Ещё в Ростове, едва вышел из аэропорта, таксист оценил быстрым взглядом и спросил:
— До границы?
Ему, конечно, не признался: мало ли, больно внимательный.
* * *
В приграничном селе Изварино поговорил с двумя первыми встреченными местными женщинами.
Одной лет 55, из «простых», ведёт себя спокойно, просто, улыбчивая; говорит:
— Когда эти (так она называет украинские войска) уходили из нашей деревни — я к окну, показать им (показывает средний палец), из окна не видно, на улицу выбежала: да провалитесь вы все, ироды!
Подошла другая, интеллигентного вида, того же возраста, рассказывает, как ругает своих знакомых мужиков, которые не ушли в ополчение:
— Вы думаете, русские должны приехать и всё сделать за вас?
Через минуту:
— Пусть украинцы приедут и заберут отсюда свои трупы (другое слово употребила, не буду повторять). Они не знают, сколько их здесь. Думают, тут им всё дёшево обошлось.
Я так понимаю, надо снова прийти сюда и добить этих женщин. И тогда точно дорога в Европу будет открыта.
* * *
Перед Луганском проехали поле сгоревших подсолнухов.
Никогда и нигде такого не увидишь.
Судя по дороге — стреляли из миномётов.
В Луганске пустота; остановились — как оглушило. Слышали когда-нибудь безмолвный город? Вообще ни звука. Это завораживает. Даже ночью такого нет нигде, ни в одном городе, известном мне.
Только редкие таксисты летают как бешеные. Они сейчас зарабатывают здесь больше всех.
Езда — невзирая на правила. Сразу вспомнился Грозный в 1996-м. Там мы тоже летали как сумасшедшие (город после семи простреливался насквозь) — и не было ни разу ни одной аварии. Я не видел за два месяца, по крайней мере.
Вместе с тем, оцените: сообщили, что в мёртвый Луганск завезли большую партию машин — мы мимо проезжали: «Кайен», «Хюндай». Стоят на улице дикие, что твои сиротливые коты. «Видимо, застрахованы с нулевой франшизой», — предположили спутники. Типа: бомбёжка — и бабло твоё.
Ночной пейзаж за Луганском: убитая дорога и горит поле. Апокалиптический вид. Тьма вокруг — и поле горит.
«…Надеюсь, это не корректировщик…» — сообщает водитель.
* * *
Вчера проехали несколько десятков блокпостов, едва не половину Новороссии.
На каждом останавливались. На всех блокпостах стоят ополченцы.
Во-первых, визуально отличить контрактника от, назовём так, партизана, несложно по многочисленным признакам. Во-вторых, возраст выдаёт всё в половине случаев: там стоят отцы, а периодически — деды.
Ну и речь, конечно. Едва начинают говорить — сразу ясно, откуда люди родом. Все улыбчивые, мужики такие — аж светятся в темноте всеми глазами. «Как у вас тут, не шалят?» — «Шалят, шалят». — «Ну, с Богом, ребята» («г» фрикативное — «Ну, с бохом» звучит).
* * *
На обочинах луганской трассы видны сгоревшие легковушки.
«Последствия медленной езды», — сообщает наш водитель.
В каждой машине ехал человек. И не один.
Через пятьсот метров мы пробиваем колесо. Стоим посреди равнины голой, отливаем на дорогу, потому что обочина может быть заминирована. Ну, то есть она точно заминирована, но никто не знает, где именно.
Остановилась ещё одна скоростная машина, полная весёлых вооружённых людей: «Вы чего, мужики, тут встали?»
Посмеялись вместе.
Запаска у нас была.
Ополченец: «А вот мост. Под ним мы прятались от “Градов”».
Мощный высокий мост наполовину обвалился, завалив одну полосу. Проезжаем в прогал.
«Характерно, что асфальт не потрескался», — отмечает водитель.
Тут же рождается слоган: «ЛУГАНСК-АВТОДОР: ПРОВЕРЕНО “ГРАДОМ”».
* * *
Встречали трёх наших из плена: двое ополченцев, один вообще не воевал, попал случайно.
При мне, с моего телефона, один ополченец позвонил жене (двое детей, дома цветущий бизнес, семьдесят дней в плену, весь перебитый, рубашку задрал: вот руку пытались отрезать — шрам), другой — матери.
Жена, слышу, плачет: «Как тебя забрать?»
Последний раз ей звонили «правосеки» месяц назад, пробивали, не врёт ли про себя пленный.
И потом весь месяц она ничего не знала.
Другой (пятьдесят дней в плену) говорил с матерью. Шёл долгий и муторный разговор, он чаще молчал. В один момент устало спросил: «Может, мне вообще домой не приезжать, мам?»
И так бывает.
Его к тому же жена бросила, пока в плену был. Он сам мне сказал потом.
Ополченцы рассказывали, что даже среди «правосеков» попадаются добрые ребята — успокаивали, не били. Но попадаются и другие. Совсем другие.
Ещё погранцы бывают добрые.
Украинские солдатики конфетами прикармливали, на день рождения одному из ребят принесли водки и шашлык. Храни вас Бог, солдатики. Спасибо вам.
Всё записали, но имён и мест, кто прикармливал, не выложим: мало ли что. Отучат конфетами кормить «сепоров» свои же.
А про тех, которые совсем другие «правосеки» или СБУшники, ничего не скажем пока. Ничего им не пожелаем.
* * *
Неделю назад нацгвардия похвалилась, что заминировали электростанцию под Луганском. На них свои же пшикнули: на фиг вы хвалитесь? («Палимся же!»)
Её, короче, взорвали на днях. Огромная территория без света. По коломойскому каналу передали, что это российская армия расстреляла электростанцию. Потому что российская армия очень боится света и не любит воды. Расстреляла и сидит в темноте, сухая.
Но ведь верят, верят ведь.
* * *
Вчера утром вышел из машины в центре Донецка, у кафе стоят трое чеченцев-ополченцев.
(Вообще ополченцев здесь называют «ополчи» — с ударением на первое «о»; очень резкое и ёмкое слово, немного грубоватое.)
Я им сделал ручкой.
У меня чёрные джинсы, чёрная закатанная шапочка, чёрная куртка.
Перешёл дорогу и курю. Через минуту уже бегут мои чеченские коллеги — автоматы наперевес, у одного ПМ в руке, размахивает им.
Там машины быстро ездят — тут как раз ехала быстро, едва не в чеченцев. Я чеченцам-ополченцам машу: не надо, не надо, стойте на месте, я сам приду, а то травмы, то, сё.
Подошёл, дал документы. Крайне подозрительно настроены, если не сказать хуже. «Пойдём с нами». Хотел сказать: «Да ладно, вы чего, я тоже в Грозном бывал!» Потом думаю: …может, не стоит?
Говорю первое, что пришло в голову:
— Ребята, меня тут все знают, всё нормально.
Тот чеченец, что размахивал пистолетом, спрашивает стоящего возле ресторана то ли охранника, то ли швейцара (хотя откуда тут сейчас швейцары?), явно напуганного всем происходящим:
— Ты его знаэш?
Тот закрутил головой: нет. Нет-нет-нет.
— А ты говоришь, всэ тебя знают! — говорит мне чеченец, по-прежнему держа в руке пистолет.
У кафе сидят журналисты, человек шесть, кто-то узнал меня, и вдруг все разом встали:
— О, Захар! Смотрите, Захар приехал! — короче, шумное воодушевление.
Чеченец, явно удивлённый:
— Ви что, его знаете?
Те: ну да, знаем.
— Всэ?
— Все, конечно.
Отдали мне паспорт, через минуту старший возвращается, очень приветливый: «А дайте номер телефона? Хотим дружить с вами». Смотрит ласково, как на брата.
Следующая встреча с чеченцами вечером. За нами едет машина с журналистами из НТВ. Их останавливает маленький чёрный джип с двумя чеченцами, говорят: «А дайте нам машину на пять минут?»
Типа тоже: хотим дружить с вами, не знаем, как начать. Начнём, пожалуй, с машины.
НТВшники в ужасе захлопывают дверь и тут же трогаются с места.
Представления не имею, чем закончилась бы эта история, если б они дали машину «на пять минут».
Нагонять их не стали.
На посошок из рассказов ополченцев.
Чеченские ребята, которые только что заехали и ещё не имеют оружия, имеют привычку ночью сниматься с места и куда-то уходить с одними ножами. К утру возвращаются с автоматами.
Но! Важное примечание.
Здесь иногда путают чеченцев и осетин. Осетин здесь очень много.
Спрашиваю осетина (спокойный, с характерными дерзкими интонациями, мужик лет тридцати пяти):
— А вы зачем приехали?
— Как зачем? У нас будет то же самое, если мы здесь это не прекратим.
Осетины очень сердятся, что их путают с чеченцами. А здесь любого кавказца принимают за чеченца.
* * *
В Донецке вместо «раньше» или «в прошлом году» теперь говорят «до войны». Мир до и мир после.
Вопросы про ополченцев всегда содержат в себе закавыку: подразумевается, что «ополчи» тут — что-то инородное. Когда ведёшь речь про осетин или чеченцев, у многих возникает ложное ощущение, что тут их больше всех.
Надо пояснить. В целом, говорят знающие люди, соотношение местных и добровольцев, приехавших из России, — 70 на 30 процентов.
Поэтому ответ на вопрос «как относятся к ополченцам» не предполагает какого-то противопоставления — да они тут дома, эти ополченцы, как к ним относиться — это мужья и дети.
