— Когда им было стараться! Миловались-то, поди, между атаками да артналетами.
— Хуже, — задорно улыбнулась Маша. — Между «командировками» в тыл врага. Мой муж — разведчик, — гордо закончила она и тут же смутилась. — Правда, мы еще не… В общем, слушайте. Мне нужен совет.
И Маша рассказала, как познакомилась с Виктором, как вытащила его из Волги, как они потеряли друг друга, а потом снова нашли, как полюбила его, как вся дивизия потом похоронила Виктора, а она не хотела верить в его смерть и оказалась права. Упомянула о Рексе, о Маралове и, наконец, о том, что где-то в Москве живет мать Виктора, Маша очень хочет и в то же время не решается ее разыскать.
— Что делать? Как быть? Ума не приложу, — вздыхала Маша. — Вроде бы свекровь, и в то же время — никто. Но даже если никто, может быть, обрадуется, если расскажу о сыне, — ведь они не виделись с первого дня войны. Как думаете?… Мне-то от нее ничего не надо.
Что тут началось! Перебивая друг друга, закричали все сразу. Одна стучала костылем по спинке кровати, требуя, чтобы выслушали ее. Другая взобралась на табурет и голосила, что она здесь старшая по званию и ее слово — закон. Третья… Словом, ничего нельзя было понять. А Маша только улыбалась: вот она, фронтовая дружба! Ведь даже фамилий друг друга не знают, а как близко приняли беду подруги.
Наконец, старшая по званию завернула такое коленце, что все сразу замолкли.
— Ну, ты даешь! — восхищенно выдавила обладательница костылей. — Даже я покраснела. А за полтора года в окопах чего только не слышала, но такое…
— Спиши слова, — хихикнули из угла. — Будет чем отбиться от нахального кавалера.
— Ладно, хватит. Давайте думать, как помочь Машке.
— Да проще простого: попросить кого-нибудь из персонала сбегать к этой бабульке.
— Верно. Давай адрес.
— А я… не знаю…
— Это не проблема. Узнаем через адресное бюро, — деловито продолжала обладательница костылей. — Фамилия, имя, отчество, примерный возраст — и через десять минут адрес в кармане.
— Фамилия — Громова. А имя… Имени не знаю.
— Как это — не знаешь?! Твой разведчик, он что — никогда не называл имени матери?
— Нет. Мама — и все.
— Да-а, скрытный он у тебя. А твое-то имя помнит?
— Верка, не хами! А то костылем получишь! Что же делать, девоньки? Громовых в Москве, поди, пруд пруди.
— А если через военкомат? — осенило Машу.
— Не говори глупостей. Старушки на военном учете пока что не состоят.
— Да не ее надо искать! Не ее, а Виктора! Он же призывался из Москвы, значит, в военкомате могут сообщить его адрес.
— Ай да Машка! Ты смотри, дура-дура, а соображает. Все, решено. Завтра дежурит знакомая нянечка: дадим ей задание сбегать в военкомат.
— Так ее туда и пустят, — скептически заметили из угла. — Письмо надо написать, официальное. А подпишет пусть главврач.
— Точно. Так будет лучше. Через час — обход. Выложим ему все как на духу. Он мужик хороший, поможет.
В тот же день завертелась бумажная карусель: полетели письма, запросы, ответы, уточнения. Список Громовых, к тому же Викторов, рос не по дням, а по часам. Маша растерялась. Приуныли и подруги.
А время шло. Незаметно кончилось лето. Ясные, солнечные дни сменились багряно-золотистым сентябрем. Все, кто мог передвигаться, старались проводить время в парке. Время от времени вывозили на воздух и лежачих. Маше повезло больше всех. Главврач раздобыл очень легкую и удобную коляску на велосипедных шинах с ручным приводом и заставил Машу целыми днями ездить по дорожкам.
— Во-первых, ребенку нужен свежий воздух. А во-вторых, роженице необходимо больше двигаться, иначе мышцы просто не справятся с предстоящей нагрузкой, — сказал врач.
И Маша старалась изо всех сил.
И вот однажды… Однажды произошло то, о чем спустя много лет она рассказывала как о самом ярком событии своей жизни. Забылась война, забылись боль и кровь, забылись редкие радости тех дней, а то, что произошло в отдаленной аллее парка, Мария Владиславовна помнила до мельчайших подробностей. Она помнила, как мелькали спицы колес, как сыпались со старого дуба желуди, как стройный клен ронял узорчатые листья, как на пригорке пунцовела березка.
И вдруг — шорох! За спиной послышался странный шорох, будто кто-то крался. Шагнет. Постоит. Шумно вздохнет — и снова шагнет. Шаги мягкие, почти неслышные, будто кто-то идет босиком. Надо бы нажать на колеса — и быстрее к главному корпусу, туда, где люди. Но руки безвольно обвисли. Надо бы закричать. Но горло перехватил спазм. Самое странное, Маша не чувствовала страха. Она не понимала, что с ней, но тревога превратилась в ожидание чего-то волнующе-радостного.
«Может, письмо? — мелькнула мысль. — Да-да, конечно, письмо! Он нашел меня. Нашел и прислал письмо. Ну, быстрее же, быстрее!» — протянула она руку.
В ладонь ткнулось что-то влажное, теплое и мохнатое. Сердце бухнуло в ребра и провалилось куда-то в пятки.
«Не может быть. Я схожу с ума». — Маша закрыла глаза, коротко охнула, схватилась за горло и громко застонала. Тут же рядом раздался протяжный вой, переходящий в ликующий лай! Да-да, еще не открывая глаз, Маша поняла, что это Рекс, что чудеса на свете бывают, и если она не окончательно сошла с ума, рядом должен быть и хозяин.
А Рекс, могучий, грозный Рекс вскинулся передними лапами на коляску и лизал лицо, волосы, руки и даже бинты хозяйки. Маша, как когда-то на фронте, прижала его к себе и так сладко, свободно и счастливо заплакала, а Рекс так искренне подхватил, что его вой разнесся по всему парку.
— Ну вот, опять эта парочка вместе и опять за своим любимым занятием, — раздался нарочито-грубоватый голос. — Ишь, заливаются.
Маша оторвала лицо от лоснящейся шерсти Рекса и, хотя прекрасно понимала, кого увидит, на какое-то мгновение остолбенела. Перед ней стоял словно только сошедший с экрана офицер. Хромовые сапожки, суконная гимнастерка, новенькая фуражка, шинель внакидку, гладкое лицо — эдакий тыловой донжуан. Вот только глаза. Да, по таким глазам фронтовики еще долго будут узнавать друг друга.
— Витенька-а! — протянула она руки. — Наконец-то…
Виктор опустился на колени, бережно обнял худенькие плечи самой дорогой на свете женщины и заглянул в ее сияющие от счастья, полные слез глаза.
— Это ты? — спросил он. — Неужели это ты? Неужели я тебя нашел?
— А ты искал? Искал, да? — улыбалась Маша.
— С первого дня! Как только прочел ту проклятую записку.
— Записку? Я тебе ничего не писала.
— Не ты, а Маралов. Сообщал, что подобрал тебя раненной и выходит из боя. Сколько я потом его искал!
— Нашел?
— Нет. Их полк перебросили на другой фронт.
— Жаль. Очень жаль. Если бы не он…
— Я знаю.
— Нет, Витенька, ты не все знаешь. Если бы не он, меня бы не было на свете. Ведь он спас меня дважды: когда вывез с поля боя и когда отдал полтора литра своей крови. Так что мы с ним породнились.
— И прекрасно! Давай назовем сына его именем. А самого Маралова попросим быть… как это… крестным отцом.
— Я как раз хотела тебя просить об этом.
Потом Маша стала рассказывать Виктору, как искала его, как подруги по палате подняли на ноги горвоенкомат, как решила найти его мать, да вот не знала имени…
— Мне было проще. Запросы строчил Васильев, а я стоял над его душой и недвусмысленно намекал, что, если не найдет твой госпиталь, пожалуюсь Рексу.
Услышав свое имя, Рекс приподнял голову, но хозяин ничего не приказывал — и он снова растянулся на листве.
— Перед самым отъездом в Москву я получил адрес госпиталя. Конечно же, хотел сразу рвануть сюда, но нас отвезли в санаторий и целую неделю никуда не выпускали: велели отсыпаться, отъедаться и вообще привести себя в божеский вид.
— Погоди-погоди, — пришла, наконец, в себя Маша. — Если я правильно поняла, тебя вызвали в Москву?
— Так точно.
— Зачем? Какая-нибудь переподготовка? А как же Рекс? Как удалось взять его с собой? Или вас куда-нибудь забрасывают? Говори сразу, не томи.
— Забрасывают, — усмехнулся Виктор. — Вернее, я там уже побывал. Правда, без Рекса. Его туда не пустили. Одну минуточку, Мария Владиславовна, — отступил на пару шагов Виктор. — Попрошу закрыть глаза. Вот так. А теперь откройте!
— Ну и что? — непонимающе улыбалась Маша.
Картинным жестом Виктор сбросил шинель. Маша открыла глаза — и, как девчонка, захлопала в ладоши! На груди Виктора сияла Золотая Звезда Героя Советского Союза.
— Родной мой! Витенька! Поздравляю! Дай поцелую! Слава богу! Я не сомневалась, я никогда не сомневалась. Ну надо же, сколько всего в один день! Я не знаю, я совсем не знаю, что мне делать и что говорить. Я буду просто реветь от счастья, ладно? Ты меня извини, но я ничего не могу с собой поделать, — зарылась она в руки Виктора. — Реву и реву. Мне никогда не было так хорошо. Теперь можно и умереть.
