глубочайшая сущность коей есть Вак[441]. Ведические жрецы давно уже учились размышлять над значением своих ритуалов, а задача жреца брахмана состояла в том, чтобы совершать все богослужение в уме. Теперь мудрецы Упанишад распространили это жреческое созерцание космоса и на исследование своего внутреннего мира, используя в поддержку своих открытий старые ведические тексты[442].
Итак, проект Упанишад представляет собой расширенные размышления над Ведическим писанием: мудрецы Упанишад пытались истолковать и применить к себе видения риши, пытавшихся описать реальность, лежащую за пределами языка. Для этих новых мудрецов боговдохновенные слова Ригведы стали «семенами», из которых вырастили новые идеи и переживания[443]. О первых риши рассказывали, что они видели и слышали эти истины, и поэтому описывали Брахмана в чувственных образах, именуя его «зародышем мира»[444] или «Господином творения»[445]. Однако мудрецы Упанишад верили, что откровение обращено более к сознанию, чем к чувствам, так что именовали его более абстрактно, атманом — неописуемой сутью реальности, пронизывающей все[446]. Наше знание атмана не имеет ничего общего с эмпирическим знанием, получаемым из чувственного восприятия; оно превосходит все привычные нам категории. Атман сразу и имманентен, и трансцендентен, и ни то ни другое, и не сочетание того и другого. Узреть его можно лишь в конце жизни, посвященной интенсивному обучению под руководством опытного наставника, который систематически заставляет ученика выходить за пределы привычного концептуального мышления, пока тот наконец не обретет другой модус сознания, более зависимый от правого полушария, в котором можно увидеть проблески трансцендентного единства всего сущего[447].
Эти новые риши сформировали новое представление о самости: они учили, что, поскольку все вещи суть Одно, атман, священная суть всего и вся, неотделим от бессмертного Брахмана, поддерживающего в бытии весь космос. Они вспоминали миф из «Брахманов», в котором Праджапати («Все») объединил созданный им хрупкий мир, спроецировав свой собственный атман, свое «я» или «внутреннюю сущность», на все свои творения, так что весь космос стал, по сути, божественным. Из этого следовало: если мы сможем проникнуть в глубину собственного бытия, то окажемся в «месте», где Брахман, предельная реальность, и атман, индивидуальная сущность человека, сливаются воедино. Это требовало от мудреца выхода за пределы тела, за пределы понятийного мышления и эмоций – туда, где, в самой сердцевине его бытия, таилось сокровенное «я», единое с Брахманом. Первые риши воплощали в себе священное Слово, которое «видели» и «слышали», но теперь мудрецы Упанишад пошли дальше. Они провозгласили: «Айам атма Брахман» – «Это Я есть Брахман»[448].
Но как получить доступ к этой сокровенной сути, которая, как объяснял Яджнавалкья, для нормального человеческого сознания недостижима?
Нельзя увидеть Видящего, который видит. Нельзя услышать Слышащего, который слышит. Нельзя помыслить Мыслящего, который мыслит. Нельзя воспринять Воспринимающего, который воспринимает. Я во Всем [Брахман] – вот твой атман[449].
Мистику требовалось долго учиться, как мы бы сказали, систематическому отрицанию категоризации и аналитических определений, свойственных повседневному мышлению. «Об этом атмане можно сказать лишь: «Ни то… ни то… [нети… нети], – настаивал Яджнавалкья. – Он непостижим, ибо его нельзя постичь. Нетленен, ибо не подлежит тлению… Он не связан, не дрожит в страхе, не терпит страданий»[450]. Со временем мистик начинает видеть проблески глубинного единства всех вещей и, следовательно, понимать, что человеческое Я неотделимо от божественного. Для обычной логики это непостижимо, поэтому вместо рациональных аргументов Упанишады предлагают нам рассказы о переживаниях и видениях, нарочито сложные для понимания изречения и загадки. Часто они описывают споры, кончающиеся тем, что один из спорящих просто умолкает – погружается в молчание брахмодья.
Итак, ключевой посыл Упанишад – в том, что человеческое Я само по себе божественно, абсолютно неотделимо от предельной реальности[451]. Монотеисты порой отмахиваются от этой мысли как от «обычного пантеизма»; но ведь то же чувство единства со всем сущим переживали и их собственные мистики. Немецкий мистик Майстер Экхарт (ок. 1260–1327) писал: «Есть в душе нечто, столь близкое Богу, что оно не нуждается в единении с Ним – оно уже с Ним едино». Если полностью реализовать это состояние, продолжал он, христианин «станет существом нетварным, непохожим ни на одно другое творение»[452]. Яджнавалкья тоже верил, что практики Упанишад способны превратить человека в бога. Он может стать той священной реальностью, которую ищет.
Старые ведические ритуалы стремились выстроить «я», которое сможет выжить в небесном мире, при помощи часто повторяемых ритуальных действий (карма): результат здесь достигался, так сказать, накоплением безупречно исполненных жертвоприношений. Однако Яджнавалкья верил, что наше Я – продукт всех наших действий, не только ритуальной кармы: сюда включалась и наша интеллектуальная деятельность, и желания, и порывы, и чувства влечения или ненависти. Человек, чьи желания прикованы к этому миру, после смерти и краткого пребывания на небесах вновь переродится на земле. Но тот, кто систематически ищет лишь свое бессмертное «я», свой атман, уже един с Брахманом – «Брахман он есть, и к Брахману идет» – и никогда больше не вернется в этот мир боли, скорби и смертности[453]. Так впервые мы слышим учение о карме применительно не к ритуальным действиям, а к физической и душевной жизни человека. В дальнейшем это учение станет для индийской духовности ключевым. Необходимо истребить из души все низменные желания, а достичь этого можно, лишь полностью изменив свою повседневную жизнь под пожизненным руководством гуру.
В Индии изучение писания всегда требовало присутствия учителя, способного преподать ученикам совершенно иной образ жизни, на котором они смогут «оторваться» от обычного чувственного восприятия и достичь нового, очищенного уровня сознания. Гуру не мог научить своего ученика тому, что есть атман: он лишь показывал путь к этому знанию, как своего рода повитуха, помогающая рождению нового человека[454]. Чтобы этого достичь, ученик должен был покинуть дом и поселиться вместе с учителем, собирать хворост для священного огня и поддерживать огонь, жить целомудренно и никому не причинять зла. Более того, знание достигалось не столько размышлениями, сколько физическими действиями: пением мантр, выполнением повседневной работы, участием в аскетических упражнениях под руководством гуру. Поскольку гуру «знал» свой атман, он был живым воплощением Брахмана, и, подражая его образу жизни – его целомудрию, его ахимсе («ненасилию»), его доброжелательности и уважению ко всем живым существам (в которых тоже воплощается Брахман) – ученик со временем осознавал, что Брахман в самом деле неотделим от его сокровеннейшего «я»[455].
Итак, учение Упанишад имеет смысл только в контексте его интенсивной передачи. Начиная с первых Упанишад, священные тексты в Индии часто принимали форму сутр – коротких чеканных афоризмов, предназначенных для
