— Вот и славно! — сказал он и шагнул в кабинет.
— Ну, здравствуй, Кашин! — раздался оттуда его рокочущий голос. — Вот какое дело, значит…
Дверь за ним плотно закрылась. Вера почувствовала, что кто-то трогает её за плечо. Она повернулась.
— Пойдёмте! — сказал Степанов, глядя на неё каким-то щенячьим взглядом. — Значится, велено вас наверх отвести…
Вера хоть и была намного старше, однако чем-то неуловимо напоминала ему Галю Мариненко, девчонку, с которой он познакомился на танцах перед войной.
Они поднялись на второй этаж. Степанов всё время что-то говорил, Вера не слушала. В третьей комнате справа когда-то располагалась бухгалтерия, потом тут сидели связисты, а сейчас, похоже, пустое помещение использовали как камеру предварительного заключения. Во всяком случае, не перестающий что-то болтать Степанов завёл Веру именно туда, с извинениями, закрыл на замок в два оборота.
Вера слушала, как поворачивается ключ в замке, как удаляются шаги солдата.
Она тяжело вздохнула, подошла к окну.
Сейчас ей стало окончательно понятно, почему её заперли именно в эту комнату. Из других окон можно было вылезти на карниз, а оттуда дойти до угла, спуститься на землю, держась за водосток. Под этим же окном никакого карниза не было, здесь можно только сигануть вниз, иначе никак, а этаж высокий, по-любому ноги переломаешь.
Да если бы ей и удалось незаметно спрыгнуть без переломов, куда бежать-то?
И от кого — от своих же?..
А ведь предупреждал её Генрих, точно предвидел всю картину. Где-то он теперь?..
Вера вдруг поймала себя на том, что впервые думает о Штольце без озлобления, даже с каким-то оттенком жалости.
Она тут же отбросила от себя эти мысли. Знала, какие вопросы незамедлительно последуют дальше, если продолжать размышлять о нём. Где их сын? Что с ним? Удалось ли Наде его спасти? И где сейчас она?
Об этом думать вообще нельзя. Это табу.
Генрих скорее всего либо погиб, либо в плену, третьего не дано. А в плену их тоже долго не держат, кормить эту ораву пленных нечем, поэтому их быстро ликвидируют, о чём ей по дороге сюда рассказал словоохотливый Степанов. Правда это или неправда — не важно.
Важно, что Генриха больше нет. И сына у них тоже нет.
И никогда не было.
Вера почувствовала, как горит лицо, прижалась пылающим лбом к холодному стеклу. Площадь внизу ожила. По ней ходили сельчане, о чём-то переговаривались с солдатами. Окружённый девчонками и парнями, что-то оживлённо рассказывал Васёк.
Сейчас надо очень тщательно продумать, что и как написать. Каждое слово может быть истолковано превратно этим лысоватым капитаном. Ему уже, небось, наговорили с три короба все кому не лень…
Но с другой стороны, мало ли кто что говорит, никаких свидетелей ведь нету. То, что Генрих заезжал к ней в дом иногда, это правда. За это она готова ответить. А больше — ничего.
Понятно, что и за меньшие преступления людей расстреливают. Но она всё объяснит, только надо найти правильные слова.
Она их найдёт, сейчас подумает и найдёт.
Лишь бы дождаться Наташу!
Она обязана найти эти слова. Война ведь кончится рано или поздно. А там, глядишь, и Миша отыщется. Она же чувствует, что он жив. Ради них двоих она ещё немного поборется за свою жизнь. Этот особист зря считает, что он её запугал. Немцы и те её не запугали.
Это не немцы — это свои!
Немцев можно было обмануть, своих нельзя, не получится. Да она и не собирается этого делать. В конце концов, сколько успешных партизанских операций было проведено с её помощью. Разве не так? Чего ей бояться?! Она расскажет всё как есть.
Почти всё как есть…
А там будь что будет.
Вера отошла от окна, села за стол, задумчиво подвинула к себе лист бумаги, обмакнула ручку в чернильницу и начала писать. Спустя два часа всё тот же Степанов открыл дверь и на этот раз молча, пряча глаза, отвёл Веру вниз, к капитану Кашину.
Вера робко вошла в кабинет, с облегчением увидела, что Тимофеевский всё ещё там, сидит у стола на её месте, в старом кресле. Стараясь не смотреть на него, она приблизилась, протянула капитану кипу исписанных листов.
— Вот я написала здесь… Всё как было.
Кашин взял бумаги, небрежно положил их на стол.
— Садитесь, Вера Никитична, — предложил он, показывая на стул.
Вера сразу уловила, что тон его несколько изменился, потеплел. Она напряглась, предполагая подвох, ловушку.
— Дело ваше непростое, — продолжил особист, — скрывать не буду. Тут Владимир Григорьевич кое-что осветил по вашему вопросу… Вы не думайте, я ведь тоже войну прошёл, многое понимаю… Короче, предлагаю вам искупить вину честным трудом. Возвращайтесь к работе, Вера Никитична! Бумаги ваши мы, конечно, внимательно почитаем, но, думаю, пусть они пока полежат. Потом разберёмся.
Вера, с трудом переваривая услышанное, переводила недоумённый взгляд с одного на другого, не могла поверить, что её ситуация вдруг так резко изменилась.
Тимофеевский смотрел на неё лукаво, ей даже показалось, что он еле заметно подмигнул ей. Всё это было каким-то чудом, она готовилась совсем к другому.
— К какой работе? — медленно спросила Вера.
— К вашей непосредственной, Вера Никитична, — улыбнулся Кашин.
Улыбка сильно изменила его. Он уже совсем не походил на Бруннера.
Тот никогда бы не смог так улыбнуться.
— Война, конечно, ещё идёт, — терпеливо, как маленькой, начал объяснять капитан, — но ждать её окончания мы не будем. Может, она ещё год протянется, кто знает. Здесь у нас советская власть, понятно? И мы будем жить согласно ей. Нормально жить. Насколько это возможно, конечно. Вот сейчас школу будем восстанавливать. Скоро дети вернутся.
— Я что, буду опять немецкий преподавать? — всё ещё недоумевала Вера.
Кашин посерьёзнел, погладил лысину.
Время непростое, всё надо делать осмотрительно, обдуманно, главное, не торопиться принимать решения. Удачно, что Тимофеевский появился так вовремя. А ведь чуть не влип, мог легко напортачить, совершить грубую ошибку. Его бы за это потом по головке не погладили. Война, надо полагать, в этом году закончится, наши уже в Польшу вошли… И Тимофеевский, по его сведениям, по окончании войны скорее всего станет главным человеком в области, его прочат в первые секретари. Ничего не скажешь — герой! Сразу видно, характер у этого мужика крутой, да и связи в верхах немалые. И эта Денисова при его поддержке ещё, глядишь, героя получит. Так что делу пока ход давать не стоит. Но бумажки на неё, конечно, пусть полежат. Мало ли как что обернётся. Бдительность никогда не помешает.
— Ну, с этим мы пока спешить не будем, Вера Никитична, — сказал он. — Начнёте завхозом работать. А пока подберём надёжного опытного директора, будете временно исполнять его обязанности.
— А Алла Петровна как же? — окончательно запуталась Вера.
— Бывший директор Кошеверова больше не вернётся, — перешёл на сухой официальный тон особист. — Она умерла в эвакуации. Людей, Вера Никитична, категорически не хватает. Из-за войны очень много детей осталось сиротами, так что есть решение переоборудовать дарьинскую школу в интернат.
— Детский дом? — уточнила Вера.
Непривычное слово «интернат» звучало для неё диковато.
— Ну вроде того, — кивнул Кашин. — Ну так что, берётесь?
Вера снова поглядела на Тимофеевского.
На этот раз командир подмигнул ей вполне отчётливо и с таким лукавым прищуром, что она чуть не засмеялась.
— Берусь, — твёрдо сказала Вера.
Глава 43
БИБЛИОТЕКА
Отгремел долгожданный День Победы, рассыпался в тёмном небе красочным, невероятным, навсегда оставшимся в памяти салютом. Настало неожиданно жаркое, сводящее с ума духотой лето сорок пятого года. Светозерск за день накалялся до предела, к пяти часам даже асфальтовая мостовая плавилась под горячими лучами солнца, липла к ногам. Ждали дождя, но его всё не было.
Вот уже третий месяц Надя работала в светозерской городской библиотеке, готовила её торжественное открытие, намеченное на воскресенье, десятое июня.
Надей, впрочем, её уже давно никто не называл, за эти годы совсем привыкла, что она — Нина. Только вот была сначала Ниной Константиновной Седых, а теперь стала Ниной Анатольевной Курочкиной. Пока лежала контуженая, так её по всем больничным документам и провели. А как пришла в себя, поправилась, то решила ничего не менять, пусть уж как есть, так и остаётся. Какая разница?
К тому же про покойную Нину Курочкину и всю её семью она знала немало, Ирина Семёновна ей часто и подробно рассказывала обо всех… В живых уже никого из них не осталось. Так что шансов, что кто-то её уличит, почти не было. Тем более жила теперь Надя в Посадском районе, на другом конце города, там ей выделили комнату. Да и вообще «Курочкин» оказалась фамилия весьма распространённая, в одном Светозерске семей, наверное, пятьдесят, не меньше.
