добровольца (один говорит – ему 16 лет, а другой 17… тот и другой несомненно убавляют); младший с Георгием, старший получит Георгиевскую медаль. Отдал их моей «красной девице»… у меня есть такой ротный командир (слабость моя и всех) – идеалист, мечтатель, службист и несказанного мужества. Теперь он и возится со своими двумя малышами: смотреть и крайне забавно, и умилительно… ребята молодцы и очень храбрые.
А. В. Романов, 20 января
Сегодня у меня был генерал-лейтенант Борис Эммануилович Похвистнев. Он заведует в штабе снабжения артиллерийским отделом и как старый артиллерист близко принимает к сердцу все вопросы об артиллерии. Самый больной вопрос теперь – это снабжение артиллерии. Изготовление артиллерийских патронов на наших заводах идет ужасно медленно. Еле-еле 12 парков в месяц, то есть 360 тысяч патронов, когда потребность около 1 ½ миллиона. Заграничные заказы могут поспеть только около марта – апреля и то не наверное. Теперь же приходится быть до крайности экономным, а это не всегда возможно. За последние дни были снова атаки немцев, и, конечно, огонь был развит сильный. С винтовками тоже не налаживается. Месячная порция наших заводов – 45 тысяч, а сейчас нужно вооружить 800 тысяч новобранцев, а запасов нет. Специалисты говорят, что можно утроить производство, но что-то не налаживается. В Японии куплены винтовки Арисака образца 1897 года калибра 2,56. Чудные винтовки, но патронов мало. Всего 125 шт. На каждую. Всего куплено 300 тысяч. И с вопросом, кого ими вооружить, тоже вызывает споры. Таким числом можно вооружить целую армию, а то хотят их дать ополченцам. Но эти ополченцы уже принимают участие в боях, а при таком распределении винтовок вопрос о снабжении патронами крайне труден. Да и изготовление к ним патронов не налажено, а что можно сделать с 125 патронами. Мало.
«Петроградский листок», 23 января
Вчера, 22-го Января, приказом петроградского губернатора графа А. В. Адлерберга, мещанка Шарлота Палогевич, 67 лет, за распространение ложных слухов и восхваление германцев, подвергнута заключению в тюрьме, сроком на один месяц, без замены штрафом. За такие же деяния крестьянка Мария Макишева, 46 лет, подвергнута тюремному заключению на две недели.
Ф. А. Степун, 28 января
Слава Богу, ночь прошла благополучно. Нас никуда не потянули, и я снова могу писать тебе. С добрым весенним утром. Под окном слышны молодые голоса. Раздаются команды. Это к нам в дивизию пришло новобранское пополнение. Бесконечно жалко смотреть на молодых парней. Можно с уверенностью сказать, что мало кто вернется домой здоровым и неизувеченным, а многие уже в ближайшие дни будут убиты. Полки редеют ежедневно. В победоносных боях, о которых я уже писал тебе, наш полк потерял половину своих людей.
И. С. Ильин, 29 января
Только в Галиции можно постигнуть во всей полноте ужас войны. Деревни наполовину выжжены и почти пусты. Все в окопах – каждая рощица, все дороги, шоссе – все сплошное укрепление. Целы проволочные заграждения и совсем свежие могилы. Вот большой холм и на нем крест и надпись: «173-го пехотного полка братская могила, 86 человек». «Ниско» все в развалинах. Тут стоят казармы 40-го пехотного австрийского полка. Были здесь и «цукерни», и рестораны, парикмахерские, прачечные. Одиноко покосившись, висит вывеска военного портного. Все выгорело, все полуразрушено, а через два дома в третий торчат обгорелые черные трубы. Сами казармы очень хороши, но и на них следы шрапнелей. Крыши сорваны, болтаются железные листы, углы корпусов отбиты. Все здания выкрашены в желтый цвет. Я вошел туда – большой плац, обсаженный деревьями, в конце плаца кегельбан, у двухэтажного, довольно красивого здания погреб с надписью «для вин», видимо, погреб собрания. Остальные корпуса трехэтажные.
Попал, вероятно, дальше в управление, потому что валялись на полу и на столах масса бумаг, газет, бланков – все в полнейшем беспорядке, грудами. Увидел какую-то книжку на полу, поднял, оказывается, французский роман. Я взял его в руку и, не глядя, задумался. Вспомнились Селищи, семь лет, проведенные там. Ярко представилась картина жизни в этих казармах, как живые встали образы всех этих лейтенантов, майоров, оберстов, которые тут служили, ели, пили, читали свои немецкие газеты, играли в кегли, потягивая пиво…
Стало обидно за свою родину – подумать только, на огромном протяжении всего Волхова стоят казармы, где сосредоточена масса войск, – и ни одних порядочных казарм, ни одного приличного помещения. Даже в Гатчине – ни гвардейские казармы кирасир, ни тем более 23-й бригады и в подметки не годятся этим казармам простого армейского австрийского полка в маленьком провинциальном городишке. Какое, в сущности, безобразие, неужели нам, русским, просто присуща свинская жизнь?! А ветер шумел оторванными листами на крыше да гулко и пусто ударял дверьми и ставнями… И война показалась такой ужасной, такой отвратительной!.. Уходя, взял на память листок с широкой траурной каймой с памяткой генералу Рудзинскому фон Рудно. Кто он был, чем отличался? Бог его ведает, но этот траурный кусочек так подходил ко всей обстановке!..
П. М. Мельгунова, 31 января
На днях С. (С. П. Мельгунов – прим. авт.) был у Ледницкого на докладе Котляревского о Галиции, куда он ездил. Доклад был интересен, но выводы Котляревского невероятны – во Львове, по его мнению, надо уничтожить университет и все средние учебные заведения, оставить можно разве одни народные школы. <…> Вообще, настроение интеллигенции боевое – воевать до конца, взять проливы, уничтожить Германию и т. д., и это люди очень левые (Никитин Б. Д. и другие). Очевидно, всех охватил тот психоз, о котором пишет Вера, как о мнении профессора Юнга: врагу приписывается все плохое, и то же самое у себя не замечается. Теперь все пишут о том, что пленным плохо в Германии, но никто ни слова не говорит об их положении у нас, а между тем, в Омске они мрут от холода на улицах (сообщение Сивковой), из Петрова Владимирской губернии офицеры русины пишут, что их поселили чуть не 100 в избе, у них нет ничего, начались массовые самоубийства.
А женщины и дети колонистов с границы – их сотнями везут, замерзших, голодных в Уфимскую губернию. Бобринская Варвара Николаевна еле успевает накормить их в Москве. А наши врачи (в военном госпитале № 18, где я работаю) – четыре пленных врача почти все тащат на себе, они и операции делают, они и в палатах. Гулять же их пускают только на дворик под конвоем – Благоволин, старший врач, боится
