И в самом низу — обычные для католических надгробий буквы R.I.P., сокращение латинской фразы «Покойся с миром». Итог как итог, не лучше и не хуже других, у некоторых могил нет вообще, а кое у кого даже приближенное место гибели неизвестно — чтобы далеко не ходить, можно вспомнить Франсуа и Мишу Кацубу...
Мазур давно уже терпеть не мог ходить на кладбища, даже к могилам лучших друзей — разве что в случаях, когда происходило что-то торжественное, и отказаться было никак нельзя. Не было тут ни психологических вывертов, ни запутанных тропиночек подсознания. Просто-напросто, по его глубокому убеждению, и сами памятники, и то, что покоилось под ними в земле, ничего общего уже не имели с живыми когда-то людьми. Он почему-то был твердо убежден, что мертвым глубоко все равно, приходят к ним на могилу живые или нет. Тут что-то другое — а есть ли оно и какое оно, предстоит узнать самому — будем реалистами, не так уж много лет пройдет, прежде чем это случится, и он будет знать совершенно точно...
Но он, кое-как положив букет, выстоял положенное время — ради сына. Не было ни мыслей, ни чувств, и прошлое перед глазами не вставало. Словно он пребывал в некоем отупении. Эта каменная пирамидка не имела ничего общего с женщиной, которую он когда-то любил, монумент ни на что не влиял и ничего не мог изменить...
Когда они сели в машину, Кирилл не завел мотор — только опустил до упора оба передних стекла. Помолчал — такое впечатление, собираясь с духом. Наконец спросил негромко:
— Сеньор адмирал; мы можем немного поговорить?
— Конечно, — сказал Мазур.
Вот теперь, коли уж завязался разговор в машине, можно было смотреть на сына неотрывно, не рискуя навлечь на себя подозрения в неких неприглядных помыслах. Что странного в том, что собеседники глядят в лицо друг другу?
Его не покидало странное чувство: будто время описало причудливую петлю, и напротив него сидит он сам, бравый курсант Кирюха Мазур, уже давно успевший свести знакомство с гауптвахтой — как правильному гардемарину и положено. Если курсант ни разу не был на губе, это означает, что жизнь у него невероятно скучная, благонравная и безгрешная, бесцветная — кто будет такого уважать?
— Знаете, сеньор адмирал, я почти не помню мать, — сказал Кирилл. — Когда она погибла, я был слишком маленький, да и до того с ней виделся реже, чем хотелось бы — у нее была серьезная служба, отнимавшая массу времени. Конечно, осталось много фотографий. Я знаю, что она была очень красивая, это-то я знаю. Но вот что до остального... Отец почему-то очень не любит говорить о ней, вспоминать что-то, — он поколебался, но все же закончил: — Это смешно и странно, быть может, но мне иногда кажется, что он даже сейчас не осознал до конца, что она мертва...
Вполне может быть, подумал Мазур. Случается не с одним человеком. Быть может, и я, если покопаться в глубинах сознания, и до сих пор не вполне осознал, что она мертва — я не видел, как она погибла, меня не было на похоронах, я помню ее исключительно такой, какой она была на берегу того заброшенного в глухомани озера: золотоволосая фигурка на фоне леса, пронизанного косыми яркими лучами заходящего солнца, прямая, как натянутая тетива, и они нескончаемо долгий миг смотрят друг другу в глаза. Потом она резко отвернулась — волосы вспыхнули золотистым пламенем, попав в солнечный луч — и почти бегом скрылась меж деревьев, уходя к вертолетам. Вот и все. Более поздней картины в памяти нет, ей просто неоткуда взяться.
— И чем же я могу помочь, Кирилл? — мягко спросил он.
— Я знаю, что она была красивая... и только. Что она могла говорить со мной очень нежно, а могла и сердито накричать, — он смущенно улыбнулся. — Она как-то, вернувшись домой, сняла кобуру и положила ее на столик. Столик был низкий, и я легко дотянулся, расстегнул ремешок и всерьез попытался вытащить пистолет... Выволочка была такая, что я долго обходил стороной даже старинные сабли на стене, до которых все равно не мог дотянуться... И это — все. Сеньор адмирал, на том задании вы общались с ней довольно долго и тесно, вы действовали вместе, не только в городах, но и в диких местах. Вы не можете не знать... Какая она была? — и Кирилл настойчиво повторил: — Какая?
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
Какая? В первую очередь вспоминалось: жаркая, нежная, умевшая быть и покорной, и требовательной, отдавать себя всю и самой желать всего. Но ничего этого, конечно, парню нельзя было сказать... И никому нельзя, потому что это принадлежало только ему...
— Какая? — медленно повторил Мазур. — Умная, веселая. Решительная. Дерзкая, смелая. Умела быть настоящим другом... и прикрыть спину, когда это требовалось. С одинаковой легкостью и танцевала на балу в вечернем платье в богатой асиенде, и шагала по джунглям в камуфляже с автоматом наперевес. — Он чувствовал, как застыло его лицо. — И еще она без колебаний стреляла во врагов, а это не каждому дано.
В ушах у него гремела «Малагуэна».
— Вот и все, пожалуй, что я могу рассказать. Этого мало, наверное, я понимаю...
— Ну что вы, сеньор адмирал! — энергично запротестовал сын. — Наоборот, это очень много... Теперь я смогу ее представить именно такой, какой она была...
Спасибо. — Он замялся. — Сеньор адмирал... Вы поживший на свете и много повидавший человек, так что вы никак не примете мои слова за пустые комплименты, какие отпускают девчонкам на Пласа Дель Соль… Я вами по-настоящему восхищаюсь — такими людьми, как вы и моя мать. Возможно, это звучит чересчур самонадеянно, но я думаю, что ни за что не струсил бы в бою. Я, конечно, в бою не был, но в больших маневрах в прошлом году участвовал, нашу роту придали атаковавшей берег роте морской пехоты. Но там совсем другое — ты открыто бежишь в атаку с оружием в руках, локоть к локтю с товарищами. А у вас с матерью все было совсем иначе... Вот, посмотрите. У вас, может быть, такая тоже есть...
Он достал бумажник с золотой монограммой в уголке и извлек из него закатанную в пластик цветную фотографию. Да, у Мазура тоже была такая, лежала в единственном ящике его письменного стола, запиравшемся на ключ — собственно, во вмонтированном в ящик стола надежном сейфе, сохранившемся с тех времен, когда он еще не вышел в запас и такой сейф был ему дома необходим.
Барралоче, конечно же. Незадолго до начала Парада Серебра и Пляски Чертей. Узенькая улочка, с двух сторон уставленная лотками мелких торговцев — там же болтался и уличный фотограф, натиску которого они с Ольгой не стали особенно сопротивляться.
Они с Ольгой. Они стоят посередине улочки, сблизив головы, улыбаясь в объектив, Мазур обнимает ее за талию, Ольга прильнула к его плечу, парочка беззаботных туристов, он в пижонском белом костюме, Ольга в коротком белом платьице. Местные, живописно разодетые по последней индейской моде, которым они загородили дорогу, ничуть не сердятся, стоят с широкими улыбками. И ни одна живая душа не знает, что под мышкой у него и в модной сумочке Ольги — одинаковые «Беретты» с удлиненными магазинами на пятнадцать патронов, отличные пушки по тем временам...
— У меня тоже такая есть, — кивнул Мазур. — Это Барралоче, примерно на середине маршрута, места, как видишь, еще довольно цивилизованные по сравнению с тем, что было потом...
Бережно убрав фотографию в бумажник, Кирилл сказал:
— Вот это меня в вас с матерью и восхищает... Отец мне не рассказал никаких подробностей, говорил, они до сих пор засекречены — но сказал, что маршрут был долгий, и опасность вас могла подстерегать на любой точке, все равно, на городских улицах или в джунглях. А вы держитесь так беспечно, беззаботно, словно совершенно мирные праздные туристы, или... — он на миг запнулся, — или даже, простите, влюбленные... Я бы так не сумел, чем-нибудь себя да обязательно выдал бы...
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
Мазур усмехнутся:
— Кирилл, когда я был в твоем возрасте, я бы тоже так наверняка не сумел...
Сын смотрел на него с нешуточным уважением, действительно, с восхищением — и Мазуру, что греха таить, было приятно. Все было не зря, подумал Мазур. Эчеверриа вырастил отличного парня, за которого никому не стыдно — и Ольге не было бы стыдно. Мы не вечны, мы едем с ярмарки, мы скоро уйдем — а вот такие парни останутся, и неважно, какая у них будет форма и какой флаг над головой... Главное, не американский...
