Потерпев крах как человек и политик, Василиса остается верна своей мечте. Вернувшись в Москву, она создает коммунальный дом, в котором все материальные задачи решаются сообща, чтобы проживающие в доме женщины имели возможность посвятить себя служению обществу. Об их детях заботятся в яслях, находящихся все в том же доме. Там детьми занимаются профессиональные няни, всех их воспитывают в едином духе, это уже коммунистические дети, а не дети какой-то семейной пары или отдельно взятой женщины. В конечном счете Коллонтай в своем романе противопоставляет два мира: олицетворяемый Володей мир революции, сбитый с курса НЭПом и руководителями, присвоившими себе власть народа, и мир коммунистический, который таила в себе революция.
Этот роман открывал трилогию, каждая книга которой, как и «Любовь пчел трудовых», строится вокруг героини — воплощения революционных мечтаний. Каждая из этих трех женщин встречает любовь, но все три хотят совместить любовь с работой, полезной для общества. Любовь имеет смысл лишь при наличии такого баланса. Однако все три вынуждены признать, что сексуальная революция сдерживается силой предрассудков и обычаев. Они обнаруживают, что женщинам приходится расплачиваться за свою эмансипацию дорогой ценой — одиночеством. Лишь коммунистический проект дает им подлинную независимость внутри коллектива и гарантирует счастливую жизнь.
Этот роман, да и вся трилогия пользовались большим успехом и разнесли идеи Коллонтай по всему миру. Тем не менее стоит помнить, что успех этот во многом связан с недоразумением. Критики и читатели углядели здесь восхваление сексуальной свободы, если не распущенности. Многие сводили идеи Коллонтай об отношениях полов к «теории стакана воды», которая, как известно, так потрясла Ленина. К тому же литературный успех Коллонтай не был общепризнанным, с ней часто спорили феминистки, вместе с которыми она раньше трудилась над созданием Женотдела внутри партии. Предложения Коллонтай подверглись нападкам со стороны Полины Виноградской, ее бывшей коллеги по Женотделу. В критике Виноградской замечания о работах Троцкого об искусстве и новом обществе переплетались с мыслями Коллонтай. По мнению Виноградской, и в этом она солидарна с Троцким, не время было заниматься литературой, когда рабочие бились за решение проблем, непосредственно связанных с их выживанием, а женщин, о которых Коллонтай вела повествование, больше волновало, чем бы накормить своих детей, чем преобразовать сферу любовных отношений.
Через некоторое время все та же Виноградская с еще большим ожесточением набросилась на тезисы Коллонтай. Она обвинила ее в том, что она «надувает паруса социалистического корабля ветром сексуальных проблем», объясняла это тем, что Коллонтай была и осталась мелкой буржуйкой, пропитанной «жоржсандизмом», носительницей идей Кропоткина и Толстого, и заключила свою тираду следующим образом: «Как могла она так долго считаться одним из лидеров феминистского движения не только в России, но и в Коминтерне?»
В политической обстановке, царившей в России 1920-х годов, такая атака могла стать разрушительной. Тем не менее она не имела успеха, поскольку Коллонтай благоразумно уехала из России, а ее дипломатический статус, после некоторой неопределенности, наконец получил подтверждение. Накануне выхода в свет ее романа Марсель Боди, игравший для Коллонтай роль посредника в отношениях с Кремлем, принес ей радостное известие: Литвинов, бывший тогда заместителем народного комиссара по иностранным делам, наконец-то распорядился, чтобы Суриц принял Коллонтай в торгпредство в качестве советника. Этого было недостаточно, но таким образом Коллонтай получила официальный статус. К тому же Боди уверил ее, что Суриц должен скоро покинуть Норвегию и ей предложат занять вакантную должность. Итак, это вопрос времени и терпения.
В декабре советское правительство дало Коллонтай задание, свидетельствовавшее о том, что оно ценило ее компетентность. Международная федерация профсоюзов собиралась провести в Гааге свой конгресс, посвященный проблемам мира. Коллонтай, чьи лингвистические дарования и способность убеждать были всем известны, поручили продемонстрировать собравшимся, преимущественно умеренным социалистам, сильные стороны программы мира из четырнадцати пунктов, которую отстаивали большевики. Ради поддержания мира большевистское правительство предлагало в первую очередь противопоставить буржуазным правительствам Объединенный фронт, аннулировать Версальский мир и опубликовать все секретные договоры. Участники конгресса, прибывшие из большинства европейских стран, а также большинство русских делегатов, меньшевики и эсеры, отвергли эти предложения. Зато, пока Коллонтай зачитывала заявление, в котором большевики объявляли о своем желании обеспечить женщинам равное положение, ей безудержно рукоплескали.
По возвращении в Христианию после этого в целом успешно выполненного задания Коллонтай столкнулась с деликатной проблемой личного свойства. Дыбенко объявил о намерении приехать и попросил ее помочь с получением визы, которую норвежцы не хотели ему давать. В 1923 году у Дыбенко была репутация человека, подавившего Кронштадтское восстание и ответственного за массовое убийство моряков. Норвежская пресса ополчилась против него, заострив внимание на прекрасно известной и шокирующей связи между представительницей иностранной державы (Коллонтай) и «карателем» как свидетельстве «аморальности революционного государства». Коллонтай в свою защиту подчеркивала, что Дыбенко и она связаны узами брака, но тщетно — ее репутация пострадала.
Связанный с Дыбенко эпизод продлился недолго, так как Александра уже перевернула страницу. Она знала, что он живет другой жизнью, сознавала, что их связь, увенчанная браком или нет, вызывает раздражение в Кремле. Это была их последняя встреча, во время которой они пришли к заключению, что их любовь прошла. Конец отношений с Дыбенко вновь заставил Коллонтай столкнуться с одиночеством, но каждодневное присутствие Боди ее успокаивало. Поначалу она с презрением смотрела на «человека Коминтерна», но затем между ними завязалась дружба, и ее предубеждения на его счет развеялись. Еще раньше она поняла, что Зиновьев поручил приглядывать за ней и докладывать Коминтерну об ее отношениях и передвижениях в Норвегии Кобецкому, который часто расспрашивал Боди на эту тему.
Несмотря на волну критики, которая поднялась в Москве из-за романа Коллонтай, ее положение не замедлило измениться к лучшему. В мае она узнала о назначении Сурица в Турцию (позднее он стал советским послом в Париже) и поняла, что призвана сменить его. Конечно, оставленная Сурицем должность не относилась к числу высших в дипломатической иерархии, поскольку в компетенцию занимавшего ее лица входили в основном торговые отношения. В то же время Коллонтай приложила все усилия к тому, чтобы повысить значимость этого поста. Сверившись с телефонным справочником норвежской столицы, она обнаружила, что в нем по-прежнему упоминается посольство Российской империи. Она потребовала отказаться от упоминаний об этой структуре, всячески подчеркивая значение торгового представительства.
![]()
Постановление Политбюро ЦК РКП(б) о назначении А. М. Коллонтай полпредом СССР в Норвегии. 3 мая 1923. [РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 163. Д. 332. Л. 11]
В мае назначение Коллонтай вызвало скандал, поразивший ее. Хотя Александра завязывала и восстанавливала отношения с норвежскими левыми радикалами, представителями профсоюзов, женщинами-социалистками, вместе с которыми она еще в 1915 году организовывала в Норвегии мероприятия по случаю Международного женского дня, в первую очередь она занималась писательским трудом. Поэтому ее сильно удивило появление манифестантов, возмущенных ее назначением. Незнакомые ей норвежцы распространяли о ней позорные слухи. Особенно о ее личной жизни, которая описывалась как образец порочности. Поговаривали, что ее подлинная, секретная миссия заключалась в том, чтобы подорвать мораль в Норвегии. Ее малопривлекательный облик — Коллонтай изображали одетой, как мужчина, что в ту эпоху порицалось, употребляющей алкоголь, громко говорящей и дымящей как паровоз — был призван показать, сколь ужасную жизнь она ведет. Картину дополняли причастность к преступлениям революционного времени и выступления за «национализацию» женщин и детей.
