На том съезде Гитлер объявил миру о своих правах на Судеты, которые он намеревался «тем или иным способом» отобрать у Чехословакии. Три дня спустя [198] британский премьер-министр Чемберлен приехал в Оберзальцберг в надежде предотвратить угрозу войны.
Это случилось 15 сентября. Весь мир, включая немцев, с тревогой ждал разрешения конфликта. В этот день Борман и Гитлер развлекали себя осмотром роскошного Кельштейна. 16 сентября, когда самолет Чемберлена лег на обратный курс, эти двое вновь отправились в чайный домик, прокатившись по прижавшемуся к крутому склону шоссе, заканчивавшемуся виадуком на высоте 1900 метров над уровнем моря. Тяжелые двустворчатые ворота гостеприимно и плавно раскрылись при их приближении. Они прошествовали по широкому вырубленному в камне скалы ярко освещенному тоннелю, и подъемник, отделка которого тускло поблескивала благородством бронзы, вознес посетителей еще на сто тридцать метров и доставил их прямо внутрь чайного домика, убранство которого явно не соответствовало скромному названию: большая кухня, обеденный зал, кабинет, помещение охраны, ванная комната, погреба, терраса для солнечных ванн, а выше — главная достопримечательность! — просторный круглый зал с огромным камином посередине и высокими расписными окнами, через которые открывалась восхитительная панорама баварских гор. Казалось, «Орлиное гнездо» парило в потоке желтых лучей заходившего солнца.
«Подарок» обошелся в тридцать миллионов рейхсмарок (почти триста миллионов современных германских марок). Уже на следующий день Гитлер с гордостью показывал свой чайный домик Геббельсу, Гиммлеру и британскому журналисту Варду Прайсу, который и описал роскошь внутренней обстановки (германским газетам запретили сообщать о Кельштейне). Еще два дня спустя «Орлиное гнездо» посетила большая группа влиятельных деятелей, которых Борман не счел необходимым перечислять в своем [199] дневнике, ограничившись упоминанием о визите «Риббентропа, Бухлера и других».
Череду посещений прервал новый виток судетского кризиса. Гитлер встретился с Чемберленом, а затем в сопровождении Бормана отправился в Берлин, чтобы подхлестнуть народный энтузиазм в преддверии возможной войны. Вскоре в Мюнхене было подписано соглашение, решившее судьбу Судет, и фюрер взял Бормана в путешествие по присоединенным землям. Сразу по возвращении в Оберзальцберг в середине октября 1938 года Гитлер возобновил приглашения на осмотр новой игрушки. В число посетителей входили: гауляйтер Мюнхена Адольф Вагнер; принц Гессе, состоявший в родственных отношениях с итальянской королевской семьей; французский посол Андре Франсуа-Понсе, светские беседы с которым доставляли Гитлеру огромное удовольствие; семья Геббельса в полном составе, общая фотография которой в покоях чайного домика призвана была свидетельствовать об окончании размолвки, вызванной скандальным романом рейхсминистра пропаганды с кинозвездой Лидой Бааровой; генералы фон Браухич и Кейтель; Юнита Митфорд, сестра жены лидера британских фашистов Освальда Мосли, мечтавшая стать возлюбленной Гитлера.
К ноябрю лихорадка восхождений на Кельштейн спала: забава утратила новизну. Борман, с гордостью отмечавший в дневнике каждое посещение «Орлиного гнезда», все реже упоминал о проходивших на вершине скалы званых обедах или приемах. Выяснилось, что Гитлеру становилось не по себе от быстрого подъема на лифте, и теперь он наведывался туда лишь в тех случаях, когда желал сделать приятное Еве Браун и Борману. Фюрера постоянно преследовали страхи: он боялся, что разряд молнии может угодить в кабель подъемника в момент подъема, что укрывшемуся среди камней снайперу не составит труда застрелить [200] его в автомобиле, осторожно взбиравшемся к тоннелю.
Впрочем, рейхсляйтер не стеснялся использовать чайный домик по своему усмотрению. Он привозил в Кельштейн как тех, кого хотел удивить, так и тех, кому хотел оказать честь. Если же у него завязывался очередной любовный роман, то на вершине скалы никто не мог помешать свиданию.
В новогоднюю ночь, когда в Оберзальцберге праздновали начало 1939 года, Гитлер и Ева оставили гостей довольно рано. Гости — все те же приближенные фюрера — продолжали развлекаться на первом этаже Бергхофа, и тут изрядно выпивший Борман предложил отправиться в Кельштейн. Отказались только адъютанты фюрера, которые еще занимали достаточно прочное положение и могли позволить себе отклонить предложение рейхсляйтера; прочие же сделать этого не посмели, хотя перспектива поездки по заснеженному серпантину дороги не вызвала восторга.
Процессию автомобилей возглавил Борман, сам севший за руль. На заднем сиденье рядом с огромным проигрывателем, который захватили, намереваясь вволю потанцевать в чайном домике, примостился Линге, а водитель пересел на место пассажира рядом с Борманом. Натужно рыча моторами, машины поползли наверх. На крутом повороте автомобиль Бормана занесло, он сбил столбики ограждения и не рухнул вниз лишь потому, что врезался в огромный сугроб, нависший над краем пропасти. Машину кое-как вытащили и продолжили подъем, но наверху ждал еще один неприятный сюрприз: снегопад навалил у ворот высокие сугробы, и потребовалось немало сил и времени, чтобы добраться до подъемника. Вконец измученным путникам было уже не до веселья, и все склонялись к мнению, что новый год начался неудачно. Борман же, естественно, так не считал: вся придворная челядь плясала под его дудку — чего же лучше? [201]
Усердно работая локтями
Высшие партийные сановники впервые убедились в реальности карьерного взлета Бормана в дни партийного съезда «Великой Германии». 11 сентября 1938 года, гордо выставив напоказ поблескивающие золотые значки ветеранов нацистского движения, они рассаживались в ложе для почетных гостей в ожидании торжественного парада на Адольф-Гитлерплац в Нюрнберге. По заведенной традиции, рейхсляйтерам отводились места в первом ряду. Неожиданно вперед всех прошел Мартин Борман и расположился на крайнем правом сиденье — наиболее почетном месте, которое прежде всегда принадлежало Роберту Лею, главе организационного отдела НСДАП. Лей одарил Бормана тяжелым гневным взглядом, но не посмел устраивать скандал перед началом торжественной церемонии, — мгновение, доставившее немалое развлечение рейхсляйтерам Вильгельму Фрику и Гансу Франку, по обыкновению занявшим свои места вслед за Леем. О, как дорого пришлось заплатить этим двум ветеранам НСДАП, «неколебимым столпам гитлеровской администрации», за презрительные усмешки, которые они не смогли скрыть при виде грызни двух отъявленных лизоблюдов!
Никто из присутствовавших не посмел выразить возмущение по поводу неподобающего поступка коллеги. Борман же по-хозяйски устроился на почетном [202] месте и окинул шеренгу партийных лидеров твердым и пристальным взглядом сержанта, готового немедленно расправиться с любым недисциплинированным или нерадивым солдатом. Он полностью взял на себя организацию и обеспечение этих восьмидневных партийных торжеств, лично обдумав каждую деталь напыщенного и эффектного действа, главным героем которого выступал сам фюрер. Право на такое доверие Мартин заслужил еще в августе 1935-го, когда Гитлер включил его в состав комитета по подготовке очередного съезда НСДАП. Тогда во время репетиции музыкальной части Гитлеру показалось, что в общем звучании недостает мощи и глубины органа, и Борман взялся за оставшиеся до начала съезда две недели так организовать доставку, установку и настройку органа, чтобы еще осталось достаточное время на репетиции. Удивительно, но он справился и с этим. С тех пор Гитлер неизменно поручал Борману организацию съездов, ибо к каждому партийному сборищу готовилось множество помпезных проектов, требовавших быстрого возведения массивных конструкций.
Все рейхсляйтеры, собравшиеся в тот осенний день в Нюрнберге, получили достаточные основания опасаться человека, обосновавшегося на правом фланге, ибо, презрев условности сложившейся партийной иерархии, он вступил в противоборство с каждым из них. Еще совсем недавно, в 1934 году, Борман возглавил бюро, в числе прочего взявшееся за те же функции, которые исполняло главное управление кадров. Под предлогом «установления более прочных личных и деловых контактов» он приглашал ведущих партийных функционеров со всей Германии, информировал их о руководящей роли и могуществе бюро Гесса и недвусмысленно формулировал правила игры, от которых зависели перспективы карьеры. Теперь стало ясно: те действия не были пустой угрозой. Отныне [203] судьба партийных деятелей решалась в соответствии с данными и характеристиками, хранившимися в архивах службы Бормана.
Хотя рейхсляйтер Ганс Франк, глава германского министерства юстиции, еще позволял себе шутки по поводу надменности Бормана, его юмор уже не отличался искрометностью. В свое время преуспевавший адвокат возбудил неприязнь к себе начинающего выскочки, пробившегося на пост руководителя нацистской «кассы взаимопомощи», отослав обратившегося за консультацией Бормана к своему молодому коллеге Гейму. Будущего рейхсляйтера смертельно оскорбило столь пренебрежительное отношение замечательного партийного трибуна, ставшего министром юстиции Баварии и главой «Лиги защиты правосудия». Франк слишком поздно разобрался, в какую сторону дул ветер: Гитлер вообще не испытывал симпатий к юристам, ибо правосудие порой мешало его капризам.
