Но чаще всего делали вид, что ни ее, ни Бёва не существует. Это было понятно и не обидно. Окажись Рунд на их месте, она бы давно вырезала вражьи языки и обмотала кишками окрестные деревья.
В конце концов наверх двинулись все, кроме Феда. Тот остался недоволен, но молча принялся расседлывать лошадей. Бёва уложили между корней старого кряжистого вяза и даже пинать напоследок не стали, почти заботливо укрыв плащом. Все правильно. Нужно, чтобы они были живы, когда их приведут к королю – горному королю. Теперь Рунд знала, что Абнер ни при чем. Большой любовью к нему, конечно, не воспылала, но обрадовалась.
Рунд помнила правителя Мегрии. Его можно было даже назвать красивым, если бы в серых глазах таилось меньше холода и больше – приязни. Особенно ее интересовала королева, но та не пожелала выйти к маленьким пленникам. Брунну ун Форца называли богиней войны, и в свои лучшие годы она внушала ужас врагам. Сейчас, наверное, Брунна постарела, увяла, так и не разродившись наследником. Мегрия стояла у обрыва, и внизу вместо воды плескалась гражданская война за трон. Только дурак мог хранить верность короне, которая торгует детьми, а Рунд себя дурой не считала.
Болота остались позади, но туман нагнал отряд даже в сердце Равнскёга. Наползал клочьями, словно марево, и клубился между замшелыми влажными стволами. Пару раз Рунд оглянулась, едва не свалившись с узких ступеней. Лестница ползла вверх, как каменная змея, и извивалась в жухлой траве. Веревку в руках держал Горик и тянул Рунд за нее, как корову. Шла она так же – едва переставляя ноги, за что получала тычки в спину от Петры. Петра и Фед приходились друг другу братьями – оба рыжеволосые и светлоглазые. Однако из них двоих чаще палку в руки брал Петра.
Не бил Рунд только Мушка, но он больше молчал, чем говорил, и выглядел так, словно рассорился с головой. Мог часами стоять под ночным небом, раззявив рот и рассматривая звезды. Волосы свои, тусклые и длинные, он не расчесывал и не мыл, постоянно скреб голову и вылавливал вшей. Но все это Рунд готова была простить Мушке, поскольку он никогда не смотрел на нее как на кучу дерьма.
Хотя кем она была, если не дерьмом?
– Какая красотища! – Горик остановился так внезапно, что Рунд едва не уткнулась носом в его вонючую грязную куртку. Петра снова воспользовался палкой, и Рунд, пошатнувшись, упала на колени в траву. Веревка натянулась, сдавив исполосованную шею, и Горик, даже не оглядываясь, дернул за нее, заставив Рунд подняться. – Смотри! Небось в сраной империи такого ты никогда не видела.
Кое-как они доползли до вершины, и, хотя Рунд не могла понять, что им тут понадобилось, да еще с ней на поводу, спросить не осмелилась. Боялась, что следующим, что она потеряет, станут зубы. Может, они сбросят ее вниз, принеся в жертву богам? Или покинут здесь, привязанную к одной из статуй? Капище давно разрушили и забросили, оставив часть западной стены и несколько каменных идолов, призванных коротать вечность среди дикой глуши. Серый с черными прожилками камень выдержал огонь, хотя темные разводы остались на расколотых ликах вороньих богов. Они молчали, просительно протягивая вперед руки – с чашами и без. Тихая молитва, просьба без ответа.
Горик подтолкнул ее, пропуская вперед, и мелкие камни захрустели под ногами Рунд. Пол сохранился, и его покрывали причудливые письмена и узоры, выщербленные ударами меча. Прямо на нее из полумрака пустыми глазницами смотрел идол и хмурил высеченные из камня брови. Божок был недоволен – плоская чаша в ладонях давно опустела и поросла сорной травой. Никто ему больше не кланялся, никто не звал по имени. Истукан, забытый всеми в древних развалинах. Обреченный вечно стоять под дождем, снегом, в жару и холод. Древнее капище, некогда являвшееся местом силы воронов, разрушила королевская воля. Никому не было дела до развалин. Лишь солнце тускло освещало замшелые валуны, да уныло посвистывал ветер.
Рунд вздохнула. Будь она на месте старого бога и стой в этом лесу, ей бы тоже не хотелось смеяться.
Другой бог плакал нарисованными киноварью слезами. Третий лишился большей части головы и зарос травой по самую грудь. Еще двое идолов стояли, взявшись за руки – близнецы, и у каждого по одному глазу. Петра забормотал что-то себе под нос, а Мушка внезапно засмеялся.
– Сегодня дикая ночь. Ночь туманов и последнего луча зимнего солнца. Боги придут, чтобы взять жертву, и кровь врага придется им по вкусу.
Горик обернулся. В маленьких черных глазах застыло непонятное выражение, которое Рунд истолковала по-своему.
– Хотите убить меня? Ваш король, наверное, расстроится.
Мужик фыркнул:
– У нас есть еще твой дружок, девица. Но ты не трясись, никто убивать тебя не станет. Подаришь каплю крови, и хватит. Эй, Мушка, давай сюда нож! Он у него особенный, – Горик осклабился, показав в улыбке крупные желтые зубы. – Открывает ворота духам. Ты думаешь, отчего он такой чудной, наш Мушка? Он тигори, шаман. Одной ногой тут, другой там. Мы храним веру старым богам и князю Норволу. Его род всегда был к нам добр.
Рунд не удержалась от ответной улыбки.
– Так добр, что пил вашу кровь, а плоть дарил своим выдуманным богам?
Лицо Горика тут же помрачнело. Он наставил на Рунд указательный палец – толстый и грязный – и потряс им, как будто отчитывал ребенка.
– Ты это, девка, брось. Наши боги старше той вонючки, перед которой ты отбивала свои колени. Думаешь, кто выклевал его зенки? Вороны. Слишком многое хотел узнать тот дурак. У твоего бога раньше было имя. Об этом ваши паскудники не говорили?
Не говорили. Да Рунд и не спрашивала, считая выдумкой всех богов, которых ей подсовывали. Проще и надежнее казалась вера в меч и руку, которая его держала. Боги никогда не приходили к ней, сколько ни молись. Рунд поняла, пусть и не сразу, что рассчитывать нужно лишь на себя. Никто тебе не поможет, если только сам не раскорячишься как следует.
Тем временем Мушка достал нож – широкий, с костяной рукояткой, он удобно лег в ладонь Горика. Петра деловито очищал от травы чашу недовольного идола, обращенного лицом к западу. Завершив свое дело, он опустился на колени и, раскачиваясь взад-вперед, принялся что-то бормотать себе под нос. Все они тут сумасшедшие. Рунд скривилась.
– Боги давали нам плодородные земли в обмен на малые дары. Все мы пришли из земли, и все туда уйдем. Рано или поздно – так какая
