глубоко религиозный, он был воспитан в строгих представлениях о том, что можно говорить, а чего нельзя. Положив трубку, он сел на край кровати и сказал:
– Грёбаный ад!
Затем агент А принялся рисовать себе всевозможные способы умерщвления Номбеко Майеки. Отдавая предпочтение наиболее медленным вариантам.
• • •
– Атомная бомба? – сказал Хольгер.
– Атомная бомба, – подтвердила Номбеко.
– Ядерное оружие?
– Не без того.
Раз уж вышло как вышло, то, по мнению Номбеко, Хольгер имел право услышать всю историю. И она рассказала ему и про военную базу Пелиндаба, и про секретный ядерный проект, и про шесть бомб, обернувшихся семью, и про инженера Вестхёйзена с его многолетним везением, «Клипдрифтом» и роковым невезением под занавес, и про двух агентов МОССАД, и про посылку с антилопьим мясом, отправленную в Стокгольм, и про другую посылку, значительно большего размера, адресованную в Иерусалим, – ту самую, которая ехала теперь в кузове. Не особо вдаваясь в подробности – однако примерную картину Хольгер себе составил.
Он понял все, кроме одного: как такое могло произойти? Номбеко и агентам всего-то и нужно было, что проследить за двумя посылками, маленькой и огромной, – что тут трудного?
Полной уверенности у Номбеко не было, но определенные догадки имелись. Дело в том, что за отправку почты из научно-исследовательского центра отвечали три сестренки-китаянки – милые, но несколько взбалмошные и недалекие. Для которых налепить две наклейки на две посылки одновременно могло оказаться непосильной задачей. И вышла промашка.
– Это мягко говоря, – сказал Хольгер, чувствуя, что холодеет.
Номбеко молчала.
Хольгер продолжал:
– Значит, ты и представители самой, по-видимому, успешной в мире разведки отдали наклейки с адресами трем взбалмошным и недалеким девчонкам?
– Получается, что так, – ответила Номбеко. – Если говорить напрямик – чего, с учетом ситуации, боюсь, не избежать.
– Но кто же поручает отправку почты людям, на которых нельзя положиться?
– И прием, – добавила Номбеко. – Это все инженер. Один из глупейших субъектов, каких я встречала. Читать он умел, но и только. Напомнил мне одного на редкость тупого секретаря Йоханнесбургского муниципального управления санитарии, с которым я имела дело еще подростком.
Хольгер ничего не ответил, потому что мозг у него переклинило. Всякий, кому случалось не по своей воле возить в кузове атомную бомбу, его поймет.
– Ну что, вернем бомбу израильтянам? – предложила Номбеко.
Тут Хольгер вышел из ступора.
– Ни за что! – заявил он.
У него свой жизненный опыт, хоть и совсем иного рода; его ведь, как уже известно мисс Номбеко, не существует. Тем не менее он любит свою страну. Поэтому о том, чтобы добровольно передать ядерное оружие израильской или иной спецслужбе на шведской земле, не может идти и речи.
– Ни за что! – повторил он. – А тебе нельзя оставаться в лагере беженцев. Израильтяне наверняка именно там и станут искать и тебя и бомбу.
Номбеко признала, что Хольгер прав. Но куда больше ее заинтриговало повторенное им заявление, что его не существует.
– Это долгая история, – пробормотал Хольгер.
Номбеко задумалась. В размышлениях о собственном будущем как свободной женщины она пришла пока лишь к одному: хорошо бы встретить кого-нибудь более или менее нормального, потому как прежде ей с этим категорически не везло. И вот он появился – с виду обычный швед. Добрый. Участливый. Начитанный. И заявляет, будто его не существует.
Она не успела додумать эту мысль, когда Хольгер сообщил:
– Я живу в Гнесте, в развалюхе под снос.
– Здорово, – сказала Номбеко.
– Как насчет того, чтобы перебраться туда же?
Номбеко решила, что ножницы в обществе Хольгера не понадобятся. Дом под снос в… как он сказал – Гнесте?
Ха, подумала она. Когда полжизни проживешь в трущобах, а другую половину – за двойным контуром, то дом под снос – это явный прогресс.
Но уверен ли мистер Хольгер, что ему так уж нужны беженка и атомная бомба? Плюс иностранная спецслужба у них на хвосте?
Хольгер ни в чем уверен не был. Но собеседница вызвала у него невольную симпатию. Такую, которая не позволяла отдать ее на растерзание МОССАД.
– Нет, – сказал он. – Не уверен. Но предложение остается в силе.
Номбеко тоже почувствовала симпатию к Хольгеру. Уж кому и симпатизировать, если не ему?
– А ты не сердишься на меня из-за этой атомной бомбы?
– Да ладно, ничего, – сказал Хольгер. – Бывает.
От израильского посольства Хольгер и Номбеко поехали по трассе Е4 через Эстермальм и далее на юг, через Норрмальм и Кунгсхольмен. За окном показался самый высокий небоскреб Швеции – восьмидесятипятиметровая башня редакции «Дагенс нюхетер». Хольгеру помимо воли рисовались картины того, что будет, если бомба взорвется. Наконец он не утерпел:
– Если все кончится плохо, то насколько? – спросил он.
– В каком смысле? – не поняла Номбеко.
– Ну, если я въеду в фонарный столб и бомба рванет… что именно тогда произойдет? Нам с тобой, надо думать, мало не покажется, а скажем, вон та высотка, она рухнет?
Номбеко подтвердила: да, Хольгер прав, взрыва они не выдержат. Высотка, впрочем, тоже. Бомба уничтожит почти все в радиусе… примерно… пятидесяти восьми километров.
– Почти все в радиусе пятидесяти восьми километров? – переспросил Хольгер.
– Да. Вернее, все вообще.
– В радиусе пятидесяти восьми километров? Весь Большой Стокгольм?
– Я не знаю размеров Большого Стокгольма, но, судя по названию, он должен быть большой. Далее, есть дополнительные факторы…
– Факторы?
– Помимо собственно огненного шара. Ударная волна, проникающая радиация, направление ветра. И другие вещи… Если, допустим, ты въедешь в этот фонарный столб и бомба сдетонирует…
– Или, допустим, если я передумаю в него въезжать, – сказал Хольгер, вцепившись в руль обеими руками.
– Ну предположим, только для примера. Произойдет, полагаю, то, что все больницы на территории Большого Стокгольма сгорят. Иными словами – кто тогда поможет нескольким сотням тысяч людей, получившим тяжкие телесные повреждения за пределами этого радиуса?
– Да, кто? – спросил Хольгер.
– Во всяком случае, не ты и не я, – сказала Номбеко.
Хольгеру до того захотелось покинуть этот пятидесятивосьмикилометровый радиус, что он вырулил на Е4 и прибавил газу. Номбеко пришлось напомнить ему, что, как бы он ни гнал и сколь далеко ни уехал, от безопасной зоны его по-прежнему будут отделять все те же пятьдесят восемь километров, пока у него в машине лежит то, что в ней лежит.
Тут он снова сбросил скорость, призадумался и спросил, не могла бы Номбеко сама разрядить бомбу, раз уж она присутствовала при ее создании. Номбеко ответила, что бомбы бывают двух видов – исправные и неисправные. Бомба, которую они везут, к несчастью, исправна, и ее демонтаж займет часа четыре-пять. Но времени на это
