«Но даже самому изголодавшемуся человеку покажется отвратительным комок перьев, измазанный тёплой кровью и воняющий сырой рыбой». А голод мучает невыносимо, будто выедая уже твои внутренности. «Будь у меня бритва, я бы искромсал башмаки и съел бы каучуковые подошвы. Ничего более аппетитного в моём распоряжении не имелось. Я попытался отодрать белую, чистую подошву, используя вместо бритвы ключи. Но тщетно… В отчаянии я впился зубами в ремень и кусал его до тех пор, пока зубы не заболели. Но не смог вырвать ни кусочка. Должно быть, я походил на дикого зверя, когда пытался выгрызть кусок ботинка, ремня или рубашки…»
Вспоминается давнее наше, почти былинное: в начале 1960-х годов на Дальнем Востоке унесло неуправляемую баржу с советскими пограничниками, там был ефрейтор по фамилии Зиганшин, точно так же от голода пытавшийся сварить суп из сапога, а мальчишки распевали по всему необъятному Советскому Союзу в ритме модных тогда танцев буги-вуги и рок-н-ролл: «Зиганшин буги, Зиганшин рок, Зиганшин ест второй сапог!..» Я это к тому, что всё на свете повторяется, перекликается, будь ты в Охотском море или в противоположном Карибском. Но вернёмся к повествованию Маркеса.
Ты убил-таки веслом рыбину, которая, спасаясь от акул, запрыгнула к тебе на плот, и, промучившись с чешуёй и внутренностями, стал её есть. «Я жевал с отвращением… Пережёвывая первый кусок, попавший ко мне в рот за семь дней, я испытывал омерзительное ощущение, как будто ел эту рыбу живьём». Разражается шторм, ты делаешь со своим плотом сальто-мортале, тебя вышвыривает в воду, но ты умудряешься забраться назад, плот переворачивается… Проходит день за днём, ты оброс бородой, ты уже плохо соображаешь и хочешь умереть, ты вспоминаешь Священное Писание, ты читаешь молитвы, откуда-то из детства всплывающие в памяти… И когда одной, а иногда уже и обеими ногами ты стоишь на том свете, «тишина — вот что поражает прежде всего, когда ступаешь на землю. Ещё не разобравшись, что к чему, ты оказываешься в царстве тишины».
Герою удаётся спастись. Первым он встречает мужчину. Характерен для «последующего Маркеса», совмещающего субъективное и объективное восприятие мира, диалог:
«— Я Луис Алехандро Веласко, один из моряков, которые двадцать восьмого февраля упали с эсминца „Кальдас“.
Я считал, что об этом происшествии знает весь мир. Думал, стоит представиться — и мужчина тут же кинется мне на помощь. Однако он не шелохнулся и бесстрастно смотрел на меня, даже не пытаясь остановить собаку, которая лизала моё разбитое колено…
— Вы с куровозки? — спросил он меня, подразумевая, очевидно, каботажное судно, перевозящее свиней и домашнюю птицу.
— Нет. Я с военного корабля… А какая это страна?
И он с потрясающей непринуждённостью произнёс то единственное слово, которое я меньше всего ожидал от него услышать:
— Колумбия».
А в завершение этой документальной повести — happy end. История о мужественном моряке и её счастливый финал чудесным образом станут метафорой, моделью судьбы автора, перевоплощавшегося в своего героя, — поэтому нами и уделено внимание простой журналистской, казалось бы, вещи будущего нобелевского лауреата.
«Развенчивание» героя звучит, кстати, и как пародия на знаменитостей, в том числе на самого «будущего Маркеса»: «Я старался лишь спасти свою жизнь. Но коли уж судьба подсунула мне такую конфетку с сюрпризом, окружив моё спасение ореолом героизма, мне приходится с этим героически мириться. <.. > На аэродроме меня встретили у траппа честь по чести. Президент республики вручил мне орден и похвалил за геройство. Я узнал, что остаюсь на военной службе, да ещё меня повысят в звании. Кроме того, меня поджидал сюрприз — предложения рекламных агентов. Я был доволен своими часами, которые верой и правдой служили мне во время морских скитаний. Но не подозревал, что фирме-изготовителю будет от этого какой-то прок. Однако они дали мне пятьсот долларов и новые часы. А за то, что я пожевал резинку определённой марки и разрекламировал её, мне дали аж тысячу долларов! Фирма, изготовившая мои ботинки, отвалила мне за рекламу её товара целых две тысячи. За разрешение передавать мою историю по радио я получил пять тысяч. Разве мог я подумать, что стоит помучиться в море десять дней — и получишь такой доход?!»
Самому Маркесу до встреч у траппа, орденов, денег за рекламу и т. п. было ещё, как до небес. Пока же Алехандро Веласко, выдавшего тайну, что военно-морской флот Колумбии возит из США контрабандные холодильники, уволили без выходного пособия, а журналист, обнародовавший этот рассказ, угодил в опалу.
29
Первая книга Гарсия Маркеса — «Палая листва», посвященная другу из Барранкильи Херману Варгасу, вышла в мае 1955 года, через семь с лишним лет после того, как был написан первый вариант этой повести. Помог Габриелю всё тот же Альваро Мутис. Он нашёл неизвестного, но согласившегося отпечатать книгу владельца «Типографии Сипа» Самуэля Лисмана Бауна, иудея по вероисповеданию (мистически-библейским чутьём что-то в рукописи почувствовавшего). Отпечатана была «Палая листва» за пару дней тиражом одна тысяча экземпляров. Половину тиража Лисман Баун выдал в качестве гонорара другу и покровителю Маркеса, Мануэлю Сапате Оливейе за его книгу «Китай, 6 часов утра», которую отпечатал и распродал накануне.
— Ну и хитёр же этот еврей! — смеялись друзья, отмечая в кафе «Астуриас» выход «Палой листвы». — А ты-то ему много заплатил за бумагу, краски и работу печатников, Альваро?
— Неважно, главное — у Габо вышла книга! — отвечал Мутис.
У Габриеля было уже много друзей — и все радовались его успеху. Поздравляли из Картахены. Целый месяц, окуная в бокалы с шипучим шампанским и ромом страницы книжки, отмечали знаменательное событие хохмачи из барранкильской «Пещеры» и слали в Боготу поздравительные телеграммы (отмечали не без рукоприкладства, так что Вила, хозяин «Пещеры», которая прежде называлась «Туда-сюда», потеряв терпение, написал на доске при входе: «Здесь клиент всегда неправ»).
Первый, ещё как следует не просохший, экземпляр из типографии Маркес отнёс в Министерство образования, где теперь работал его бывший преподаватель в колледже Сипакиры. Ему Габриель сделал на книге такую надпись: «Моему учителю, Карлосу Хулио Кальдерону Эрмиде, первому, кто подарил мне мысль и желание писать — с благодарностью, от автора», на что растроганный до слёз учитель сказал: «Габо, я знал, что ты станешь настоящим писателем!» Габриель отправил маме экземпляр книги с нежной надписью. Он засыпал с этой благоухающей типографской краской, такой плотненькой и конкретной книгой под подушкой — и просыпался с ней в обнимку. Никак не мог на неё наглядеться. Старался не перечитывать, чтобы не начать снова вычёркивать, но не мог удержаться и перечитывал, однако теперь она, с форзацами, по-настоящему отпечатанная, нравилась (хотя он уже пережил её, подспудно тревожило и манило: «Старику снились львы»). Он старался вообразить, как «Палую листву» читают люди, старые и молодые, мужчины и женщины — дома, в библиотеках, на вокзалах, в поездах…
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
