– А если она меня спросит, зачем я подул?
– Спросит – таинственно промолчи. За девушку не надо ничего объяснять – она сама себе все объяснит и сама себя обманет. Ты, главное, ей не мешай!
Кузя Тузиков недоверчиво уставился на Ягуна.
– Да врешь ты все! – буркнул он.
– Ну да, ну да!.. – согласился играющий комментатор. – Я тебя понимаю, Кузельник! Человек я несерьезный и болтливый! Когда я начинаю высказывать что-то серьезное, все почему-то думают, что я прикалываюсь! Даже Лоткова так думала поначалу!
– Вот и иди к своей Лотковой! Ушами хлопай! – заявил Кузя.
Ягун дернул себя за рубиновое ухо.
– Мне мои ушки не мешают! У нас с Катькой распределение ролей: она красивая, я умный. Если я нагло стану красивым, то что же это получится? Нарушение договоренностей! Катьке придется срочно умнеть!
– Она и так умная, – возразила Таня.
– Кто? Она? – возмутился Ягун. – Да ничуть!
– Но она же отличница!
– Это разные вещи! – возразил играющий комментатор. – Отличник – это такой диктофончик на ножках! Самолет-бомбардировщик! Забил бомбоотсек знаниями, выгрузил на экзамене, забыл!.. Недаром все известные науке гении: Дима Менделеев, Саша Пушкин и я – учились в школе средненько! Что долго вбивается в голову, то долго из нее и выковыривается!
Ягун обернулся, привлеченный громкими голосами. По лестнице поднимались две главные тибидохские недотепы – Верка Попугаева и Дуся Пупсикова. Если Верка с Дусей с утра разлучались и договаривались где-то встретиться, начинался настоящий цирк. Через два часа после назначенного времени Верка звонила Дусе по зудильнику и спрашивала: «Ты вышла? Я уже выхожу!» Через час после этого ей отзванивалась Дуся: «Ну и где ты?» – «Как где? У башни!» – «Нет тебя у башни!» – «Как нет? А где я?» – «Да в этом Тибидохсе целая куча башен!»
Неожиданно спорящие Верка с Дусей метнулись в разные стороны. По коридору, с вызовом покачивая бедрами, им навстречу шла великолепно грозная Рита Шито-Крыто.
– Доброе утро, мальчики! – насмешливо обратилась она к Пупсиковой и Попугаевой. – И вам доброе утро, тетеньки! – Ритка повернулась к Тузикову и Семь-Пень-Дыру.
Те воинственно зыркнули на нее, но от замечаний воздержались. Грозная царица амазонок рядом с Риткой Шито-Крыто показалась бы ее робкой племянницей. Проходя мимо Тани, Ритка притянула ее за плечо и, скосив набок губы, сказала:
– «Книга Негодяев» больше никому ничего не расскажет!..
– Почему?
Но Ритка уже прошла мимо.
– Счастливо, бабушка! Не ломай больше свой летающий рояль! – крикнула она издали.
* * *
Когда поздним вечером Таня вернулась в комнату, Гробыня уже спала. Пипа в белой ночнушке, огромная, как заснеженная гора Килиманджаро, поджав ноги, сидела за столом и сочиняла письмо Пупперу.
Пипа встречалась с Бульоновым, но переписывалась с Гурием Пуппером. Генка был синицей в руке, Пуппер – чем-то средним между журавлем в небе и космонавтом на Луне. О Гурии она мечтала, на Генку порявкивала, вроде бы совсем им не дорожила, но если бы на него позарилась другая, выцарапала бы ей глаза.
Переписка то разгонялась, то останавливалась, когда обоим «переписчикам» казалось, что они взяли слишком большой темп дружбы и надо бы замедлиться, чтобы быстро не прогореть. Поначалу Пуппер отвечал редко, но постепенно разохотился, особенно когда узнал, что Пипа с Таней живут в одной комнате. На радостях он прислал купидончика с букетом таким огромным, что купидончик по дороге раз семь уронил его в грязь.
В букете Пипа нашла записку:
«Milaja-milaya Penelopa!
Kakaja ze ty schastlivaja! Ty mozesh videt’ Tatianu kazdyi den’! Poceluj, pozalujsta, eje za menja, kogda ona budet spat’!»
Пипа посмотрела на записку сначала правым глазом, потом левым. Содержание ее от этого, к сожалению, не изменилось.
– Танька! Ты не спишь? – окликнула она.
– Пока нет! А что? – рассеянно ответила Таня, выкладывая на туалетный столик кусок пенопласта с тремя отравленными шипами.
– Да ниче! Будешь ложиться спать – протри щеку одеколоном!
– Зачем?
– Целовать тебя буду! Поручение у меня, – мрачно пообещала Пипа и плюнула в горшок с фиалками.
Выполнить поручение Пуппера ей не удалось. Она заснула около полуночи, а Таня всю ночь под одеялом читала «Сплетни и бредни». Затрепанный журнальчик повизгивал от удовольствия, обрушивая на нее волны сведений.
К сожалению, подача информации в «Сплетнях и бреднях» соответствовала названию журнала. Всякое мелкое событие (например, у Грызианы пропала собачка) обсасывалось с самых скандальных точек зрения:
«Грызиана: Пуфика я любила больше четвертого мужа, но меньше восьмого!»
«Психомаг Фридрих Вуддисткий: «Я предупреждал Грызю, что ее зверя ждет страшная беда!»
«Собачка Грызианы – скрытый магфордский шпион-трансмаг?»
«За всеми вкусными собачками внимательно следят! Рецепты приготовления собачек. Интервью с корейским магом».
«А существовал ли заявленный в описи ошейник с алмазами? Сомнения страхового агента».
«Собака ухнула в микромир и обречена на бесконечные странствия внутри чайной ложки».
Читатель проваливался в мир гипотез и целых шестнадцать страниц сострадал несчастному животному, то пламеняя от гнева, то дрожа от ужаса, то зарекаясь заводить собак, если всех их владельцев ждут такие же страдания, как рыдающую на оживающей фотографии Грызиану, которая одна проливала больше слез, чем неисправный кран.
В следующем номере двумя-тремя строчками самым мелким шрифтом обычно печаталось опровержение. Например: «Собачка Грызианы, о похищении которой сообщалось в прошлом выпуске, сутки просидела, захлопнутая в шкафу. З.Ы. А если это был пожирающий шкаф?»
Однако сейчас Тане было неважно, можно верить журналу или нет. Она жадно разглядывала оживающие фотографии родителей. Уж они-то в любом случае были настоящими. Разглядывала хмуро, без нежности, но с нетерпеливой жадностью. Под одеялом было душно. Изредка она приподнимала его край, чтобы немного продышаться. Сделав это в очередной раз, Таня заметила, что за окном рассветает и из утренней серости проступает силуэт Башни Привидений.
– Дураки вы, что позволили себя убить! – сказала Таня.
Подушка у нее была мокрой. Таня не понимала почему, ей казалось, что она и не плакала. Журнал трусливо отодвинулся. Настоящих слез он не любил, делая исключение для слез теледив, рыдающих из-за собачек. Так Таня и заснула с журналом в обнимку и с лицом, зарывшимся в подушку.
Проснулась она от того, что в дверь кто-то настойчиво барабанил. Таня торопливо накинула на плечи драконбольную куртку, доплелась до двери, открыла и увидела Тарараха.
– Я волнуюсь, а она вотанная гдетанная! – воскликнул питекантроп, хлопая ее по плечу.
– А где я должна быть? Что, уже утро?
Таня взглянула на часы, известные всему Тибидохсу своей ленью. Целый день обе стрелки вяло болтались на цифре шесть, но, когда на них смотрели, спохватывались и показывали более или менее точное время.
– Ого! Одиннадцать!
– Между прочим, ты это… прогуляла мой урок!
– Ой, прости!
– Ерунда! Я это… само собой, не в обиде! Просто я бронзогривого льва с собой припер, а держать его было некому. Ванька потому что винторога держал! – Питекантроп скользнул глазами по комнате и, остановившись взглядом на подоконнике, радостно воскликнул: – О мой нож! Наконец-то! А то не отрезать, ничего!
Таня едва не хлопнула его по пальцам. Со времени кражи ножа прошли сутки. По законам прежнего мира, вещь можно больше не прятать. Она сменила владельца.
– Где ты его нашла?
Таня притворилась более сонной, чем была в действительности. Удачно зевнула и стала тереть рукой лицо. Хорошо, что питекантроп не требовал ответа. Ему хватало восторга, что нож найден.
– По гроб тебе обязан! Что бы я без тебя, Танька, делал? Ты настоящее сокровище!
Таня перестала тереть лицо.
– Этого у меня не отнять. Кстати, Тарарах, хотела у тебя спросить… можно?
– Ну дак!
– Ты что-нибудь знаешь про птицу титанов?
Тарарах перестал радоваться ножу. Глаза его широко открылись.
– Я-то да, а ты откуда? Давно это все было! Я же никому вроде не рассказывал! Хотя кое-кто, конечно, знает! Сарданапал там, Медузия… – озабоченно произнес он.
У Тани со вчерашнего вечера была заготовлена убедительная ложь. Она сказала, что в подвалах Тибидохса встретила хмыря. Попыталась спугнуть его заклинанием, однако что-то не сработало. Застрявший в стене хмырь пригрозил ей птицей титанов и ни к селу ни к городу приплел Тарараха, после чего убрался.
Питекантроп слушал Таню и скреб короткими пальцами волосатую грудь.
– Да-а, – прогудел он. – Ходов-то там того… если прочесывать, на сто лет вперед работы хватит! Готфрид Бульонский, почитай, целыми днями нежить в подвалах гоняет, а меньше ее не становится… Что же это за хмырь такой? Не заметила: рожки у него одинаковые или один недоразвитый?
