— Одна в избе-то? — спросил Ланю, едва она открыла сенную дверь.
— Почему одна? Дора с Дашуткой спят и еще Шура ночует. А что?
— Одна, стало быть, боишься? Конечно, жутковато на первых-то порах без родителей-то. Ну, пообвыкнешь с божьей помощью… — ласковенько зачастил Евсей. — Отомкни-ка кладовую.
— Зачем?
— А мотоцикл-то?.. Запамятовала отцовское завещание?
— А-а… Так я даже не знаю, где ключ.
— Ключ-то? А ключ вот он, у меня, стало быть. — Грубыми, крючковатыми пальцами Евсей вставил ключ в замочную скважину.
Ланю покоробило: Евсей распоряжается, как у себя дома, даже ключ от кладовой себе забрал. Однако в растерянности она ничего не сказала, никак не помешала старику. Но в сенцы вышла Шура.
— Чего это замками гремите?
— Да вот, дельце тут, — засуетился Евсей.
— Какое дельце?
— За мотоциклом он пришел, — сказала Ланя.
— За мотоциклом? — удивилась Шура. — За каким это? Да, верно, ведь вы осенью «ИЖа» выиграли. Так ты что, продала его?
Ланя сбивчиво объяснила: не продала, а отец велел почему-то отдать его Евсею.
— Как это отдать? За деньги, что ли?
— Он этого не сказал, — пролепетала Ланя. Верно же, как отдать? Отец этого не сказал, теперь она ясно все вспомнила. Но он не говорил и «продай». Разве ошибся словом? Ведь он был еле жив. Приметив, что Ланя колеблется и надо, пока не поздно, действовать энергично, Евсей распахнул кладовку. Шура стала в проходе.
— Ты, Ланька, в уме? Такой подарок «калинникам»!
— Нет, не подарок… Но…
— Не нокай, а прямо скажи, что происходит.
— Я и сама не знаю!.. Но я боюсь, что мотоцикл этот как-то нечестно приобретен, — сказала Ланя, вся вздрагивая. В сенках было холодно, вышла она в одной кофточке, но все-таки зябко ей сделалось не от этого. Ее действительно обуял страх. Даже смотреть было жутко, как мотоцикл поблескивает фарой из-за спины Шуры. Будто не выигран, а украден, а Евсей явился, чтобы замести следы этой кражи, а она оказалась в роли его помощницы.
— Как нечестно? — почти взвизгнул Евсей. — На билет в магазине получали, все видели. И газета про то писала.
— Но не вы же выиграли?
— Не я, знамо… Но я деньги давал! — вырвалось у Евсея.
— На билет? Тридцать копеек? — насмешливо подхватила Шура. — Верни их ему, Ланька, пусть купит новый билет. Может, «Москвича» выиграет.
Евсей разозлился до того, что готов был кинуться на Шуру, вцепиться ей в горло. Но она ничуть его не боялась, стояла, посмеиваясь, уперев руки в бока. И он вцепился корявыми пальцами в собственную грудь, в дубленый полушубок. Не сказал, а прохрипел, обращаясь к Лане:
— Отдашь али нет?
Ланя уже немного пришла в себя, одумалась.
— Нет, — сказала она. — Сначала выясню.
И до чего же разительное действие оказали эти слова на Евсея! Он сразу весь как-то сник, сжался. Озлобление, ожесточение будто кто-то стер с его лица. Взамен откуда-то выплыла заискивающая улыбка.
— Чего ж там выяснять-то! Сама ж слышала, что тебе батька перед смертью наказывал. Ежели совесть имеешь, так выполнишь посмертное веленье. А нет — господь тебе судья!
На этот раз Евсей убрался восвояси. Потом он приходил еще дважды. Сначала был ласков, улыбчив, вел речь так, что ему, старику, мотоцикл не больно и нужен, а ей, Лане, важно не замарать себя черной изменой. Коли дала родителю обещание, когда он был на смертном одре, то отказаться от него — страшный грех.
Но Ланя к тому времени уже совсем образумилась. Она поняла, что будет дурой, если отдаст «ИЖа» Евсею. Если уж он приобретен был отцом нечестно, то следовало передать его в милицию. Она посоветовалась с Максимом. Тот поговорил с матерью, а Зинаида Гавриловна — с председательницей. Общее мнение выработали такое. Похоже было, что мотоцикл выиграл не Ланин отец, а кто-то другой. Лотерейный же билет у него был куплен отцом Лани на деньги Евсея. Зачем понадобилась им эта афера? Скорее всего Евсей с отцом рассчитывали оказать услугу какому-то темному дельцу. Ведь за «ИЖами» в магазинах очереди, и кое-кому выгодно располагать таким ходовым товаром. Наверное, весной Синкин продал бы мотоцикл кому надо.
Таковы были предположения. Но доказать теперь что-либо едва ли было возможно. И Ланя получила совет: поскольку «ИЖ» считается отцовским выигрышем — значит, это ее наследство. Если же допустить, что отец действительно его выиграл, отдавать его Евсею вовсе нет смысла. Нелепое завещание нелепо выполнять.
— Ведь ты бы не пошла к «калинникам», если бы отец завещал тебе это? — спросил Максим.
— Конечно, нет!
— И теперь нечего колебаться. Если Евсей может доказать свои притязания, пусть доказывает их через суд. Так ему и скажи раз и навсегда.
И когда Евсей пришел в следующий раз с угрозой: смотри, мол, сейчас скачешь, а потом заплачешь, — она ничуть не испугалась, только рассмеялась:
— Не пугайте. Если правы, подавайте заявление в суд. Там разберутся.
Так Ланя оказалась хозяйкой красавца «ИЖа». Изучила его. Свой первый выезд совершила за огородами ранним утром. С каким волнением нажала ногой на стартер, как перехватило дыхание, когда мотор застрекотал и мотоцикл рванулся вперед! Не обошлось без падений и синяков, но страшного ничего не случилось. Через неделю девушка уже научилась твердо держать руль в руках, освоилась так, что решилась прокатить и Дашутку с Дорой.
Став дояркой, Ланя отвозила сначала подружек в лагерь поочередно. Потом Максим вместе с мотористом доильной установки, пожилым дядькой, вызвались помочь «общенародному» делу и смастерили коляску. В результате маленький девичий отряд, обслуживающий доильную установку, стал полностью механизированным. Девчата устраивались на «ИЖе» — двое на сиденьях, двое в коляске — и мчались в лагерь с ветерком. А у самого моториста имелся мотороллер.
— Опять дядька Сивоус форсит! — посмеивались односельчане, провожая взглядом этот мехотряд.
Фамилия моториста была украинская — Черноус. И, видимо, желая подтвердить ее вещественно, дядька отпустил себе усы. Только, к великому разочарованию, оказались они не черными, а какими-то белесыми. Бывает же такое: волосы черные, ни одного седого волоска нет, а борода и усы будто изморозью подернуты. Тогда моторист, по уверениям местных остряков, попытался подчернить усы неким самодельным зельем, отчего они сделались сивыми. И стали Черноуса с тех пор кликать Сивоусом. Вначале, говорят, это здорово огорчало дядьку, а потом он не только принял прозвище, но стал даже гордиться: черт возьми, не каждому даны такие необыкновенные усы! Любил моторист при случае щегольнуть хоть чем-нибудь.
Надо ли говорить, с какой гордостью он проезжал во главе своего механизированного отряда по улице села, когда доярки отправлялись на дойку и возвращались обратно. Первый в колхозе, а может и в районе, сплошь механизированный доильный отряд! И дядька Сивоус держал себя важным начальником, командиром.
Не долго, однако, ему довелось покрасоваться перед людьми. Вскоре колхоз купил пилораму, и моториста перевели на нее. А на доильной установке старшей осталась Ланя. Дядька Сивоус сам рекомендовал правлению поставить ее вместо себя. Ланя частенько помогала ему ковыряться в установке, когда что-нибудь барахлило, не раз подменяла во время дойки, и моторист обнаружил у нее переимчивый на технику ум.
— Трактор в школе изучала — раз, мотоцикл водит — два, установку доильную вполне освоила — три! Так чего еще надо? — отстаивал он Ланину кандидатуру. — Прав пока нет? Пройдет курсы — получит. Самые верные права ее — душа к этому делу лежит. Доярка она прирожденная. Новой стати доярка-механизатор.
— Все это так, — сомневались в правлении, — но на одно душевное влечение полагаться трудно. Молода еще больно, неопытна.
— Опыт в работе наживается, — не отступал Сивоус — Дайте человеку дело, потом проверяйте, как он с ним управляется.
Благодаря настояниям Сивоуса, а больше потому, что механизатора, знакомого с доильной установкой, в колхозе не было, Ланю все-таки поставили начальником доильного агрегата и бригадиром дойного гурта.
Одной ей едва ли бы справиться с новыми обязанностями. Не так уж просто оказалось следить за тем, чтобы все механизмы установки работали исправно. Для этого надо было постоянно чуять, где и что шалит, а еще важнее уметь предугадать, где может зашалить, чтобы заранее предупредить возможную неисправность. Нелегко доставалась и организация самой дойки. Все вроде делалось так, как при Черноусе, а впервые дни после его ухода стало требоваться в два раза больше времени на дойку. Удои сразу покатились вниз.
Ланя заметалась, стараясь навести порядок. На третий день она в панике прибежала в правление, попросила, чтобы ее отстранили. Но явился на помощь зоотехник, доярки сообща стали соображать, как лучше все организовать. И дело постепенно наладилось, пошло не хуже, чем раньше. Даже лучше.
