— Спасибо за совет. Что это за расписка и где она?
Я покачал головой.
— Видно, помощник шерифа ослышался. Возможно, обидчика Бронсона звали Дудвин или Гольдштейн, а может, Ди Маджио…
— Как бы я мечтал врезать тебе по физиономии… Боже, какой бифштекс я бы из тебя сделал! — Бэрроу тяжело вздохнул. — Ты расколешься или нет?
— Мне нечего больше сказать.
Бэрроу повернулся к своему коллеге.
— Билл, судья Хатчинс сейчас у себя наверху. Сбегай к нему за ордером на задержание Арчи Гудвина. И пошевеливайся, время поджимает.
Я удивлённо вскинул брови. Бродяга слов на ветер не бросал.
— Каковы условия обитания? — поинтересовался я.
— Сносные. Правда, немного тесновато из-за ярмарки. Но в любой миг, как только решишься поболтать по душам…
Вернулся посыльный с ордером. Я попросил разрешения взглянуть на документ, и мою просьбу уважили. Бэрроу забрал бумагу и предложил мне следовать за ним. Сопровождаемый полицейскими, я прошёл по коридору до двери с табличкой «СТАРШИЙ НАДЗИРАТЕЛЬ». В комнате, чуть более опрятной, чем только что покинутая, за столом, где посреди разного барахла торчала одинокая ваза с цветами, сидел заспанный надзиратель.
— Важный свидетель по делу Бронсона, — представил меня Бэрроу. — Его уже обыскивали. Я загляну завтра утром. В любое время дня и ночи, когда он захочет меня видеть, пошли за мной.
Надзиратель взглянул на меня и гоготнул:
— Зря ты не оделся скромнее, приятель. У нас тут прескверно по части камердинеров.
Глава 17
Тюрьма определённо была памятником старины. Видимо, под неё отвели целое крыло первого этажа здания прокуратуры. Камеры располагались по обе стороны длинного коридора. Моя была третья от конца. Моим сокамерником оказался длинноносый кареглазый парень в синем костюме и с густой копной ухоженных волос. Меня привели около шести часов, и я сразу заметил, что парень сидит и расчёсывает шевелюру. Тусклый свет, проникавший из крохотного зарешеченного оконца под потолком, создавал довольно мрачную обстановку. Мы обменялись с длинноносым приветствиями, и он продолжал причёсываться.
— У тебя есть карты или кости? — спросил он вдруг.
— Нет.
— Отобрали? На ярмарке работал? Никогда тебя не встречал.
— Немудрено. — Я присел на койку, покрытую грязным серым одеялом. — А ты работал на ярмарке?
— До вчерашнего дня. Играл в скорлупку. Есть хочешь?
— Проглотил бы чего-нибудь…
— Здесь кормят в пять. Обычные помои. Но, если ты хочешь жрать и при бабках…
— Валяй.
Он подошёл к двери, три раза постучал по прутьям железной решётки, выждал секунду и постучал ещё дважды. Через минуту послышались неторопливые шаги. Когда они приблизились к нашей камере, мой новый приятель вполголоса, но и не таясь, окликнул:
— Здесь, Тощий.
Я засеменил к двери. Это был не тот надзиратель, что доставил меня сюда, а долговязый, жилистый и худой как щепка персонаж, с кадыком размером с гусиное яйцо. Я вынул бумажник Ниро Вульфа, достал два доллара и попросил два сандвича с ветчиной и шоколадное яйцо с хреном. Он даже глазом не моргнул, но, взглянув на купюры, покачал головой и сказал, что этого мало. Я расстался ещё с парой долларов, добавив к заказу вечерние газеты.
Четверть часа спустя, когда он вернулся, я успел подружиться с моим соседом. Его звали Бэзил Грэхем, и его познания об окружных тюрьмах были потрясающими. Я разложил сандвичи на газете, которую расстелил на койке вместо скатерти. Когда был проглочен последний кусок, Бэзил сделал предложение, которое на корню погубило бы нашу зарождающуюся дружбу, прими я его. Его приготовления были простыми, но интригующими. Он вытащил из-под своего одеяла три чайные ложки и маленькую горошину, затем осведомился, можно ли воспользоваться одной из моих газет. Я кивнул. Положив газету на пол, он уселся на неё и разложил перед собой ложки. Под одну из них он поместил горошину и дружелюбно посмотрел на меня.
— Я просто показываю тебе, как это делается, — сказал он. — Это поможет нам скоротать время. Иногда глаз оказывается быстрее, иногда — рука. Здесь испытывается не везение, а искусство. Твой глаз против моей руки. Возможно, ты победишь, но давай попробуем. Это несложно. Под какой ложкой горошина?
Я ответил и угадал. Его проворные пальцы опять забегали, и вновь я угадал. Потом проиграл. Потом выиграл три раза подряд, он засуетился и напустил на себя недовольный вид.
— Хватит, Бэзил. — Я покачал головой. — Я не такой уж умник, но зато отчаянный скряга. К тому же деньги, что ты заметил в бумажнике, не мои, но, даже будь они моими, я всё равно жуткий жмот.
— Но попробовать-то стоит. Я только хотел…
— Я упрям, как стадо ослов.
Он весело спрятал ложки и горошину, и дружба была спасена.
В камере начало темнеть, и вскоре включили освещение, от которого стало ещё мрачнее. Газету с кричащими заголовками об убийстве на ярмарке можно было читать лишь вблизи дверной решётки, через которую просачивался свет из коридора, поэтому скоро я отказался от этого вредного занятия и посвятил себя Бэзилу. Он явно был неплохой малый. Его схватили в первый же день работы на ярмарке и приговорили к солидному штрафу.
Мои часы показывали без десяти восемь, когда вновь послышались шаги, ключ повернулся в замке и дверь распахнулась. Надзиратель, которого я видел впервые, произнёс:
— Гудвин? К вам пришли. — Он отступил в сторону, чтобы пропустить меня, запер дверь и указал направление по коридору.
В комнате сидели трое: деланно суровый Ниро Вульф, хмурый Фредерик Осгуд и встревоженный надзиратель. Я поздоровался.
— Пойдём, Олли, подождём снаружи, — сказал Осгуд. Надзиратель что-то промямлил насчёт правил, Осгуд вспылил, и они вышли.
Вульф разглядывал меня, поджав губы.
— Ну? — осведомился он. — Где были твои мозги?
— Давайте, — с горечью начал я, — топчите ногами раненого пса. Но при чём тут мозги?! Отпечатки, а не мозги! Отпечатки моих пальцев на бумажнике! Да, я подкупил этого болвана десятью долларами Джимми Пратта. Это я вам когда-нибудь объясню, если меня не сгноят в темнице. Самое же главное, как утверждает полиция, что сегодня утром Бронсон говорил кому-то по телефону, что некий Гудвин избил его и отобрал расписку. Ха-ха-ха! Вам приходилось слышать большую чушь? Но они не считают меня убийцей. Только думают, что я что-то скрываю. Конечно, если бы я и впрямь забрал у Бронсона расписку и им удалось её найти…
— Раз ты ничего у него не брал, они ничего не найдут. Да, кстати…
Он полез в карман и достал мой бумажник. Я внимательно осмотрел его, убедился, что внутри нет ничего лишнего, и засунул к себе в карман.
— Спасибо. Легко нашли его?
— Да. Всё оказалось просто. После вашего ухода я рассказал мистеру Уодделлу о моём разговоре с Бронсоном… То, что счёл важным для него. Когда он ушёл, я позвонил в прокуратуру, но ничего выяснить не сумел. В конце концов я дозвонился до мистера Осгуда, и ко мне пришла его дочь. Её тоже допрашивали, хотя и не столь пристрастно, как мистер Осгуд. Он трудный человек. Почему-то он вбил себе в голову, что ты устроил встречу его дочери с племянником мистера Пратта. Будь осторожен, когда он придёт. Вдруг ему взбредёт наброситься на тебя с кулаками? Он пообещал держать себя в руках, если я тебя обо всём расспрошу.
— Прекрасно. Так вы пришли расспросить меня. А то я удивился, зачем вы пожаловали.
— Во-первых… — Он заколебался, что случалось с ним крайне редко. — Во-первых, я тебе кое-что принёс. Экономка мистера Осгуда любезно приготовила всё это.
Обернувшись, я увидел на столе огромный свёрток в коричневой бумаге.
— Напильники и верёвочные лестницы? — предположил я.
Вульф не ответил. Я развернул свёрток, и нашёл внутри подушку, два одеяла и простыни.
— Вот как, значит, обстоит дело. — Я повернулся к Вульфу. — Вы, кажется, упоминали мозги?
— Замолчи! — сердито буркнул он. — Сроду такого не было. Я звонил повсюду, обрывал телефоны, грозил, но мистер Уодделл как в воду канул. С тех пор, как я узнал, что тебя задержали, он, видимо, нарочно скрывается от меня. А судья не может выпустить тебя под залог без санкции окружного прокурора. Фу! Залог за моего доверенного помощника! Погоди, я доберусь до него! Только придётся немного потерпеть.
— Ясное дело. Вы станете терпеть у Осгудов, а я в этой вонючей камере, в компании оголтелого уголовника. Клянусь, если он меня не прирежет, я спущу все ваши деньги в скорлупку. Что касается этих спальных принадлежностей, окажите любезность, верните их экономке. Одному богу известно, сколько мне суждено проторчать здесь, и я не хочу с самого начала завоевать репутацию маменькиного сыночка. Авось переживу.
— Ты говорил о деньгах. Это — вторая причина моего посещения.
