Тёма знал, как она любит свою младшую сестру, которая подолгу жила у нее и о которой заботилась, как мать, и в душе возмущался поведением тети Инны. Бабушку Веру похоронили на тихом Даниловском кладбище, и уже хотели вернуться в Марфино, но в семью пришло еще одно горе. Недаром говорят: пришла беда — открывай ворота!
* * *
В Лосинке скончался дедушка Илья. Парализованный после инсульта, он долго болел и жив был только благодаря своему железному организму и уходу бабы Ады. Сергей Ильич изредка навещал отца и мать, привозил кое-какие продукты. Продовольственные посылки посылал и Борис. Старшая их дочка голодала в блокадном Ленинграде, младшая умерла в Ашхабаде при родах. Единственный, кто часто приезжал и помогал по хозяйству, был младший сын Дима.
Пришлось срочно вызвать отца и вместе с ним отправиться в Лосинку. Там они встретили сумевших приехать Бориса и Диму. Что с Ильей и где он — никто не знал. Бабушку Аду, как всегда, окружала кучка сочувствующих старых евреек, они требовали совершить погребение по иудейскому обряду. Но все сыновья были против.
— Папа был верующий христианин, и его место на православном кладбище, — как старший, твердо заявил матери, Сергей Ильич. — Надо упокоить его душу.
— Но мне трудно будет туда ходить и ухаживать за могилкой, — попыталась возразить мать.
— Жить с ним тебе было куда труднее, мама, — пришел ему на помощь Борис. — Так что сходить на кладбище, прибрать могилку ты сможешь!
Сообща все же уговорили и, к неудовольствию ее ортодоксальных подружек, дедушку Илью достойно похоронили по православному обычаю. Из уважения к его друзьям и соседям устроили поминки, на которые пришли все желающие, причем из-за голодного времени в дом набилось немало таких, кого они даже не знали.
Пришел помянуть деда Илью и сосед Николка Коршунов. На похоронах его не было, после смерти своей матери он сутками работал в мастерской, выполнявшей военные заказы. Домой заходил редко. Выглядел Николка заморышем, ему нельзя было дать его шестнадцати лет.
— А где ты ночуешь, — удивился Тёма, — прямо у себя в мастерской?
— Еще чего, — пренебрежительно ответил Николка. — У баб, конечно. Мужиков то — раз-два и обчелся! А их — вона сколько: и солдатки тебе, и вдовы. Любая готова пригреть.
Он по-свойски подмигнул Тёме и предложил:
— Если хочешь, айда со мной! Устрою такую кралю — не пожалеешь. Только одна беда, пожрать ни у кого нет. Да и выпить вряд ли найдется.
Но Тёме было не до любовных утех. Он недоверчиво усмехнулся.
— Неужто у тебя силенок хватает? Посмотришь: в чем только душа держится? А говоришь — бабы на тебя зарятся.
— Еще как! — Николка самодовольно выпятил хилую грудь. — Ссорятся даже. Ты не смотри, это я с виду такой хиляк. У меня машинка — любой взрослый мужик позавидует, — ухмыляясь, похвастался он. — Бабы это ценят.
Глава 11
Поворот в войне
Отгремела победная битва на Курской дуге, в которой Гитлер собрал в кулак последние силы, чтобы добиться перелома в ходе войны в свою пользу, разгромив наступающие части советской армии. Развернулось невиданное по своим масштабам танковое сражение под Белгородом, в котором был окончательно сломан хребет германской военной машины. Фронт отодвинулся далеко от Москвы. Настало время перебазироваться на Запад и госпиталю Сергея Ильича Наумова. Но его ждало новое назначение.
Как выяснилось позже, причиной стал конфликт, который возник между ним и комиссаром госпиталя Иваном Гавриловичем Батуриным. Все на той же почве вступления Наумова в партию. Комиссар, старый большевик, был ревностным блюстителем морали и, несмотря на то, что очень ценил своего энергичного начальника и всячески помогал ему в работе, все же не спешил давать ему рекомендацию.
— Не пойму, что тебя смущает Гаврилыч, — обиделся Сергей Ильич. — Мы с тобой больше года вместе. Ты все обо мне знаешь Я у тебя как на ладони. Почему отказываешь в доверии? Сам же говоришь, что мне цены нет!
— Как начальнику госпиталя. Это верно, — со свойственной ему прямотой ответил Батурин. — А член партии должен быть без грехов со всех сторон.
— Это какие же у меня грехи? — рассердился Наумов. — Пашу с утра до вечера, всего себя отдаю работе. Семья у меня крепкая. Чего еще надо?
— Будто сам не знаешь, за что тебя исключили, — нахмурился комиссар. — Мне сдается, Ильич, что ты все еще слабоват по бабьей части. Хотя это правда: семья у тебя хорошая, а внучка — просто чудо!
— Ты говори прямо: в чем дело, — потребовал Сергей Ильич, хотя отлично понимал, на что намекает его заместитель. Но и объясниться было необходимо.
— Я ведь, Ильич, не слепой. Думаешь, не знал, что ты завел шашни с Петренко, когда жены не было? — строго посмотрел на него Батурин. — Да и люди мне об этом докладывали. Кто посмеивался, а кто и осуждал.
— Ну так это — дело мужское. Я ведь семью не бросил, — смущенно возразил Сергей Ильич. — Меня не за бабу исключили, а за то, что смалодушничал, не указал в анкете про Колчака.
Иван Гаврилович задумчиво пожевал губами:
— Может, и так. Но меня все же смущает твоя неустойчивость по этой части. Давай, Ильич, еще немножко повременим. Хочу удостовериться, что с тобой такое больше не повторится. Вот мы снова на фронт отправляемся. Там и посмотрим.
— Обижаешь, Гаврилыч! Испытание мне решил устроить? — гневно повысил голос Наумов. — А если меня там сразу убьют? Я хочу умереть коммунистом. Считаю, что заслужил!
— Не дави на меня, Ильич! — тоже повысил голос комиссар. — Я ведь тебе не отказываю. Говорю только: повремени. На фронте тебя и примем!
— Вот, значит, как? — вспылил Наумов. — Вряд ли мы сможем с тобой дальше работать, раз ты считаешь, что я недостоен быть в партии!
— Ну что ж. Раз так — я поговорю об этом в политуправлении, — сухо ответил Батурин. — Думаю, что нас разведут.
Наверное, у Ивана Гавриловича были там большие связи, так как вскоре их действительно развели, но с госпиталем уехал он, а Наумова без объяснения причин перевели на новую должность, объявив благодарность и повысив в чине до майора медслужбы. Об этом ему объявили по телефону, а письменный приказ привез нарочный. В нем говорилось, что Сергей Ильич Наумов назначается начальником эвакогоспиталя 4064 в Пушкино и ему надлежит в трехдневный срок сдать дела и прибыть на новое место службы.
* * *
Сергей Ильич был обескуражен таким поворотом дела, но стойко перенес удар и энергично занялся переездом в Пушкино. Прощание с персоналом госпиталя было трогательным. Он был строг, но его уважали за образцовый порядок и прекрасную организацию работы. Даже виновник расставания — замполит Батурин расчувствовался, обнял его и сказал:
— Ты сам это решил, Ильич! А мне, поверь, очень жаль, что так вышло. Хорошо было с тобой работать!
Сборы были недолгими, хотя вещей, на удивление, оказалось очень много. Кроме всякого домашнего скарба, детской кроватки и одежды, надо было найти место и для солидного урожая, собранного Темой. Одной картошки было десять мешков, что по тем временам составляло большое богатство. Так что наряду с легковушкой, в которую поместились Анна Михеевна, Леля и Вика со всем наиболее ценным и хрупким, пришлось взять еще и грузовик.
Эвакогоспиталь 4064 находился в нескольких километрах от подмосковного поселка Пушкино, на территории бывшей радиостанции Коминтерна. До войны отсюда велись агитационные передачи, здесь же временно обитали многие вожди международного рабочего движения, а в последние годы такие известные, как Георгий Димитров и Долорес Ибаррури. Однако в критический момент войны, уступив требованиям союзников, Сталин упразднил Коминтерн.
Назначение начальником этого госпиталя было явным повышением, и это утешило Сергея Ильича. В отличие от ветхого дворца графа Панина, новые прекрасно оборудованные корпуса Коминтерна были более приспособленными для лечения и скорого возвращения в строй раненых бойцов, и в связи с этим предназначались в основном для офицеров. Кроме того, в одном из корпусов помещался партизанский спецдом, сюда на отдых перебрасывались через линию фронта командиры крупных отрядов. Поэтому снабжение госпиталя было намного лучше других.
Командование и врачи жили в небольшом, но комфортабельном корпусе, который раньше предназначался для лидеров зарубежных компартий. Для семьи начальника госпиталя отвели три смежных комнаты на втором этаже, а по соседству с ними, в небольшой спальне, которую загромождала огромных размеров кровать, поселили старенького зубного врача с супругой. По преданию, эта широченная кровать принадлежала прославленному лидеру испанской компартии, та якобы обладала бурным темпераментом и активно использовала ее по назначению со своими возлюбленными. Так это было или нет, но послужило поводом для шуток.
