Генри мрачновато усмехнулся,
— А вы бы хотели, чтобы я поступил с вами, как с братом?
— Меня послали. Я не сам.
Генри бросил под ноги охраннику одну из фляг.
— Уходите.
— Благодарю, товарищ.
— Уходите.
Генри провожал охранника взглядом, пока тот не исчез за каменной грядой.
Пятую ночь шел Мкизе на юго-восток. Он спускался в долины, обследовал углубления, тщетно стараясь найти источник. Стыло над головой низкое небо, сжимало в холодных объятиях пустыню. Из черных просторов вселенной равнодушно смотрели на Генри звезды, вечные и не знающие тревог. Сколько дней осталось ему идти? И выберется ли он когда-нибудь отсюда? Мысль о дочери и Анне, ожидающих его в большом мире, взбадривала Мкизе.
Генри сел, задремал. Проснулся он на рассвете, отдохнувший и посвежевший. Ветерок, играя, крутил легкие облачка пыли. Над волнистой линией горизонта заря поднимала свой алый парус. Новое утро счастливо улыбалось земле. И, гладя на эту картину, Генри улыбнулся в первый раз за последние дни.
Он встал и, пошатываясь, снова пошел на юго-восток.
Горячий воздух сушил рот. Плавилось в огненных лучах тело. Ужасающая слабость давила Генри к земле. Иногда он, выбившись из сил, ложился на горячий песок. Обрывки мыслей возникали в мозгу и тут же исчезали. Но Мкизе упорно шел и шел…
Желтый диск пустыни закачался перед его глазами. И вдруг, сияя и ослепляя, ринулся ему настречу. Генри ощутил глухой удар падения, не почувствовал боли.
Он лежал на раскаленной груди земли, и она медленно вращалась, вставала вертикально, нависала над ним. Мкизе удивлялся, что не отрывается, не падает в провал неба.
Когда он пришел в себя, неподалеку слышался приглушенный разговор. Генри оглядел густой высохший кустарник. Никого. Люди затаились. Кто это? Полиция?
В кустарнике слышны крадущиеся шаги. Неизвестные двигались прямо на него. Мкизе медленно опустил руку в карман брюк. Увидел двоих светло-коричневых низкорослых мужчин в набедренных повязках. «Бушмены!» В руках бушменов — луки со стрелами. Они приблизились. Лица их были угрожающими. Генри вздохнул с облегчением. Все-таки это не полиция. Он знал, что стрелы их отравлены, и поднял раскрытые ладони — в знак мирных намерений. Бушмены — молодые парни — перебросились между собой несколькими словами, держа Генри под прицелом.
— Я друг, — сказал он на языке африкаанс.
— Ю доле,[9] — проговорил один из них с насечкой над переносицей.
— Твой — друг, другой — враг. Люди приходят в Калахари убивать бушмена, — сказал второй.
Генри миролюбиво улыбнулся.
— Я друг.
Один из них повернулся, что-то громко проговорил. В словах его были щелкающие звуки.
Появились несколько бушменов и бушменок с детьми, привязанными за спиной.
Молоденькая девушка, миловидная и веселая, с украшениями из белых плоских бус вокруг головы, смело подошла к Генри, сидевшему на земле. Узкие глаза ее щурились, лучились в улыбке.
— Тюрьма гулял? — спросила она на ломаном языке африкаанс и засмеялась.
— Почему тюрьма?
— Приезжал полис, искал тебя.
— Нет, я заблудился. — Бушмены понимающе улыбались, скалили в улыбке ровные зубы. Генри тоже улыбнулся. Бушмены что-то заговорили все сразу.
— Воды, — сказал Мкизе, обращаясь к девушке, которая не отходила от него и которую звали Пити.
— Вода ходи — ходи ногами, — Пити приветливо улыбалась. Тронулись в путь. Вскоре показались два дерева. Там была вода. Но бушмены обошли источник стороной и, сделав большой круг, попали в селение, состоящее из нескольких шалашей. Оттуда Пити, взяв страусиное яйцо, помчалась за водой. К источнику с противоположной стороны ходили на водопой животные, и бушмены не хотели пользоваться их тропой, чтобы не отпугивать антилоп.
— Охотники думали сначала — ты больше мертвый, чем живой, — сказал старый Кану, оставшись с Генри. Кану не был вождем. Просто Кану был старым и мудрым, и все признавали это. Он рассказал, что когда-то работал на ферме бура, но вернулся к своему народу. Год за годом, вольный, бродил он со своим племенем по Калахари, занимаясь охотой, питаясь травами и кореньями. Если долго не выпадало дождей, племя разбивалось, как сейчас, на мелкие группы, чтобы легче было прокормиться. «Здесь луна хороший, а солнце плохой. Но зато нет злых людей».
— Когда власть перейдет к народу, мы не забудем о твоем племени, — сказал Генри. — Власть будет нашей.
В селение вернулись несколько женщин. Принесли в кожаных мешках ягоды, муравьиные яйца, дикий лук — уинтийес.
Генри уселся со всеми у костра. Бушмены были дружны между собой. Никто не претендовал на особое положение. Продуктами делились поровну. Генри тоже получил свою долю. Жареная саранча и дикий лук показались ему, голодному, очень вкусными.
Бушмены запели, аккомпанируя себе на пятиструнной арфе — гуаши. Песнь напоминала то вой ветра, то шорох песка, то трубный клик слонов. Певцы постепенно разогревались. Мужчины вскочили, стали танцевать танец охотника и газели, все ускоряя темп. Зрители дружелюбно принимали исполнение. Генри думал, как несправедливы те, кто считает их дикими. Братскому, человеческому отношению бушменов друг к другу могли бы позавидовать многие. Видимо, эта дружба и дает им возможность выжить в таких суровых условиях.
Весь вечер Пити ходила около Генри, пудрилась, макая кусочек мягкой кожи в висевшую на шее пудреницу из панциря черепахи. (Пудра была приготовлена из семян душистых трав.)
Потом раздобыла для гостя кусок сушеного мяса, уселась рядом. Генри не совсем понимал ее ломаный африкаанс.
— Ты уйдешь от нас? — спрашивала она.
— Да, скоро.
— Почему ты торопишься? Разве тебе плохо у нас?
— Меня ждут там.
— Твоя женщина?
— И она тоже.
— И полиция… — Пити засмеялась. — А я всегда живу в Калахари. Много воды, много животных, много саранчи, — сказала она грустно.
— Ты еще увидишь мир. Все изменится. Мы все изменим.
Пити пристально смотрела на него, силясь понять, что он сказал.
Ночью бушмены спали, укрывшись одеялами из шкур или забравшись в меховые мешки. Из-за высокой песчаной дюны выглядывал месяц, удивленно разглядывал ветхие шалаши и маленьких людей. Лунный свет вспыхивал зеленым пламенем в глазах шакалов, бродивших вокруг лагеря. Где-то далеко раздался громовой утробный рев льва, и шакалы, вывшие на луну, сразу умолкли.
С племенем Генри прожил неделю, не переставая удивляться этим приветливым и доброжелательным людям, за которыми колонизаторы совсем еще недавно охотились, как за дикими зверьми.
