жизни! Меня вызвали в Москву.
– Зоя Ивановна, вы так запросто говорите о годах работы с легендарной Коллонтай.
– Почему же?
– Александра Михайловна – первая в мире женщина-посол, мудрый и тонкий дипломат, политик. Наконец, она соратник Ленина! И вы…
– Знаешь, я ведь ей в дочки годилась. Коллонтай очень многому меня научила. Хотя наша встреча вначале не вызвала взаимного расположения. Но надо знать прагматичность Александры Михайловны. Она очертила круг вопросов, которыми должна была заниматься каждая из нас. И вскоре мы отлично сработались и даже сдружились. Но это другая история.
– Да-а.
– Так вот, меня вызвали в Москву. Добиралась трудно. Вначале самолет, в котором летела до Шотландии, чуть не сбили над Норвегией немецкие истребители, буквально изрешетив его пулеметными очередями. Затем едва не потопили корабль, на который мне с большим трудом удалось сесть в Глазго. Он в составе Британского транспортного конвоя направлялся в Мурманск. Учитывая, что женщина на военном корабле – к несчастью, приняла меня команда довольно дружелюбно.
– Не помню от кого, но я слышал, что это морское суеверие у моряков не распространяется лишь на королеву.
– Да-да, – усмехнулась Зоя Ивановна.
– Так, может, вы им показались королевой?
– Шутишь?
– Да нет, – улыбнулся Пахомов. – Просто к любому суеверию следует относиться с известной долей иронии. Если военному кораблю предначертано пойти ко дну, скажем, вследствие прямого попадания торпеды в борт, то окажись на судне женщина, не окажись ее там, а исход выйдет плачевным.
– Знаешь, Эдик, – задумчиво протянула Воскресенская, – там, в Баренцевом море, с нашим конвоем произошло нечто подобное тому, о чем ты сказал. Но об этом как-нибудь после. Так вот, добралась я в Москву, и через месяц приехал с фронта Борис Аркадьевич.
– Вы же работали с ним в Швеции? Как он попал на фронт?
– Как? Расскажу. Будучи в Швеции, мы, помимо сбора развединформации, поддерживали контакты с участниками антифашистского сопротивления в ряде европейских стран. Здесь же, в Швеции, мы получили задание Центра наладить утерянную связь с легендарной «Красной капеллой». Это была большая, разветвленная организация. Времени на все про все нам дали две недели. Надо было успеть, и мы смогли подобрать человека – шведского предпринимателя Томаса Эриксона, который «по коммерческим делам» отправился в Берлин. Ему надлежало передать связному кварцы для радиопередатчика в виде запонок и новый шифр, зашитый в обычный галстук. Вроде все учли, но мы не могли знать, что немцы бросили лучшие силы на то, чтобы выявить членов подполья, и «Капелла», кроме гамбургской группы, работала уже под контролем нацистских спецслужб. Через четыре недели начались аресты членов «Красной капеллы». Кстати, швед, возможно, почувствовав неладное, выбросил «подарки» в мусорный бак. Ответственность за провал тем не менее была возложена на Бориса Аркадьевича. Его вызвали в Москву и долго допрашивали на Лубянке. Однако после того как стали известны обстоятельства провала организации – по вине совсем других лиц – все ранее предъявленные обвинения с Рыбкина были сняты, а самого полковника отправили в разведотдел действующей армии. На фронте, за успешное проведение разведывательной операции, его наградили орденом Красного Знамени, а вскоре отозвали в Москву.
– Интересно.
– Чего уж теперь. В общем, когда мы с мужем оказались дома, в Москве, я спросила его, не довелось ли узнать что-либо о судьбе своих родных, которые находились в оккупации. Он вдруг изменился в лице и вышел в другую комнату. Я – за ним. Тогда Борис и рассказал, что смог побывать на своей малой родине. Там местные жители поведали, как старых родителей Бориса Аркадьевича вместе с другими земляками нацисты загнали в гетто, а потом кто-то из сельчан шепнул фашистам, что сын этих стариков является комиссаром в Москве. Родителей, да еще двух племянников Бориса Аркадьевича, расстреляли. И хату сожгли. В 1956 году, когда я вернулась из Воркутлага в Москву, получила письмо с родины мужа. Писали местные школьники, занимавшиеся поиском пропавших без вести солдат и восстановлением имен жертв фашистской оккупации. Я поехала. Как и предполагала, дети собрали всю информацию, которую смогли добыть о родителях и двоих племянниках Бориса Аркадьевича. Состоялась очень трогательная встреча. Я выступила перед школьниками, поблагодарила их за то, что чтут память павших земляков. А после мы посетили небольшой местный музей, который родился усилиями жителей. Мне показали уголок, отведенный убитым родственникам мужа. А также – экспозиции, на которых были выставлены элементы военной амуниции прошлых лет, части стрелкового оружия, каски, желтые от времени треугольники писем советских солдат. Были там и трофейные вещи, оставленные немцами при бегстве, только тут это огорожено прямоугольниками ржавой колючей проволоки. Тогда же ко мне подошла одна из местных жительниц и, указав на старое фото, на котором были запечатлены два немецких офицера, пояснила, что живы еще свидетели, которые видели, как один из них, она указала пальцем, лично расстрелял родителей и племянников Бориса Аркадьевича. Случилось так, что на следующий после расстрела день стала все громче раздаваться артиллерийская канонада. Это били наши пушки. Немцы спешно засобирались отступать. Налетела советская авиация и в одну из грузовых машин, в которой находились чемоданы с вещами немецких офицеров, попала бомба. Кипу несгоревших вещей разбросало взрывной волной, и – надо же! – среди них выскочила фотография с изображением этого самого нацистского палача, казнившего родных Бориса Аркадьевича. Уж не знаю, как получилось, но снимок нашла эта самая женщина и на всякий случай решила припрятать – сунула в старый глиняный горшок, завязала горлышко тряпкой, для верности накрыла сверху немецкой каской и закопала в огороде. Вдруг понадобится, когда выживших фашистов будут судить за злодеяния, так она думала. Но когда пришли наши, стали организовывать колхоз, налаживать жизнь, за трудовыми буднями как-то и забыла женщина про немецкую фотографию. Вспомнила, когда много лет спустя начали создавать местный музей. Позвала она к себе на огород поисковиков, указала примерное место, те и нашли горшок со снимком и каску в придачу.
Я слушала, скрывая волнение, лишь попросила сделать для меня снимок стенда о родителях мужа, в том числе и фото немецких офицеров переснять. Знаешь, всегда и в любых обстоятельствах старалась быть сдержанной, но тут сама не поняла, как произнесла: «Я найду этих убийц, если они живы. А если нет, достану из-под земли».
– Да уж.
– Знаешь, получив от тебя приглашение посетить Берлин, я взяла этот снимок с собой. Предчувствие какое-то было. Даже не могу сказать какое.
– Так снимок у вас?! Можно посмотреть?
– Конечно. На нем, правда, запечатлены два немецких офицера. Один из них Борг, которого я встретила в лагере. Посмотри. – Зоя Ивановна достала из клатча, что находился у нее под рукой, копию старого снимка и передала Пахомову. – Тут есть тот Борг, которого видел
