Но она и никогда не опускалась до самоуничижения.
Энджи устало перевела дух.
– Да так, ничего особенного. – Она продолжала держать в руках пустую чашку и водила пальцем по кромке.
– Энджи?
Она подняла глаза. Они были полны слез.
– Боюсь, что я тоже основательно вляпалась, – медленно проговорила она.
Пейдж дотронулась до ее руки.
– Ты? Вляпалась? Совершенно невозможная вещь.
– Я тоже так думала всю свою жизнь, – сказала она, – но, оказывается, ошибалась. Мы с Беном страшно поцапались вчера вечером.
– Я тебе не верю. Ты и Бен не способны ругаться. Он слишком миролюбивый, а ты никогда не делала ни одного неверного шага.
– Но только не вчера вечером. – Она вытащила бумажную салфетку из пачки и прижала ее к глазам.
Пейдж была просто потрясена. Она никогда прежде не видела Энджи в таком удрученном состоянии.
– Ладно. Значит, говоришь, поцапались. Но ведь не слишком серьезно?
– У него роман, – прорыдала Энджи в салфетку. Пейдж удивилась.
– У Бена?
Энджи кивнула. Ее голос неожиданно сделался хриплым и прерывистым.
– Да, у Бена. С городской библиотекаршей.
– Ты шутишь? – автоматически переспросила Пейдж, хотя знала, что, если бы Энджи шутила, не было бы всхлипов, печальных глаз и мокрых насквозь салфеток. – Но почему, скажи на милость, ему вообще понадобилось заводить роман с кем бы то ни было?
После минуты молчания и тихих рыданий Энджи взяла себя в руки и смогла ответить на ее вопрос.
– Он заявил, что я не слушаю его, не вижу его, что он одинок.
– Почему же он не сказал тебе об этом раньше?
– Он говорил, что пытался, и неоднократно, но я не принимала его всерьез. Я, разумеется, могла бы ему не поверить, если бы не смерть Мары. Она совершила самоубийство, а я, ее подруга и компаньон, даже не заметила, что трагедия надвигается. Так, значит, я также могла не заметить, как страдает он. Поэтому, когда он назвал имя женщины, что я могла ему возразить? Ее зовут Нора Итон. Боже мой!
Пейдж и представить себе не могла, что Бен способен на неверность, что заставило ее сделать печальный вывод о собственной проницательности. Она подозревала о состоянии Мары не более чем Энджи, хотя считала себя куда более близкой подругой Мары, чем Энджи.
Она обняла Энджи за плечи и постаралась ее утешить, насколько это было в ее силах.
– Я сочувствую тебе, Энджи. Чем я могу тебе помочь?
– Не слишком многим, – ответила она сквозь слезы. – Самое страшное уже произошло.
– Что же будет дальше?
Энджи выглядела совершенно потрясенной случившимся.
– Представления не имею. Я первый раз в подобной ситуации.
– Но ты инстинктивно способна понять многое.
– Очевидно, нет, если я проглядела измену мужа. Мой любимый Бен завел роман, который продолжается, – тут ее голос вздрогнул, – уже восемь лет, а я не имею об этом ни малейшего представления. Теперь я пересматриваю мою жизнь с Беном так же, как я до этого пересматривала мои отношения с Марой, и задаюсь вопросом, когда и где я поскользнулась. Я стараюсь вспомнить улики, которых раньше не замечала, но я ничего не в силах увидеть. На его воротничке не было следов губной помады. Ни от его одежды, ни от его тела не пахло незнакомыми духами. – Она вздрогнула.
