Пару дней спустя стало ясно, что повышение соответствующим образом увеличило влияние самого бюро и штабсляйтера: на встрече Гитлера с австрийским канцлером Куртом фон Шушнигом присутствовал не Гесс, а Борман, исполнявший на переговорах отнюдь не обязанности мажордома. Научившись с полуслова понимать пожелания фюрера, Борман был последователен во всем вплоть до мелочей, стараясь помочь Гитлеру застращать визитера. Рейхсляйтер НСДАП не только посадил в приемной двух генералов свирепого вида, но и устроил так, чтобы Шушниг постоянно чувствовал присутствие австрийских национал-социалистов, которых он преследовал и многим из которых приходилось скрываться в Германии. В тренировочных лагерях в горах Баварии проходили обучение несколько тысяч австрийских национал-социалистов, обеспеченных хорошим жильем, питанием, формой СА и денежным довольствием. Эти отряды входили в состав «Австрийского легиона», финансирование которого производилось исключительно за счет средств борманского «Фонда Адольфа Гитлера».
Комитет Гесса выступил инициатором кампании в защиту национал-социалистов соседнего государства, которую министерство Геббельса умело превратило в мощную пропагандистскую волну. Кроме того, поднаторевший в придворных интригах Борман привлек — к великому удовольствию уроженца Австрии Гитлера — нескольких австрийцев к руководству строительными работами в Оберзальцберге и поручил сотне бойцов одного из отрядов «Австрийского легиона» охрану Бергхофа, которую прежде обеспечивали [194] подразделения СС. Естественно, Шушниг чувствовал себя так, словно попал в логовище льва.
Следовало упредить задуманный Шушнигом плебисцит, и 12 марта 1938 года Гитлер отдал приказ о вступлении в Австрию. Этот день в дневнике Бормана отмечен записью: «Вылетел в Мюнхен вместе с фюрером». В десять часов утра они уже приземлились в аэропорту Обервейзенфельда и на окрашенном в защитно-серые тона грузовике отправились в Мюльдорф-на-Инне, в штаб седьмого армейского моторизованного корпуса. А в полдень корпус выступил в поход на австрийский городок Браунау, в котором родился Гитлер. Пограничные шлагбаумы уже подняли, позволяя германским войскам беспрепятственно продолжать движение под трезвон церковных колоколов и приветственные крики многотысячных толп, немало мешавших продвижению колонны: потребовалось четыре часа, чтобы преодолеть по шоссе девяносто километров до Линца. К тому времени, когда с балкона городской гостиницы Гитлер обратился к австрийцам с первой речью, уже совсем стемнело. На следующий день газеты старательно перечисляли имена представителей партийной элиты, стоявших рядом с фюрером в столь исторический момент. Однако имя Бормана в этом списке не упоминалось. Никто не заметил его и два дня спустя, когда Гитлер, окруженный многочисленной свитой, с высокого балкона венского императорского дворца произнес речь перед расплескавшимся внизу морем восторженных сторонников, заполнивших площадь и прилегавшие улицы и зачарованно внимавших словам кумира. Несмотря на свой высокий ранг, Борман умудрился остаться в тени: он хорошо понимал подоплеку событий «ночи длинных ножей», знал, сколь плохую службу сослужила популярность многим лидерам НСДАП, и не допускал появления каких-либо намеков на свою значимость в глазах широкой общественности, чтобы [195] не давать пищу ревнивой подозрительности беспощадного вождя.
Прочие же крупные партийные деятели постарались заполучить в этой постановке заметные роли. Геринг временно представлял главу государства в Берлине; Геббельс читал обращения Гитлера по радио; Гесс вылетел в Вену еще 11 марта, чтобы организовать фюреру достойную встречу (по примеру гауляйтера Йозефа Бюркеля, который осуществлял подобные функции в 1935 году, когда фюрер опробовал метод аншлюса, присоединив к Германии земли Саара). Одновременно с Гессом в Вене появился и Гиммлер с подразделениями полиции и гестапо.
Борман же наблюдал за происходившим из спасительной тени всемогущего, комфортно обосновавшись в средоточии истинной власти. Не получив лавров, он удостоился чести выполнить работу самого доверенного слуги фюрера, которому поручаются задания крайне тонкого и щепетильного свойства. Гитлер был чрезвычайно заинтересован в том, чтобы случайно не всплыли наружу сведения о поре его юности и о заведенных в годы проживания в Вене сомнительных знакомствах, противоречивших его собственным требованиям, сформулированным в «Майн кампф». Для этого следовало изъять некоторые документы из архивов полиции и изолировать или устранить ряд свидетелей, особенно Рейнхольда Ханиша, снабжавшего Гитлера акварельными красками, когда тот мечтал доказать свое право называться художником, и проживавшего с ним в Мейдлинге в общежитии, фактически представлявшем собой ночлежку. Ханиш оказался достаточно глуп и некогда попытался шантажировать Гитлера, угрожая предать огласке ряд компрометирующих фактов. Фюрер не отличался милосердием и всегда мстил за свои страхи. Борман приказал гестапо найти и арестовать Ханиша. Запись в его дневнике гласила: «После присоединения Австрии Ханиш повесился». [196]
* * *
Гитлер вновь появился в Оберзальцберге лишь в апреле — в Берлине уже отгремели пышные празднества по поводу великой победы, был распущен рейхстаг, прошла предвыборная кампания и состоялись новые выборы. Борману наконец-то представилась возможность продемонстрировать фюреру постройки, возведение которых было закончено в его отсутствие. У Бергхофа появилось второе крыло, значительно расширилась площадь, отведенная под теплицы, полностью обновились здания фермы.
Три дня Гитлер посвятил осмотру Оберзальцберга. Совершая утреннюю прогулку, Гитлер, указав на чей-то дом, заметил, что это строение портит панораму. В тот же день Борман выкупил этот участок, но при оформлении случилась небольшая заминка, поскольку прежние владельцы — пожилая пара — настаивали на праве дожить в родном доме остаток своих дней. Чтобы не терять времени, Борман вручил им дополнительно чек на кругленькую сумму и немедленно выставил их вон: у дома уже стояли наготове бульдозеры и рабочие. На следующий день, взглянув туда, где вчера стоял «неправильный» дом, Гитлер увидел лишь мирно пасущихся на зеленой лужайке коров.
Чайный домик еще не был готов к открытию, и представлялось чрезвычайно трудным делом завершить эти работы ко дню рождения Гитлера, то есть к 20 апреля. К тому же появились первые признаки того, что фюрер утратил интерес к строительной эпопее в Оберзальцберге. Он не пожелал осмотреть шоссе к Кельштейну, пробитый в горе тоннель с подъемником и новую дорожку, серпантином обвившую склон скалы, запретил шуметь в утренние часы (а без шума строительство попросту невозможно), поскольку это нарушало его сон, а за столом отпускал нескладные каламбуры, посмеиваясь над неуемным [197] рвением Бормана, с остервенением сверлившего дыры в горах. Однажды Гитлер пожаловался адъютанту Юлиусу Шаубу, что суета строительных работ и потоки бетона ему опостылели и что оставшиеся годы он хотел бы провести в более тихом и спокойном уголке. Если бы на эти никчемные постройки не было потрачено так много миллионов, он с радостью взорвал бы их все разом.
Борман же тем временем предпринял сверхусилия, стремясь под предлогом обеспечения безопасности отгородить Гитлера от любых приспешников. В числе прочего было отменено «шествие паломников». Вокруг Оберзальцберга выросла двухметровая стена с двумя диаметрально расположенными воротами, пройти через которые можно было только по специальным пропускам. Охрану несло особое подразделение СС, служащие которого подчинялись не своему номинальному руководству (то есть Гиммлеру), а лично Борману, по своему усмотрению решавшему, кому (кроме официально приглашенных фюрером гостей) разрешен доступ на территорию Оберзальцберга. Инструкция Бормана для охраны гласила, что даже «должность министра не дает права доступа ее обладателю».
Летом 1938 года Гитлер, почтив своим присутствием Вагнеровский фестиваль, проинспектировал войска, провел смотр военно-морских сил и посетил укрепления Западного Вала, а в начале сентября посвятил восемь дней съезду НСДАП в Нюрнберге, куда в те дни устремились миллионы его поклонников. Повсюду фюрера сопровождал коротышка рейхсляйтер с бычьей шеей, которого в лицо знали совсем немногие и место которого в иерархии национал-социалистов точно не мог определить никто.
На том съезде Гитлер объявил миру о своих правах на Судеты, которые он намеревался «тем или иным способом» отобрать у Чехословакии. Три дня спустя [198] британский премьер-министр Чемберлен приехал в Оберзальцберг в надежде предотвратить угрозу войны.
Это случилось 15 сентября. Весь мир, включая немцев, с тревогой ждал разрешения конфликта. В этот день Борман и Гитлер развлекали себя осмотром роскошного Кельштейна. 16 сентября, когда самолет Чемберлена лег на обратный курс, эти двое вновь отправились в чайный домик, прокатившись по прижавшемуся к крутому склону шоссе, заканчивавшемуся виадуком на высоте 1900 метров над уровнем моря. Тяжелые двустворчатые ворота гостеприимно и плавно раскрылись при их приближении. Они прошествовали по широкому вырубленному в камне скалы ярко освещенному тоннелю, и подъемник, отделка которого тускло поблескивала благородством бронзы, вознес посетителей еще на сто тридцать метров и доставил их прямо внутрь чайного домика, убранство которого явно не соответствовало скромному названию: большая кухня, обеденный зал, кабинет, помещение охраны, ванная комната, погреба, терраса для солнечных ванн, а выше — главная достопримечательность! — просторный круглый зал с огромным камином посередине и высокими расписными окнами, через которые открывалась восхитительная панорама баварских гор. Казалось, «Орлиное гнездо» парило в потоке желтых лучей заходившего солнца.
