пропустил, а Веселину уж за двадцать было, должен помнить и затевать такую же историю, а она пять месяцев длилась, ему просто не на что.
– Уф, успокоил! – и я рассказал старику еще и о будущем братском договоре – вдруг чего-то еще упущено или пропущено, плоховато мне жизнь в Болгарии 11 века известна.
Дед Банчо был поражен.
– И это все ты, в одиночку, ни в какие уложения не заглядывая, посреди глухого леса, часами не обдумывая и не раздумывая, по сути на ходу смог придумать?
– Ну да…
– Да ты прям не болярин-сотник, а крючкотвор-сутяга какой-то! Ну ты, русич, хват!
Я смущенно потупился – кое-что можем, а остальное – могем!
– Ладно, пошли хоронить.
Мы похоронили хорошего человека Абена, которого я, к сожалению, не знал, на сельском кладбище. Похороны от таковых же на Руси, не отличались ничем. Поп отпел, кадилом помахал, гроб опустили на веревках в могилу, все бросили по горсти земли, потом скоренько поработали лопатами, воткнули здоровенный деревянный крест, и еще один гость ушел из нашей юдоли на высший суд.
А мы вернулись на двор новых лавочников. Мужчины быстро натаскали столиков со всего села, соорудили из них один очень длинный столище, наносили лавок, табуретов и стульев, женщины принесли тарелки, ложки и кружки, расставили бутылки с вином и ракией.
Я в это время помог братьям написать договор, проверил все экземпляры, одобрил, и мы пошли усаживаться за столы. Дед Банчо сел мне по правую руку, Ваня по левую, Марфа легла в ноги.
Меня, как болярина, вообще хотели усадить во главе стола, но я отказался – не люблю, когда нужно поесть, а на меня глазеет сто с лишним человек. Этак и кусок в рот не полезет и ничего интересного лишний раз в глотку не зальешь. Поэтому я сел сбоку, среди почетных гостей. Уважительно? Уважительно! И от лишних глаз в сторонке.
Все прошло без сучка и задоринки. Немножко помянули, чуть-чуть заели и пошли прощальные речи. Первым выступил дородный поп Панкрат с массивным серебряным крестом на груди. Он рассказал о том, какой богобоязненный и правильно-религиозный был покойный: никогда не увлекался никакими лживо-еретическими идеями вроде шарообразности Земли и ее вращения вокруг солнца, не вступал ни в какие богопротивные секты, вроде арианства, придерживаясь как все разумные люди богомильства, регулярно посещал церковь, постоянно пел на клиросе вместе со служками и с голосистыми старушками-прихожанками, истово и подолгу молился, ставил к иконам большие и недешевые свечи, часто и помногу жертвовал на храм, никогда не пренебрегал постами. Священник выразил надежду на то, что Абена уже ведут ангелы господни под белы ручки в райские кущи.
Бог в помощь! – пожелал я, не представлявший сути арианства, о котором случайно чуть-чуть узнал от новгородского протоиерея Николая, и никогда, даже краем уха, не слышавший о богомильстве.
Выпили, заели. Следующим встал староста Атанас. Полились цветистые речи об участии покойного в жизни села, оказании финансовой помощи в строительстве деревянного моста через бурную реку Ропотамо, текущую с отрогов суровых гор Странджи.
Признанный спонсор болгарского мостостроения – так это расценил я.
Без деда Банчо и тут не обошлось, и мы узнали каким смелым воином за независимость Болгарии от ненавистной грабительницы и поработительницы Византии был покойный.
Вечная ему память! – с уважением склонил голову и представитель Руси – я. Сами с этим Царьградом бились не раз, немало и русской кровушки пролито и самим Константинополем, и науськанными Византией печенегами, а потом половцами. Нерушимым памятником этих столетиями длившихся войн и через тысячу лет в 21 веке стоят Змиевы Валы южнее Киева.
Потом по паре слов сказали уважаемые жители села и пришла моя пора. Встал, представился, выразил свои соболезнования, попросил внимательно выслушать наследников, мнение которых о совместной собственности и общем ведении дел я всецело поддерживаю.
Встали братья, а я присел. Братья сказали все, что было велено, все, кому было положено, все подписали, и началась обычная безудержная пьянка.
Дед Банчо подался кого-то поприветствовать на другом конце длиннючего стола, а мы приступили к трапезе. Я плотно поел после занимательных лесных пробежек, суя все, что можно собаке-следопыту, слегка поразмялся ракией (здесь это была грушовка, сильно уступающая по вкусу кизиловой из Лесичарска), попросил Ивана и Марфу пока не вмешиваться, меня временно не караулить, и отправился на сбор нужных для дела гостей, пока они не слишком опьянились или не разбежались по своим сусекам. Уже через пять минут мы с уважаемыми людьми села беседовали в бывшей комнате Абена.
Я кратенько рассказал о действительном положении дел. Мнение собравшихся было единодушным: мыло можно не искать, потерпят Веселин с Тодоркой и сухую веревку. Причем больше всех горячился и рвался возглавить болгарский самосуд поп Панкрат, а староста выразил желание немедленно слетать за веревкой.
Галдеж стоял несусветный! Уважаемые люди засучивали рукава и показывали, как положено накидывать петли на шеи убийц, а мельник Боджидар завязывал в воздухе воображаемые узлы, созданные именно для повешения, хотя он и не был противником других, тоже очень неплохих казней. В общем, с базаром пора было кончать, а то я с этими поборниками христианского всепрощения, ну просто добрейшими жителями Добра-Поляны, до ночи тут не расчухаюсь.
– Тихо! – рявкнул я.
Гомон стих. Народ был солидный, в годах, и унять их было сравнительно легко. Все-таки у каждого за плечами была нелегкая и долгая жизнь, это вам не горячие болгарские парни какие-то.
– По просьбе Доблестина было принято решение Веселина пока не карать и разделить имущество между братьями поровну с совместным пользованием, но сам я активно против такого исхода, зная, что черного кобеля не отмоешь добела. Я колебался между выбором повесить убийцу прямо в лесу или притащить на ваш беспристрастный суд. С беременной и глуповатой из-за семнадцатилетнего возраста Тодорки пока взыску нет, не до нее.
– Так в чем же дело, батюшка-болярин? – удивился Атанас. – Мы его сейчас и тут преотлично повесим! А она пусть к родителям бежит по холодку.
– Да! Да! – поддержали его остальные во главе с попом.
– Все дело в юности и неумелости Доблестина, – терпеливо объяснил я, – пятнадцать лет, есть пятнадцать лет, это даже не двадцать, и тем более уж не тридцать. А вы оцениваете ситуацию с точки зрения пятидесятилетних матерых мужиков, прошедших огонь, воду и медные трубы, повидавших все и вся, и уже все, что надо для жизни, знающих и умеющих.
– Извини, болярин, – смутился Атанас, – действительно на себя меряем. А Доблестин-то ведь еще щенок щенком…
– И старших родственников у
