Бабушки кудахтали – куда потащил ребенка, ни условий, ни питания, в пять лет рано еще спать в палатке! Но Нина знала: дочке в походе хорошо, интересно, потому что папа дочку любил, умел о ней заботиться, да и просто… приключение. В этом смысле Нинино сердце билось спокойно. В другом – нет, пережив окончательное невозвращение мужа № 1 из странствий, она не любила, когда от нее уезжали, нет. Хотя папа-два покидал ее иначе, и с ним она помимо отъездов разлюбила весну, оба раза исчезновения приходились на апрель, три предыдущих апреля, впрочем, удалось пережить, но это не отменяло: все последние месяцы он был не с ей. Она знала это, чувствовала, не требовалось доказательств, понимала – вот-вот, и только ее провал в больницу затянул расставание.
Старшенькая была в походе своем – в лагере с историко-археологическим уклоном, куда повез их школьный учитель, как водится, энтузиаст.
Больнице Нина обрадовалась, как временному избавлению, – под благовидным предлогом можно было поплавать в ином, отвлечься.
После операции она сделала неожиданное открытие: от непереносимой разрывающей боли, которую не берут никакие обезболивающие, уколы, отвлекающие мысли, существует только два народных средства – оживленный разговор, во время которого ты не слушаешь, а говоришь, говоришь как заведенный, не разговор, а твой монолог в трубку маме, подруге или соседкам по палате. Второе – молитва, средство, более уместное для бесконечности ночи. Если кричать про себя молитву – боль чуть откатывается тоже, возможно, пугается крика, возможно, Бог милостиво отодвигает ее Сам. Он вообще в эти минуты, когда больно вот с такой слепящей силой – и это открытие было третьим, – придвигается на удивление близко. Чем острее страдание, причем, внимание, не душевное – физическое, тем ближе Он.
Больничные бабули с перевязанными коленками прыгали мимо по коридору на костылях (всем после операции велели двигаться!), измученно выдохнув, оседали на кровати, а переведя дух, баюкали рассказами про поликлиники, анализ крови, сын предлагал в центр здоровья платно, но взял уже на эту операцию кредит – сколько я могу его разорять. Пошла в районную. И трогательные подробности бесплатной медицины, перемешанные с рецептами квашеной капусты, свекольного кваса, бисквита. Вроде б просто, но когда добавляешь к взбитым желткам треть взбитых белков, оставшееся то есть, мешать надо аккуратно, не кругом, а как бы так снизу вверх, иначе осядет! И духовка холодная должна быть. В холодную ставим духовку. Капусту квашеную – мои метут только так. А я вам расскажу, как я делаю…
Родные бабушки-пчелы сумели бы поддержать кулинарные разговоры. Нина только жадно и благодарно внимала, ей просто нравилось плыть в потоке совершенно бесполезных для нее, но таких красочных теоретических знаний, красневших ягодкой клюквой (ее в капусту можно просто добавить потом), зеленевших укропчиком, отсвечивающих золотом поджаренных по всем правилам пирожков – и переполненном доброты русских женщин, к которым у Нины слабость. Всегда была, в больнице лишь обострилась.
Ее бабушки тоже пекли, солили, мариновали, ставили тесто, не тяготясь своей ношей, напротив, теперь только, вырвавшись из заточения зимних квартир, они и жили, дышали полной грудью, хотя жили по-прежнему не для себя, но и это входило в набор. Здесь это «не для себя» было свободным. У той, что давно (почти целую жизнь) жила без мужа, наконец появлялось, о ком позаботиться, – в охотку, регулируя уровень и напор, та, что была при деде, от привычных забот о деде, язвительном и с годами все более ворчливом, приезжавшем только на выходные, почти на всю неделю освобождалась – и могла опекать еще не научившихся ее критиковать внучек, а теперь вот и Ниночку, которая тоже только рассеянно ее благодарила. И заниматься любимым.
Цветочными клумбами, грядками – любовью к земле она пошла в мать, Нинину собственно бабушку, в честь которой ей, кстати, дали имя, – упрямую, старательную землепашицу, из тех, на которых мир стоял. Бабушка-младшая, тетя, напротив, терпеть не могла возиться в земле, только устроила в лесу игрушечный японский садик – с озерцом и камешками, на радость внучкам, младшая бабушка вообще была чуть легкомысленна, артистична, ч у дно шила, вязала – носки крючком, шапки на спицах, а потом и чудо-свитера, на вязальной машинке – так казалось долго-долго, что они чудо, пока не выяснилось: купить в магазине проще, и окажется современней, модней, не нужны больше Нине эти с такой любовью связанные свитера… И бабушка сократила число одариваемых изделиями до трех – старшая сестра и внучки. Эти не чурались, не брезговали. Но вязанье было для коротанья одиноких зимних вечеров за телевизором, летом младшая бабушка вязала мало. Все больше ходила в лес, собирала полезные травки, заодно и скромные нежные букетики из полевых цветов, но потом и лисички на внезапно растворяющих солнечные воротца полянах, а повезет, так и семейство белых! вот прям под елкой, да какой-какой, все вам расскажи – той, что над ручьем… А там и пожарить добычу, или заморозить на зиму, или положить в пирог – младшая еще и любила готовить, только не обычное – праздничное. Пирог, рогалики с мармеладом, тортик.
Этот год стал особенным, лучшим из последних многих. У привычных забот появился новый смысл, будто вернувшийся из далекого прошлого – Ниночка, Нинушка, Нинка была больна и нуждалась в их неусыпных заботах, уходе. Та, которую они на руках, сначала в шесть, а потом в четыре руки, носили двадцать с лишним лет, пока не начались истории с улетающими и мерцающими папами. Но вот время и отключили, вновь дочь, племянница стала девочкой, беспомощной, едва способной ходить, которую нужно было вовремя накормить, за которой надо было следить, чтобы, упаси господи, не свалилась, прыгая на одной ножке по дачным, вымощенным плиткой (дедушкина работа) дорожкам – к дому бабушек, он же кухня, на завтрак-ужин-обед. Почему она отказалась от костылей? Может, лучше купим? Но девочка стояла на своем.
Бабушки не замечали, что прыжки отяжелели, сейчас они едва помнили, что Нинушка давно родила своих и из деточки превратилась в женщину со сложной судьбой… Сейчас помнить важно было о другом: принести воды, принять таблетку (через час после еды! бабушки заводили кухонный таймер), поболтать немножко, но и не надоедать, девочке надо заниматься. У нее уроки. Друзья. На животе ее улегся главный друг и конкурент бабушек – компьютер, лэптоп, все чего-то она в него тюкала, сосредоточенно, хмуро и вроде как «не подходить!». Но принести наверх тарелку с малиной, ежевикой, клубникой – остатками уже, конечно, или только-только созревшим золотистым яблочком, первым! специально ждали, когда пожелтеет, выглядывали, высматривали – все-таки можно! Девочка не откажет. Без отрыва от экрана кивнет, нащупает слепо ягодки – при болезни так важны витамины.
А там и ужин. Ниночка аккуратно спрыгивала вниз, опираясь на перила лестницы со второго этажа, потом и крыльца, – стояла, глядела, дышала.
Сад благоухал. Как называлась половина цветов в нем, неизвестно, но кому это мешало? Она благодарно погружалась в царство безымянных полупрозрачных соцветий – бело-розово-алое, сиреневое. Жирные шмели зудели в фиолетовых колокольчиках, лимонницы порхали рывками, садились на прозрачно-белую канифоль.
Но прилетело тревожное сообщение от старшей дочки. Легким взрывом водяной бумажной бомбочки шлепнулось в середину тихого летнего вечера.
Мама, срочно нужно на конкурс про детство бабушек, я не знаю ничего, пришли на мою почту подлиннее, я из телефона прочту!
Детство бабушек? Конкурс?
Да!!! Надо было еще дома, это было задание, но я забыла, а завтра последний день, когда можно сдать.
Дочь моя, ты забыла, а я при чем? Ничего не пришлю. МАМА!!!! Тогда наша команда, младших, проиграет! Это будет конец!!!!!
Боже.
И после ужина Нина не поднимается наверх, наоборот, спустив со второго этажа компьютер, сидит на лавочке с бабушками, окруженная теп-лом и сладостью летнего вечера – ароматы, треск кузнечиков, птичий щебет, никакой сырости – конец июля, печатает все, что слышит.
В светлом сумраке тонет сад и грядки, ирисы-ноготки-розы выравнивает военный каток, бабушки уменьшаются. На одной перешитое из дедова драповое пальто, шапка-менингитка от уха до уха, самый писк – что ты… На другой перелицованная шерстяная юбка, голубая блузка креп-жоржет – на ногах лодочки, великоваты, зато деревянный каблук обтянут кожей, внизу разрезинка, у разрезинки – бантик! Да нет, это были мамины туфли, я их все мерила, все на танцы готовилась, пока мама на работе.
Летний вечер тает, на границе исчезновения оставляя им немного странный, сладкий аромат.
– Дельфиниум! – определяет старшая бабушка, Нина тюкает зачем-то в компьютер «дельфиниум». Вот они синеют в сумраке, прям перед домом.
…Наконец мама и мне купила собственные уже туфли, черные, кожаные, с ремешочками, как я мечтала, они лежали в коробке, только для праздников предназначались, но какие там праздники, я их тайно надевала на все прогулки, и вот как-то раз собираемся мы в гости, мама открывает коробку, а туфли-то…
