любые расстояния.
Мечта исполнилась – теперь у нее были крылья. Огромные, черные, они уносили Рунд прочь от всего, что причиняло боль. Еловые, буковые, сосновые, дубовые вершины, шумя, проносились под ней зелено-коричневым потоком, прятались в тумане, выныривали из сизого марева, и ветер ласково перебирал ее перья. Древняя пуща говорила на своем языке.
Рунд глубже вдохнула напоенный влагой воздух. Вкус свободы на деле оказался горьким, как дым от коптящих сырых ветвей. Пахло смолой и можжевельником. Взглянув вниз, Рунд обнаружила, что лес закончился, сменившись вересковой пустошью. Костры распускались на серой земле, как огромные огненные цветы.
Вокруг них стояли люди и смеялись, пока в пламени сгорали обмотанные тряпьем тела. Вкусно пахло мертвечиной и жареным мясом. Рунд раззявила клюв, и из груди вырвалось хриплое карканье. Славный пир, славный.
Цепочка из костров вела к Горту. Рунд узнала замок сразу же и дернулась, желая повернуть назад. Хотелось оказаться как можно дальше от скрюченного черного чудовища. Горт не принадлежал ни ей, ни Титу. Высокие стены ограждали мир от призраков – Рунд видела их теперь, когда прозрела. Но не боялась – мертвые не причиняли ей зла.
Только живые.
Вереница всадников потянулась из распахнутых ворот, и Рунд опустилась ниже. Седобородый высокий воин возглавлял процессию и пошатывался в седле. То и дело мужчина прикладывался к фляге, и лицо его, искусанное годами, мог узнать не всякий.
Но Рунд узнала.
«Отец».
Тяжелое, вязкое слово. С тех пор как они расстались, Тит постарел – и волосы его, прежде черные, поседели и стали короче. Он больше не заплетал их, и пряди сбились в колтуны. Рунд помнила Тита грозным сильным воином. Сейчас Дага походил на жалкого пьянчугу или бездомного попрошайку. На кого угодно, только не на лорда. Вороньим глазом Рунд видела на нем кровь – слишком много крови. Темные разводы пачкали его руки, лицо и одежду. Воронья и человеческая, кровь принадлежала взрослым, старикам и даже детям. Их тени шлейфом тянулись следом за ним, не отставая ни на шаг. Десятки лиц, подернутых дрожащей дымкой.
«Теперь мы равны».
– Глянь, какая наглая ворона, – другой всадник, светловолосый и молодой, покачнулся в седле и махнул рукой, желая ее отогнать. Вместо этого едва не сверзился с коня и смачно выругался. – Подлетела близко и кружится, погань. Глаза выклевать хочет, что ли. Совсем не боится. Сколько мы их перестреляли – страшно вспомнить. Сейчас и эту подловим. Эй, Виг, проверь свою меткость!
Тот, к кому он обращался, засмеялся и вскинул арбалет. Сталь тускло блеснула, и на Рунд безжалостно уставился кончик болта. Она шарахнулась в сторону, крылья отчаянно захлопали, набирая высоту, но оружие оказалось быстрее. Рунд успела оглянуться и увидеть свою смерть – на этот раз та приняла облик воина с кривой улыбкой на безусом лице.
«Тебе не привыкать».
В боку кольнуло, и жар расползся по тщедушному птичьему телу. Кто-то закричал, а может, Рунд только почудилось. Мир сделался ярким до боли, до рези в глазу, закружился и тут же померк.
Рассвет наступал неумолимо, будто вражеская армия, и сотни лучей пронзали облака, точно раскаленные копья. Звезды отступали, гасли одна за другой, прятались во мраке, и деревья распрямляли ветви, освобожденные от ночных кошмаров. Безглазый идол кривил немой рот, а на его плоской выщербленной макушке сидел огромный ворон.
Птицы были повсюду – сотни ворон, разносящих карканье по лощине. Они слетались к капищу, вспарывая холодный утренний воздух глянцевыми крыльями. Маленькие воронята и взрослые вороны стремились занять свободные участки. Другие кружились в воздухе, выписывая причудливые фигуры.
Над Рунд нависло лицо Петры – так близко, что она могла рассмотреть поры на его коже и волосы, пучками торчащие из носа. И глаза, полные испуга. Испуга и… торжества?
– Девка пришла в себя, – сказал он, и впервые за все их знакомство Рунд услышала в голосе Петры страх. И волнение – так охотник радуется пойманной дичи. Пахло кровью, и она, липкая и горячая, не переставая текла изо рта и щекотала шею. Захотелось улыбнуться, но сил не осталось даже на такую малость. – Она жива!
«Я бы не была в этом так уверена», – успела подумать Рунд, прежде чем потерять сознание.
Глава 9
Лекарство от боли
у, – в который раз за день повторил Джерди Той и, поерзав на лавке, скуксился. Видимо, задница его так и не нашла удобного положения. Как ни крутись, а седалище было придумано явно не для удовольствия. – С чем ты к нам пришел?
Тит украдкой зевнул. На рассвете его подняли с ковра, заставили оттереть блевотину, застрявшую в бороде, и притянули в холодный унылый зал. Рысь сочувственно поглядывала на него с одного гобелена, на соседнем, злорадствуя, восходили сразу два солнца. Напоминание о том, кому на самом деле теперь принадлежит эта земля. «Вот и разбирались бы с прошениями сами».
От усталости голова набухла, как спелый кочан, и готова была вот-вот лопнуть. Слуги успели зажечь свечи, но когда – Тит и не заметил. Перед ним лежали бумаги, в которых он ничего не смыслил. Слепо подписывал все, что ему подсовывал наместник.
Старый лекарь, невесть зачем пришедший на собрание, недовольно косился на Тита из-под кустистых седых бровей. По его лысой макушке пробегали блики, и он постоянно что-то жевал беззубым ртом. Давно пора заменить эту развалину, все равно толку от него мало. Даже прыщ на заду вылечить не может, зато если понадобится осуждать лорда, то – пожалуйста! – Берд будет в первых рядах.
Слуги развели огонь в камине, но зал прогревался медленно, и Тит плотнее закутался в плащ, подбитый волчьей шкурой. И как только Норвол справлялся с этой тяжкой повинностью? Тит, Джерди и Берд сидели за длинным столом, а перед ними, сменяя друг друга, топтали ковер крестьяне. И у каждого с десяток жалоб – то на собственную корову, то на соседа, эту корову укравшего. Тит готов был отдать все подворье замка, лишь бы от него отстали и дали спокойно предаться благостному пьянству.
Но Джерди, к сожалению, не искал легких решений. В очередной раз помирив спорщиков, он вызвал следующего. Тит икнул от неожиданности: перед столом лорда, гневно раздувая ноздри, возник Тиго Миш – землевладелец, торговавший лошадьми. В последнее время дела у него шли не то чтобы хорошо и,
