Поездка была плодотворной и весёлой. И — знаковой, как многое в жизни Гарсия Маркеса. Притом не только из-за чудесной встречи с Лисандро, который потом всюду сопровождал Габриеля и Рафаэля и, выпив, то и дело приговаривал: «А всё-таки, друг мой Габо, твой дед убил моего дедушку, убил…» Шеф Хулио Сесар Вильегас прислал Габриелю — с пометкой: «Учись!» — несколько выпусков североамериканского журнала «Life» на испанском языке, в которых была опубликована только что переведённая с английского повесть «Старик и море».
Немолодой уже Хемингуэй нанёс удар молодому писателю (как и многим из поколения Маркеса во всём мире), от которого тот не мог оправиться по крайней мере десятилетие. Это был настоящий нокаут. Во-первых, поразили простота, краткость, точность, ясность повести-притчи, которую написал великий янки, живущий на Кубе. Габриель наконец-то понял, что имел в виду «учёный каталонец» Виньес в своих последних напутствиях. Во-вторых, возникло желание сжечь свой показавшийся теперь унылым и чрезвычайно многословным роман «Дом». Но от этого желания, слава Богу, он удержался. И, в пятый раз перечитав повесть от первого абзаца: «Старик рыбачил один на своей лодке в Гольфстриме. Вот уже восемьдесят четыре дня он ходил в море и не поймал ни одной рыбы. Первые сорок дней с ним был мальчик…» — до последнего, приводившего в неизменный восторг, в экстаз: «Наверху, в своей хижине, старик опять спал. Он снова спал лицом вниз, и его сторожил мальчик. Старику снились львы», — Габриель скакал по комнате, хлопал себя по ляжкам и твердил: «Ай, да коньо, этот Хем, ай, да карахо!» Он понял, что наконец-то отыскал необходимую форму, почувствовал свой голос, своё дыхание в литературе, в какой-то момент, безусловно, совпавшее с хемингуэевским, но — своё, колумбийца Габриеля Гарсия Маркеса!
Критики выискивали в «Старике и море» всевозможные символы. Сам Хемингуэй над этим посмеивался. «Ни одна хорошая книга никогда не была написана так, чтобы символы в ней были придуманы заранее и вставлены в неё, — прочитал Гарсия Маркес в интервью с Хемингуэем в журнале „Тайм“. — Такие символы вылезают наружу, как изюминки в хлебе с изюмом. Хлеб с изюмом хорош, но простой хлеб лучше. В „Старике и море“ я старался создать реального старика, реального мальчика, реальное море, реальную рыбу и реальных акул. Но если я сделал их достаточно хорошо и достаточно правдиво, они могут значить многое». «„Старик и море“ Хемингуэя, — читал Маркес рецензию известного американского искусствоведа Бернарда Беренсона, — это идиллия о море как таковом… море Гомера, и передана эта идиллия такой же спокойной и неотразимой прозой, как стихи Гомера. Ни один настоящий художник не занимается символами или аллегориями а Хемингуэй настоящий художник, — но каждое настоящее произведение искусства создаёт символы и аллегории. Таков и этот небольшой, но замечательный шедевр».
Гарсия Маркес теперь знал, что и как будет делать.
В июне 1953 года под командованием генерала Рохаса Пинильи в Колумбии был совершён очередной государственный переворот. И вскоре после переворота Хулио Сесар Вильегас, бывший либеральный перуанский министр, был арестован и посажен в главную тюрьму страны «Модело» в Боготе.
Вернувшись в Барранкилью, Маркес недолго проработал заведующим редакцией газеты «Насьональ», куда пригласил его друг Сепеда, и согласился на предложение своего покровителя и друга Мутиса (возглавившего отдел PR филиала североамериканской нефтяной корпорации «Эссо») переехать в столицу и поступить в штат самой престижной газеты страны «Эль Эспектадор».
Мутис купил ему авиабилет с открытой датой. Но Маркес, ни разу в жизни не летавший на самолёте, не уверенный в своей готовности бросить друзей и родных и вообще не убеждённый в верности этого шага, билет утратил. Когда Альваро Мутис в начале января позвонил ему из кабинета главного редактора «Эль Эспектадор», Габриель сказал, что билет подло вытащили из кармана на трибуне во время боя быков. По настоянию Мутиса, написавшего Маркесу в резком письме, что если тот не решится на поворот в судьбе, то останется провинциальным журналистишкой и сопьётся или подхватит в портовом борделе сифилис, редакция выслала новый билет.
Хохмачи из «Пещеры» провожали Габриеля, обойдя все бодеги и бордели. Уговаривали остаться, мотивируя тем, что здесь он звезда, а в столице никто. Когда он всё-таки убедил друзей и подруг-проституток в том, что ему необходимо в столицу, выяснилось, что лететь он панически боится, и стал упираться. Понадобилось влить в него ещё бутылку рома, чтобы взвести, уже слабо вменяемого, по трапу.
27
Мутис встретил друга в столичном аэропорту «Течо» в дребодан пьяным, с ничтожным, перевязанным жгутом чемоданчиком и двумя пакетами в руках. Заплетающимся языком Габриель объяснил, что в этих пакетах — его будущее, не исключено, что Нобелевская премия (там были всё те же приладочные газетные листы, исписанные романом «Дом», и очередной вариант «Палой листвы»). И попросил друга помочь ему найти ночлежку или бордельчик. В машине по дороге из аэропорта Мутис сообщил, что руководство газеты заказало в честь его приезда ужин в пятизвёздочном отеле и что жить он будет у него.
— Ни костюма, ни галстука, ни туфель приличных у тебя, естественно, нет, — утвердительно произнёс Альваро.
Икнув, Габриель инфернально улыбнулся и махнул рукой вдаль.
«Внешне более разных людей, чем эти двое, трудно представить, — пишет профессор Мартин. — Мутис — высокий, элегантный, с лисьими повадками; Маркес — маленький, щуплый, неряшливый… В политике они всегда стояли на противоположных полюсах. Мутиса — он прямо-таки пафосный реакционер, монархист в стране, которая является республикой вот уже почти двести лет, — по его собственным словам, „никогда не интересовали политические события, произошедшие после падения Византии от рук язычников“, то есть после 1453 г. А Маркес позже зарекомендует себя как поборник идей эпохи после 1917 г.: коммунистом он никогда не был, но коммунистическое мировоззрение будет ближе ему по духу, чем любая другая идеология».
Прошёл целый месяц после торжественного ужина, прежде чем новый главный редактор «Эль Эспектадор» Гильермо Кано пригласил Габриеля к себе.
— Итак, сеньор Гарсия Маркес, — сказал редактор, обрубив гильотинкой кончик сигары и раскуривая её, — я готов к разговору с вами. Рассказы ваши мне нравятся. А с журналистскими работами знаком плохо, но я специально выписал подшивку из Барранкильи. И вот что я вам, уважаемый Габриель, предлагаю: поступить на штатную должность редактора основного выпуска газеты с ежемесячным окладом в девятьсот песо.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
