— Всё дело в том, — сказал он, отложив расчёску, — что ты допустил три ошибки. Пункт девятый нужно сократить, убрав последнее требование. Им не понравится, чтобы женщина шаталась по камерам. Двенадцатый пункт вообще никуда не годится. Даже на свободе никто не любит, когда суют нос в чужие дела, в тюрьме же это особенно развито. Но самое скверное, что ты сулишь за каждого завербованного дайм.[8] Это сразу настораживает и затрудняет нашу работу.
— Что-то я не заметил, чтобы ты особо перенапрягался.
— Не груби. Я готов внести предложение. Слабо увеличить приманку до четвертака за голову?
— Но ты же сказал…
— Не обращай внимания. Так слабо?
— Ну… — Я подсчитал в уме сумму. — Три семьдесят пять… Идёт.
— А в скорлупку играть не хотел! Что за странный мир. — Он встал и подошёл ко мне. — Давай сюда ультиматум.
Я выдрал из блокнота листок и протянул ему. Он бодро протопал к двери и выстучал на решётке условный сигнал.
Минуту спустя появился Тощий, и Бэзил заговорил вполголоса. Я встал и приблизился к ним, чтобы послушать.
— Предложение платить за каждого завербованного в союз дайм меняется. Теперь будет четвертак. Напомни, что последний срок вступления в союз истекает в полдень, после чего приём прекращается. Скажи, что наш лозунг — братство, всеобщее избирательное право и свобода…
— Всеобщее издевательство?
— Нет. Избират… Ладно, скажи просто: братство и свобода. И если им не по вкусу требование о женщине, борце за благо общества и другие требования, то единственный путь изменить их — вступить в СЗКО, который уже организован и функционирует. Если они откажутся вступать, то всё останется по-прежнему. И не забудь — президент заплатит тебе по двадцать пять центов за каждого подписавшего.
— Двадцать пять? Без трёпа?
— Спрашиваешь! Обожди секунду. Раз уж ты теперь доверенное лицо, ты наделяешься правом вступления в союз. Только за это четвертак не получишь. Это неэтично. Верно я говорю, президент Гудвин?
— Да.
— О'кей. Вперёд, Тощий. Не забудь, полдень — последний срок.
Бэзил уселся на койку и достал расчёску.
— Значит, говоришь, агитатор из меня никудышный? — ехидно спросил он.
— Как агитатор — повыше среднего, — признал я. — Но казначей весьма посредственный. Ты склонен превышать кредиты.
Я до сих пор не знаю, сколько членов насчитывал СЗКО в пик своего расцвета. Утром Тощий завербовал четверых новых членов, и я честно выплатил ему заработанный доллар. К десяти часам в союз вступило ещё четверо, и он получил второй доллар, но затем я выбыл из игры, так как явился надзиратель и увёл меня на очередное свидание. Бэзил предложил, чтобы я оставил ему доллар семьдесят пять на всякий случай. Я посоветовал проявлять больше доверия к своему президенту, тем не менее согласился с его доводами и раскошелился.
Капитан Бэрроу с невозмутимым видом поджидал меня перед кабинетом старшего надзирателя. Он сухо указал мне, куда идти, и провёл в противоположное крыло, к той самой двери, в которую я заходил во вторник в сопровождении Осгуда и Вульфа. Мы очутились во владениях окружного прокурора. Уодделл встретил нас, сидя за столом и прищурив глаза, от чего его пухлая физиономия казалась ещё более округлой.
Я промаршировал к столу и непочтительно брякнул:
— Ниро Вульф хочет видеть вас, мистер.
— Сядь на место, ты! — прорычал Бэрроу.
Я сел и принялся демонстративно чесать бедро, потом плечо, бок и руку.
— Ну, так что? — спросил Уодделл. — Переменили своё мнение?
— Да, — ответил я. — Полностью. Прежде я думал, что те, что выступают с речами и пишут книги о тюремных реформах, всего лишь сентиментальные тупицы, теперь же…
— Прекрати! — рявкнул Бэрроу. — И перестань скрестись.
— Не будьте легкомысленны, — жёстко сказал Уодделл. — Мы располагаем данными, что вы укрываете важные сведения по делу об убийстве. Они нам нужны. — Он стукнул кулаком по столу и нагнулся ко мне: — И мы их получим.
— Извините, — ухмыльнулся я, — но я вынужден просить у вас прощения. Дело в том, что моя голова настолько занята мыслями о новом союзе, что я не в состоянии думать ни о чём другом, даже об убийстве. — Я стёр улыбку со своего лица, ткнул в прокурора обвиняющим перстом и заговорил угрожающим тоном: — Ваша голова тоже скоро будет очень занята. Не надейтесь, что вам удастся легко отделаться. СЗКО уже набирает силу. Как вам понравится, если вас вышвырнут отсюда?
— Не дурите! Неужели вы думаете, что у Осгуда такой большой вес в нашем округе? И что это за СЗКО?
Я ждал этого вопроса, так как народные избранники всегда трепетно относятся к новым организациям. Поэтому произнёс как можно более внушительным голосом:
— Союз заключённых кроуфилдского округа. Я его президент. К полудню в союз вступят все заключённые. Наши требования включают…
Я замолчал и приготовился дать отпор, поскольку Бэрроу вскочил и решительно шагнул ко мне, словно готовый меня ударить. Но на полпути он остановился и произнёс с расстановкой:
— Не бойся, здесь тебе ничего не грозит. А вот в подвале у нас всё для этого оборудовано. Или в казармах. Заруби себе на носу и прекрати валять дурака.
— Раз уж вы настроены так серьёзно, — я пожал плечами, — то я вам кое-что скажу. Если хотите, конечно.
— Когда мы с тобой покончим, сам поймёшь, насколько серьёзно.
— Ладно, ладно. Во-первых, если вы думаете запугать меня подвалом, то вы настолько глупы, что вас не стоит и оплакивать. Это противоречит здравому смыслу, не вытекает из обстановки, и главное — я сам не согласен. Во-вторых, о том, чтобы не валять дурака. Вы сами начали ломать комедию. Вы не разбираетесь в людях. Есть, конечно, слабаки, которые не выдержат и расколются после ваших угроз, но, как по-вашему, сколько времени я продержался бы в качестве доверенного помощника Ниро Вульфа, будь я таким, как они? Взгляните на меня. Неужели не видно разницы? В-третьих, о сложившейся обстановке. Всё настолько просто, что понятно даже мне. Вы полагаете, что мне известно нечто, что по праву должно принадлежать вам, благо вы расследуете убийство, я же настаиваю на обратном. Что мне остаётся делать при таких обстоятельствах? Держать язык за зубами. Что можете сделать вы? Только арестовать меня и освободить под залог с обязательством явиться по первому требованию. Вернусь на секунду к вашему замечанию о моём поведении. Вы заслужили эту комедию, поскольку сами вели себя, как пара последних шутов. Вы не устали от моего монолога?
Бэрроу сел на стол и посмотрел на Уодделла. Окружной прокурор сказал:
— Мы не полагаем, что вам известны многие факты — мы в этом уверены. Так что это не комедия. Вы расскажете, что вам известно?
— Мне нечего добавить.
— Вы понимаете, какому риску подвергаетесь? Вы советовались с адвокатом?
— Мне это ни к чему. Вы слышали моё выступление. Найдите юриста, который бы его опроверг.
— Вы упомянули освобождение под залог. Я воспротивлюсь этому. Если же ходатайство удовлетворят, то сумма залога окажется столь велика, что будет вам не по карману.
— Чушь собачья! Плевал я на сумму. Не забивайте свой крохотный мозг такими серьёзными проблемами. Отец моей сестры — богатейший швейный магнат.
— Ваш отец?
— Я сказал — отец моей сестры. Связи моей семьи вас не касаются, тем более что они слишком сложны для вашего ума. Кстати, он заодно ещё и отец моей матери, поскольку этой ночью, разговаривая по телефону, моя любезная сестрица была одновременно и моей матерью. Но он не мой отец, так как я его в глаза не видел.
Бэрроу выгнул шею и с сомнением воззрился на меня.
— Не знаю, — начал он, — может, нам следует показать его доктору Сэкетту…
— Это обойдётся нам в пять долларов, а он того не стоит, — возразил Уодделл. — Отведи его назад в камеру. А если он опять начнёт юродствовать со своим СЗКО, прикажи Олли посадить его в одиночку. И пусть Олли проверит…
Дверь распахнулась, и вошёл Ниро Вульф.
Он выглядел ухоженным и отдохнувшим, в чистой жёлтой рубашке с коричневым галстуком в полоску, но в нечищеных ботинках. Я сразу обратил внимание на все эти мелочи, пока он только шёл по комнате своей обычной неторопливой походкой беременной утки. Я тут же начал яростно чесать ногу.
Вульф остановился и спросил:
— Что ты делаешь? Что случилось?
— Ничего. У меня зуд.
— Посмотри на свой пиджак. А брюки? Ты что, спал в них?
— А вы думаете, что мне выдали шёлковую пижаму? Очень рад, что вы пришли; так приятно вас видеть. Мы тут очень мило болтали. Вы разговаривали с моей мамой? Она убита горем.
— Фу! — пробормотал он, поздоровался с остальными присутствующими и обвёл глазами комнату. Затем шагнул к Бэрроу и вежливо произнёс:
