В воспоминаниях Л.Л. Кербера о нем пишется: «Юрий Александрович Крутков, наш Вольтер, с язвительной физиономией, полной сарказма, оживший бюст Гудона. Всесторонне образованный эрудит и энциклопедист, он очаровывал всех тонкостью своих суждений. В ЦКБ-29 академик Крутков был доставлен из Канских лагерей, где работал уборщиком в бараке уголовников. «Неплохая работа, знаете ли, главное, поражала тонкость оценки твоего труда — иногда побьют, иногда оставят покурить. Должен заметить, студенты моего университета были менее притязательны и ни разу меня не били, курить давали безропотно и даже не окурки». Он же рассказывал, как получил вместе с уборщиком соседнего барака задание напилить дров. Два пожилых человека, закутанные в лохмотья, грязные, обросшие седой щетиной, медленно тянут пилу. Между ними состоялся такой диалог: «Ты откуда?» — «Из Ленинграда. А ты?» — «Оттуда же». — «Где работал?» — «В Академии наук. А ты где?» — «Там же», — «Ну уж брось, я там почти всех знал. Как твоя фамилия?» — «Крутков». — «Юрий Александрович? Бог мой, я Румер, помните лестницу, ломоносовскую мозаику, ради Бога, не обессудьте, не узнал». — «Полно, полно, Юрий Борисович, кто здесь узнает. Но не обессудьте, пошел барак топить, а то, сами знаете, побьют, да и только».
До своего ареста Крутков был известен как один из самых лучших знатоков механики. Туполев знал его по работам по теории упругости и гироскопам (вот кто мог бы заняться плохой устойчивостью первых ракет Королева). Туполев вытащил его из лагеря и направил в свой расчетный отдел ЦКБ. После туполевской «шараги» Круткова направили в «атомную». В июле 1946 года о досрочном освобождении Круткова хлопотали в письме к Сталину академики В.И. Смирнов и В.А. Фок. Формально Крутков был освобожден досрочно в середине сентября 1946 года, но его направили «по вольному найму» в атомную «шарашку». Освобожден он был 4 марта 1947-го, однако право жить в Ленинграде не получил и потому был вынужден продолжить работу в качестве «сотрудника объекта Агудзери МВД СССР» (то есть в той же атомной «шараге»). Получив это разрешение на следующий год (после ходатайств ЛГУ и академиков Смирнова, Фока и С.И. Вавилова), вновь стал заведовать кафедрой теоретической механики в университете, но прописку имел лишь временную, которая возобновлялась. В июле 1952, уже лежа в больнице, получил закрытую Сталинскую премию «за выполнение специального задания Правительства» в последние годы заключения. Умер 12 сентября того же года от гипертонии и тяжелого атеросклероза.
Ю.Б. Румера, который вместе с Крутковым пилил дрова в лагере, работник туполевской «шарашки» Л.Л. Кербер назвал «кандидатом в русские Оппенгеймеры». При других обстоятельствах так оно и должно было произойти — однако обстоятельства были не другими, и потому Юрий Борисович Румер — один из создателей квантовой физики, выдающийся математик, полиглот — был доставлен в туполевскую «шарагу» из лагерей в крайней степени истощения. Одет он был в чехол от матраца, на ногах чудом держалось некое подобие сношенных валенок. По всей видимости, одежду и обувь у него забрали зеки (не к этому ли времени относится появление одного из афоризмов Румера: «Люблю сволочей. С ними так просто жить»?)
В «шараге» Румеру выдали нормальную одежду, и он приступил к работе. Выдающемуся физику, знакомому с Эйнштейном и всеми основными светилами тогдашней физической науки, поручили заниматься флаттером туполевского самолета. Задача это была простая, можно сказать, учебная для студента-дипломника — но Румер был рад и ей. Это лучше, чем работа в лагере. (Другое высказывание Румера: «Главное не где и за что сидеть, а с кем сидеть. Но в любом случае решетка Изинга предпочтительнее тюремной»).
С началом войны «шарагу» перевели в Омск. «Флаттерную» бригаду ЦАГИ разместили квартировать в 40-градусный мороз на сцене летнего театра. Даже спать приходилось в шапке, ватнике и ватных штанах.
Работы же, конечно, велись в теплых помещениях, поскольку технику морозить было нельзя. Естественно, после рабочего дня обратно к себе работники ЦАГИ не спешили. Румер садился у печки и, прихлебывая чай, рассказывал о своей молодости, знакомстве с Маяковским и Бриками — и о маленьком уютном университетском Геттингене, где учился...
Легенда гласит, что в 1737 году король Ганновера Георг Август повелел двум своим городам, Целле и Геттингену, выбрать, в каком из них будет построен университет, а в каком тюрьма. Жители Целле, любители немецкого порядка и враги разного рода студенческих вольностей, выбрали тюрьму. Тюрьма была построена; после этого судьба Целле в истории теряется. Возможно, этот город существует и по сей день; возможно, тюрьма и сейчас украшает этот город — но миру он совершенно не известен, в отличие от Геттингена, где был построен университет.
В Геттингенском университете в свое время обучалась правящая элита не только Германии, но и России. Очень многие лицейские друзья Пушкина продолжили образование именно в этом учебном заведении, после чего заняли посты высших государственных чиновников. В Геттингене учился и Генрих Гейне. В двадцатых — начале тридцатых годов XX века Геттинген был ведущим центром европейской науки. Здесь жил Давид Гильберт, выдающийся немецкий математик, особая заслуга которого заключалась в том, что он сформулировал и поставил перед научным миром ряд важных математических задач, которые следовало решить.
Когда при Гитлере от Гильберта потребовали сделать доклад об «арийской науке» и заклеймить евреев, Гильберт, чистокровный немец, взошел на кафедру, заявил, что никакой особой «арийской науки» быть не может, и, захлопнув папку, спустился вниз.
В Геттинген Румер попал не потому, что в СССР ценили специалистов и посылали учиться за рубеж. Причиной тому были два обстоятельства. Первым было то, что его отец пользовался достаточно большим авторитетом в Наркомате промышленности и торговли, чтобы выхлопотать для своего сына направление для учебы за рубеж, вторым же было то, что его воспитательницей была обрусевшая немка Алиса Блекер, научившая еврейско-русского мальчика немецкому языку и познакомившая его с Шиллером и Гете.
В Геттинген Румер попал в эпоху «Sturm und Drang», «бури и натиска» теоретической физики — революции в физике, в процессе которой рождалась современная квантовая механика.
Понимая, что время одиночек в науке прошло, Макс Борн создал в Геттингене мощную научную организацию. Принцип был такой: каждый делает свое дело, а потом делится с окружающими. Люди, добившиеся успехов, получали небольшую группу для продолжения исследований. При этом не делалось различий на то, из какой страны человек. В связи с этим можно привести любопытный эпизод — когда приехавший из США профессор отказался сидеть с индусом из-за черного цвета его кожи, один из работавших в Геттингене ученых, Гайтлер, снял часы и обратился к хозяйке: «Сейчас без двенадцати двенадцать. В двенадцать этот американский профессор должен покинуть пансион. Сударыня, поспешите, иначе мы объявим пансиону бойкот, и вы разоритесь». Без двух минут 12 профессор из Америки покинул пансион. Больше его в Геттингене не видели. В университете царила «дикая академическая свобода». Никто никогда не был обязан ничего делать, если он не хочет. Работали только по настроению: кто умеет работать урывками — пускай работает урывками, кто хочет зубрить — пускай зубрит, кто хочет с девочками гулять на Айнберге — пускай гуляет с девочками. Конечно, эта свобода базировалась на личном понимании ответственности. В Геттингене в то время жил великий Гильберт. Он буквально изводил своих юных собеседников тем, что все считали тугодумием. На самом деле у Гильберта был другой способ мышления — вглубь, а не в ширь, — но молодые люди тогда этого не понимали, и, зная, что старик начнет утомительные вопросы к докладчику, старались Гильберта на свои научные сходки не приглашать.
Из Лейпцига в Геттинген приехал Эдвард Теллер, обладатель колоссальной интуиции и исключительных знаний. Его особым свойством было то, что он имел удивительную способность создавать учеников. Приехавший из России физик Гамов особо не блистал. Язык он знал так плохо, что его немецкий называли Gamov-Deutsch, плохо он владел и математическим аппаратом. Но когда Гамов попал к Бору, отношение к русскому физику изменилось (впоследствии Гамов объяснит альфа-распад, откроет правила при бета-распаде, будет участвовать в американском атомном проекте, создаст теорию горячей Вселенной и разгадает генетический код. — А.П.). Аналогичный случай произошел с Ферми. Борн его не понимал, и Ферми уехал в Голландию, где проявил себя очень ярко.
Один раз местные жители попросили Румера прийти в гости и рассказать о жизни в России. Он не отказался — но следом за встречей его вызвали в криминальную полицию за объяснениями. Чтобы его не выслали, по совету друзей Румер начисто отрицал встречу. В криминальной полиции были вежливые люди — извинившись, Румера отпустили.
