— Подранков будет прилично, но… — Тень поглядел на лес. И перевел взгляд на кабана. Вздохнул. — Что бы там ни выло, испытывать удачу я бы ни стал.
Ирграм свистом призвал к себе рытвенника. Не то, чтобы его так уж волновали проблемы людей. Но след крови и боли был весьма ярким.
Первая свинья лежала в десяти шагах. Она упала на мхи, и шкура её, оплавленная магическим огнем, почернела. Но зверь еще дышал. Бока то поднимались, то опадали. Рядом с ней, жалобно повизгивая, держалась пара поросят, с которыми рытвенник управился быстро.
— Забирай, — разрешил Ирграм и, подойдя поближе к зверю, заглянул в крохотные глаза свиньи. Интересно, получится или нет? Он протянул руку, касаясь жесткой щетины. — Тише… я заберу твою боль.
И потянул силу.
Сам. Сперва показалось, что ничего не выйдет, но вот к пальцам устремилась первая ниточка. Вторая… и зверь затих.
Глаза его остекленели.
А Ирграм вздохнул. Что ж, жизненная сила есть и у неразумных тварей. Это, несомненно, плюс. Но вот силы этой — жалкие крохи. Да и вкус у нее… так себе.
— Эй, — он подцепил свинью за ногу и сдернул. — Сюда идите…
Рытвенник, доглатывая кусок мяса, тоже поднял морду и тявкнул. Только ответом ему стали не голоса людей, а тот же вой, только уже слаженный. И близкий.
Слишком уж близкий.
Глава 20
Глава 20
Верховный
Новое сердце билось ровно, но все равно ощущалось… не так. Верховный с трудом удерживался, чтобы не прижимать руку к груди, снова слушая стук этого, чужого сердца.
Кровь на одеждах осталась.
И ноющая боль там, внутри. И страх, что вот сейчас грудь разойдется и сердце вывалится на землю. или в подставленные ладони Верховного. Это будет правильным.
Его собственное сердце лежало на золотом блюде перед каменным ликом божества. Божество к подношению осталось равнодушно, впрочем, как и всегда.
А Верховный…
Он плохо помнил, как спустился вниз, верно, удержавшись на ногах еще одним чудом. Или, что вероятнее, заботами помощников. И уже в паланкине, который медленно покачиваясь плыл над человеческой толпой, очнулся.
И закашлялся.
И вырвало его кровью, впрочем, это нисколько не смутило Яотла, который, стянув плащ, вытер рот Верховного, а после подал воды.
— Вы живы, — сказал он. — И это хорошо.
Хорошо.
Или нет?
Сердце ныло. Ему было тесно. Тот человек, он был огромен, а Верховный? Годы иссушили плоть. И теперь ребра давили на сердце. А сердце норовило раздвинуть их.
— Как вы себя чувствуете? Говорить можете?
— М-могу, — с запинкой произнес Верховный.
— Дышите. Считайте и дышите, — его руки перехватили. — Со мной вместе. Вдох и выдох.
Он ведь как-то дышал и без этой вот ненужной помощи. Или… вдох глубокий, болезненный, отзывающийся где-то внутри, где жили легкие. И выдох такой же, но жжение в груди стихло.
И в целом стало легче.
— Благодарю, — сказал Верховный, окончательно взяв себя в руки.
Яотл молча склонил голову и протянул флягу.
— Вода.
Вода была теплой и тухловатой, верно, не обновлялась давно, но Верховный был благодарен и за такую. Вода проливалась внутрь тела, даруя успокоение. И к тому моменту, когда паланкин прибыл к Храму, он окончательно успокоился.
— Одежды лучше вовсе снять, — тихо произнес Яотл. — Нагота… естественна, а вот…
Окровавленные, испачканные рвотой одежды будут неуместны, ибо найдутся те, кто узрит не чудо, а эту вот кровь и остатки рвоты.
Пусть нагота.
Верховный не стыдился тела, сколь бы слабым и дряхлым оно ни было. И из паланкина он выбрался, опершись на руку Яотла. И стоял, позволяя людям разглядывать себя. Не стоило обманываться. Не он привлекает их, но розовый след, что змеей пролег на груди, хотя за время пути шрам стал тоньше.
Меньше.
Еще немного и вовсе исчезнет он.
Но пока он был. И люди смотрели. А потом кто-то встал на колени, и дрогнула, покачнулась толпа, спеша склониться… пусть и перед Верховным, который ныне стал не собой, не человеком, но знаком свыше.
А людям нравятся знаки.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Он шел мимо них, глядя на сгорбленные спины, часто обнаженные, смуглые и покрытые каплями пота, испытывая смешанные чувства.
Радость?
Пожалуй. Люди убедили, что боги живы и спешат поклониться не только потому, что принято? Или это радость другого свойства? Верховный никогда не считал себя самолюбивым, но, выходит, ошибался? И только ли в этом?
Печаль.
Они поднимутся. И забудут. О восторге, который испытали. О чуде. И о нем тоже.
А еще…
Еще это чудо, если подумать, мало что изменило.
Так, обнаженным, он добрался до собственных покоев, в которых его уже ждала теплая ванна. И Акти, оттирая с кожи кровь и пот, смазывал её после маслами.
Становилось легче.
И сил прибавилась.
И дышать, дышать тоже получалось без труда. Более того, кажется, настолько хорошо Верховный себя давно не чувствовал.
Он и поел с удовольствием. И поспал бы, ибо после еды стало клонить ко сну, но слуга сообщил о приходе Владыки Копий.
Акти застыл.
— Иди, мой мальчик, — разрешил ему Верховный. — Поешь. И приберись. А потом… потом мне нужно будет, чтобы ты сопроводил меня в одно место.
Владыка явился в праздничных одеждах, разве что головной убор из перьев снял, но золотые ленты украшали темные волосы его.
Как золотая краска — щеки и лоб.
Снова золото.
Много золота.
— Вы живы, — сказал он, озираясь.
— Я отослал его, — Верховный указал на кресло. — Хороший мальчик. Я благодарен вам за дар, столь ценный…
— Рад услужить. И рад, что вы живы… я честно, понятия не имел, что она вот так… и она действительно…
— Действительно, — Верховный прижал руку к груди. Пусть скрытая под одеждой, но кожа отозвалась на прикосновение теплом. — Она вытащила сердце из того… наемника. И отдала мне. И теперь оно мое. А что, кто-то не поверил?
— Всегда находится кто-то, кто не верит, — Владыка покачал головой и подхватил из вазы горсть орешков. — Я сам видел… и сейчас, и раньше, когда она… вернула моего мальчика. Но все одно это слишком… слишком, чтобы принять. Вот и люди будут искать иного объяснения. Понятного.
— Они ждали чуда. А когда то случилось, чудо оказалось чересчур чудесным? — не удержался Верховный.
— Именно. По городу уже идут слухи, что все это — работа мага, что он создал эту… — Владыка щелкнул пальцами. — Иллюзию. И на самом деле невозможно взять сердце одного, чтобы отдать другому. К счастью, эти голоса слабы.
— Пока слабы.
— Пока, — согласился он и замолчал.
— Яотл, — Верховный понял, чего от него ждут. — Я назову его имя. Утром. Я поднимусь на вершину. И он пойдет со мной. А когда мы совершим то, что должно, и спустимся, я назову его имя.
По тени, что мелькнула в глазах Владыки, Верховный понял: доволен.
Несказанно.
И не был ли этот выбор, Верховному предоставленный, иллюзией? Те двое, они явно глупее, слабее и в целом не слишком к себе располагают. Хотя… даже если так, то какая разница?
— Я рад, что вы не утратили благоразумия.
Верховный позволил себе улыбку.
— Иногда ничего, кроме благоразумия не остается. Как она?
— Устала. Ушла к себе. Ксочитл говорит, что расстроена, хотя все прошло неплохо. Я позабочусь, чтобы все узнали о чуде. Но этого недостаточно. Совет продолжает сомневаться, но я велел скупать все зерно, которое будет. Но…
— Деньги?
— Цены высоки. И меньше не станут.
Сбор урожая идет, но…урожай будет скуден.
— Храм присоединиться к благому делу. Хранилища храма глубоки. Я прикажу заполнять их. Все дары, которые могут храниться, будут храниться. А золото… золото хорошо, когда способно принести пользу. Соль нужна.
— Соль?
Верховный поднялся и поманил Владыку Копий за собой. В кабинете его царил некоторый беспорядок, впрочем, привычный и даже успокаивающий. И нужный свиток, из тех, новых, принесенных из Хранилища, Верховный отыскал без труда.
