Хранительница несчастных и алчных душ проплыла над пламенным озером, подцепив толстым брюшком несколько мазков копоти, завалилась на одно крыло, попыталась выпрямиться, но сорвалась с планирующей траектории и неуклюже, даже не по настоящему — слишком мягко и осторожно, уткнулась в снежную грудь неприветливой королевы. Грохот угасал бессмысленно и бесцельно, не достигая ничьих ушей, огонь дожирал последние объедки разорванного в клочья корабля, а вершины высочайшей горной гряды, похороненной ледяной вечностью от основания до самых неприступных пиков, каменными глазами пялились в рождающееся перед ним время. Кончилась вечность покоя — человек вновь решил показать этим местам как создается пожирающий своих детей хронос.
— Все живы? — спросил Фарелл.
— Все, — подтвердил Борис.
— Одри?
— В порядке.
— Мартин?
— Угу.
— Кирилл?
— Жизнью это назвать нельзя.
— Дотянитесь кто-нибудь до люка…
— Я дотянулся, — сообщил Борис.
— Открывай!
— Не могу.
— Черт. Заклинило?
— Нет, я на нем лежу, а на мне все остальные.
— И как будем спасаться?
— Надо разобраться…
Темнота разбавилась аварийным светом, что лишь запутало ситуацию тесный объем шлюпки наполнился загадочными тенями, хаотическим шевелением, шепотом и руганью. Плотность событий и напряженность Кано сменилась ледяной стойкостью и промороженностью Иса, осеняя бестолковую возню искрами клаустрофобии, замкнутости, толкая слепцов судьбы к задумчивости и размышлению, но хронос уже вступил в права над унылым цирком людских превратностей, ослепляя и оглушая проблески интуиции. Молчащее совершенство тронуло клубок случайностей, в спутанной проводке возник слабый импульс, сдвинувший механику запора. Звонкий щелчок прокатился по переполненному брюху выкидыша левиафана, и освобожденные рухнули в объятия мороза, шквала и тьмы.
Шлюпка застряла в скрюченных пальцах снежных столбов, обточенных тысячелетиями штормов и укрепленных обломками тающих в безвременье гор, но падать пришлось не высоко. Вертикаль ветра сменялась ледяной гладкостью широкого языка скоростного спуска сквозь дымящиеся дыры догорающего толкача и вонючие шлейфы распадающейся на морозе автоматики, и чтобы не сорваться в бесцельное скольжение приходилось цепляться за каменистые выступы вкусовых язв этой насмешки или агонии. Все оказались целыми, а скудная экипировка работающей. Батареи задумчиво нагнетали тепло под одежду, порой прерываясь на длительное размышление, позволяя бесноватой зиме стальным капканом смыкаться на коже, похищая волю к движению, но затем очередная волна ласкового южного моря омывала застывшее тело, возвращая гибкость членов и надежду пустынного горизонта.
Ящик и несколько футляров с оружием извлекли общими усилиями, больше мешаясь, чем помогая, но на время отвлекаясь от осмысления ситуации в которую они попали. Весь экипаж был жив и здоров, наиболее ценное имущество — черный антрацитовый монолит с проблесками крохотных огоньков святого Эльма, свидетельствующими о чудовищной накачке внутрь энергии, спасено, но это и было плохо. Судьба несправедливо изменила условия, сохранив их личный статус-кво и возложив на их плечи и души не только дальнейший выбор, но и жертву, которую придется принести на алтарь здешних изначальных богов. Они сгрудились под неуклюже обвисшей на снежных столбах, словно издохшая чайка, шлюпкой — пять нелепых фигур с музыкальными баулами и гробом — эксцентричная деревенская шайка, отставшая от бродячего цирка.
— Итоги, — сообщил Фарелл. — Наши планы временно провалились, мы в Антарктиде, километров шестьдесят от побережья. Скудный паек, оружие и ключ — при нас. Вопросы?
— Мы можем использовать шлюпку? — спросила Одри. — Она выглядит функционирующей, а топать по снегу в такой мороз мне кажется… неперспективным.
Собственно, молчаливо она называла предстоящую прогулку "бегством в объятия Снежной Королевы" и семантически в этом уже сквозили безнадежность изначально неверного направления и отсутствия опыта перед лицом коварной пустыни, поглотившей не одну тысячу душ и привыкшей к жертвоприношениям. Но высказывать безнадежность — только привлекать смерть.
— Шлюпку использовать можно, — подтвердил Борис.
— Но…
— Нам нужно спустить ее на землю — раз, нам нужно несколько десятков метров идеально ровной площадки, можно даже узкой полосы для разгона и взлета — два. Но, во-первых и единственных, у нас нет второго.
Все, кроме Мартина и Бориса, огляделись, проверяя справедливость его слов. Сумрак гасил перспективу, но восходящее солнце пускало ослепительных зайчиков по неприветливому зеркалу и они яркими полосами пронизывали густой и тягучий воздух, который и воздухом называть не стоило, настолько он был непригоден для дыхания, втыкаясь мириадами ледяных крючков в ноздри и горло при вдохе и вырывая их из эпителия при выдохе. Проступая в ночном зрении резкими тенями засвечиваемой черно-белой фотографии, окружающие горы сменяли рассыпанные головешки промороженного камня на перченные сланцем торосы, где обнадеживающий язык ледника лохматился многочисленными притоками, причудливыми тропинками, уводящими в лабиринт неизвестности, ревущего тысячеголосьем заключенного в нем оголодавшего Минотавра ветра.
— А если использовать глетчер? — предложил Кирилл, — Для начала закрепим шлюпку чем-нибудь, чтобы она не соскользнула, а затем попытаемся взлететь.
Мартин покачал головой. Он чуял, что в здешнем неразбавленном человеческим присутствием и жизнью месте им не будет успеха, но ощущение стоило конвертировать во что-то более привычно-логическое.
— Какая длина спуска?
— Семьдесят пять, — оценил Кирилл.
— Семьдесят три, — поправил Фарелл. — Полно камней и ям, внизу резкий переход в торосы.
Мартин посчитал.
— Учитывая общий вес, скольжение, ветер, то один шанс у нас есть, и это плохо. Нас соблазняет рискнуть в заведомо проигрышной игре.
— А что скажет наш друг-ключик? — пнул Борис ящик.
Остолбеняющая тишина просочилась в сонату ветра, тоскливо тронула замершие сердца, но с легкостью и удивительной беззаботностью отпустила.
— Не надо так, — попросила Одри.
Борис посмотрел на маленькую черную стерву, но ярость разбилась об обезличенность упакованных карнавальных фигур, где даже взгляд прятался под чернотой моноглаза, обращая их в сборище жукоглазых ксипехуз, стерильных в стремлениях и желаниях, как будто и в самом деле человеческие тела с остатками страдания запихнули в неповоротливые хитиновые оболочки без всякой возможности выказать даже самые примитивные чувства.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
