— Сэр, — сказал полицейский, — у нас есть право доставить вас в участок для дачи показаний; а у вас есть право не отвечать на вопросы до прибытия адвоката, но…
— Охотно побеседую с вами прямо здесь, — прервал его мистер Гарви. — Я ни в чем не виноват и не собираюсь выдвигать обвинения против бедной девочки.
— Школьница, которая забралась к вам в дом, — начал офицер, — действительно кое-что похитила. Это рисунок кукурузного поля и какого-то полевого соружения…
Мистер Гарви очень убедительно изумился (позже офицеры рассказали об этом детективу Фэнермену). У него нашлось объяснение, которое звучало настолько правдоподобно, что Гарви не вызвал у них ни тени подозрения — возможно, потому, что с самого начала не считался убийцей.
— Ох, бедняжка, — выговорил он, прикрывая ладонью поджатые губы.
Повернувшись к альбому для эскизов, он стал перелистывать страницы, пока не дошел до рисунка, очень похожего на тот, что забрала Линдси.
— Вот, один к одному, верно?
Офицеры — теперь безмолвные слушатели — закивали.
— Я пытался понять, как это произошло, — объяснил мистер Гарви. — Признаюсь, меня обуял ужас. Наверняка все соседи точно так же себя корили, что не смогли помешать этому зверству. Почему они ничего не видели, не слышали? Я хочу сказать, девочка определенно звала на помощь.
— Так вот, — продолжил он, указывая авторучкой на рисунок. — Простите, но у меня образное мышление, поэтому, узнав сколько крови было пролито на поле и как выглядело место преступления, я решил, что, скорее всего… — Он заглянул им в глаза.
Офицеры обратились в слух. Ловили каждое слово. У них не было ни зацепок, ни трупа, ни улик. А этот слюнтяй мог подсказать приемлемую версию.
— … скорее всего, злоумышленник выкопал в поле яму; потом я, грешным делом, распереживался, стал добавлять новые детали, как делаю в работе над своими макетами, и вот пририсовал трубу, полку и… хм-м-м… привычка, знаете ли. — Мистер Гарви выдержал паузу. — От одиночества.
— И что же — совпало? — спросил один из офицеров.
— Мне показалось, что-то в этом есть.
— Почему вы не позвонили в полицию?
— Погибшую девочку уже не вернуть. Когда меня допрашивал детектив Фэнермен, я обмолвился, дао подозреваю хулигана Эллиса, но, как выяснилось, возводил на него напраслину. Тогда я решил бросить свои дилетантские потуги.
— Офицеры с извинениями предупредили, что на следующий день к нему опять зайдет детектив Фэнермен И, вероятно, будет задавать те же самые вопросы. Полистает альбом, выслушает соображения мистера Гарви. Как законопослушный гражданин, мистер Гарви отнесся к этому с пониманием, хотя сам оказался в роли жертвы. Офицеры засвидетельствовали, что моя сестра проникла в дом через подвал, а выбралась через окно спальни. Они обсудили причиненный ущерб, и мистер Гарви вызвался покрыть его из собственных средств, учитывая страшное горе, постигшее эту семью. Он подчеркнул, что несколько месяцев назад его сосед Сэлмон был просто невменяем, а теперь, по всей видимости, такое состояние передалось и сестре убитой девочки.
Я смотрела, как тают шансы на арест мистера Гави, и одновременно наблюдала за распадом моей семьи, зная, что обстановка накалилась до предела.
Забрав Бакли от родителей Нейта, моя мама притормозила у телефона-автомата возле продуктового магазина «Севен-Илевен» и назначила место встречи: дешевый сувенирный магазин в торговом центре, буквально в двух шагах. Лен был уже наготове. Когда он выворачивал на улицу со своей подъездной аллеи, в доме зазвонил телефон, но он этого не услышал. Сидя за рулем, он думал о моей маме, о том, что их отношения складываются не по-людски, о том, что ему не хватает духу сказать ей «нет», но причины такой неразберихи ускользали из рук — он не мог их ни обмозговать, ни опровергнуть.
Моя мама, проделав короткий путь до торгового центра, за ручку отвела Бакли сквозь стеклянные двери «в кружок» — так называли игровую площадку, где родители могли оставить своих детей, пока делали покупки.
Бакли воодушевился.
— В кружок? Честно? — переспросил он, засмотревшись на своих ровесников, которые лазали, ползали и кувыркались на резиновом ковре.
— А ты сам-то хочешь? — спросила моя мама.
— Очень-очень, — ответил он.
Мама сделала вид, что пошла на уступку.
— Ну, так и быть. — Подтолкнув его в сторону красной катальной горки, она крикнула вслед: — Будь умницей! — Впервые в жизни он у нее остался один.
Сообщив его имя дежурному воспитателю, она добавила, что будет делать покупки на первом этаже, возле «Уонамейкерс».
В то самое время, когда мистер Гарви распинался о моем убийстве, моя мама, истомившаяся в дешевом сувенирном магазине, почувствовала, что кто-то легонько дотронулся до ее плеча. Она обернулась, радуясь, что ожиданию пришел конец, но увидела только удаляющуюся спину Лена Фэнермена. Ей ничего не оставалось, как пойти за ним. С магазинных полок смотрели фосфоресцирующие маски и пушистые тролли на цепочках, таращились черные пластмассовые шары для настольных игр и гигантский смеющийся череп.
Лен ни разу не оглянулся. Она шла следом, вначале волнуясь, потом все сильнее раздражаясь. Под мерный стук шагов хорошо думалось, но ей меньше всего хотелось думать.
Наконец она увидела, как он отпирает белую дверь, Совершенно незаметную на фоне белой стены.
За порогом тянулся мрачный коридор. Доносившийся оттуда гул подсказывал, что Лен привел ее в самое чрево торгового центра — не то к вентиляционному блоку, не то к водоразбору. Впрочем, какая разница? В темноте она представляла, будто входит в собственное сердце; из глубин памяти всплыл увеличенный плакат на стене медицинского кабинета, а вслед за тем — образ моего отца: в бумажной больничной сорочке, свесив ноги в черных носках с края врачебной кушетки, он внимал объяснениям доктора об опасности закупорки сердечных сосудов.
Ее терпение было на исходе: она чудом не переломала ноги, едва сдерживала крик и слезы, перестала что бы то ни было понимать — и тут коридор закончился. Он упирался в огромное, высотой с трехэтажный дом, помещение, где все пульсировало, гудело, мигало огоньками. Она замерла и безуспешно попыалась различить хоть какой-нибудь другой звук, кроме оглушительного жужжания воздуха, который всасывался из торгового центра, проходил через фильтры и закачивался обратно.
Я увидела Лена раньше ее. Одиноко стоящий в полумраке, он присмотрелся к ней и прочел в ее глазах нетерпение. Ему было жаль моего отца, всю нашу семью, но он растворился в ее взгляде. «Я тону в этих глазах, Абигайль», — чуть не сказал он вслух, но знал, что его остановят.
Привыкнув к темноте, моя мама разглядела поблескивающие металлические лабиринты труб, и мне на мгновение показалось, что ей не так уж плохо в этом огромном пространстве. Чужая территория успокаивала. Давала чувство недосягаемости.
Если бы протянутая рука Лена не сжала мамины пальцы, я смогла бы побыть с нею наедине. Чтобы дать ей краткую передышку от той жизни, которую она проживала как миссис Сэлмон.
Но, разумеется, его прикосновения было не избежать, и она, разумеется, обернулась к нему. Правда, не нашла в себе сил на него посмотреть. Ему пришлось с этим смириться.
От того, что открылось моему взгляду из наблюдательной башни, мне стало дурно. Вцепившись в сиденье, я чуть не задохнулась. Она тут запускает руки в шевелюру Лена, мелькало у меня в голове, а он лапает ее пониже спины, прижимая к себе, и ей невдомек, что в это время мой убийца преспокойно прощается с полицейскими на пороге своего дома.
Я чувствовала, как поцелуи покрывают мамину шею и сбегают к груди мелкими мышиными шажками, опадающими лепестками цветов. Чудовищное и чудесное оказались неразделимы. Поцелуи легкими шепотками манили ее прочь от меня, от семьи, от горя. Ее тело не противилось этому зову.
Лен взял ее за руку и повел к сплетению труб, над которым что-то завывало на разные голоса; тем временем мистер Гарви начал собираться в дорогу; на детской площадке мой брат познакомился с девочкой, крутившей хула-хуп; моя сестра и Сэмюел легли рядышком на ее кровать, полностью одетые, и сходили с ума от волнения, а бабушка в одиночку приговорила третий стакан. Мой отец неотрывно смотрел на телефон.
Мама нетерпеливо срывала с Лена плащ и рубашку; он ей помогал. Но когда она взялась за свою одежду, стянула через голову теплый свитер, потом джемпер, потом водолазку с высоким воротом и осталась в нижнем белье, он лишь заворожено наблюдал.
Сэмюел, повернув Линдси к себе спиной, поцеловал ее в шею. От ее кожи пахло мылом и йодом. В этот миг он захотел всегда быть с нею рядом.
Лен собирался что-то сказать. Мне было видно: мама заметила, что он уже раскрыл рот. Она зажмурилась и молча приказала, чтобы весь мир заткнулся. Потом, открыв глаза, поймала на себе взгляд Лена. Он молчал, стиснув зубы. Она сняла хлопковую сорочку, стянула трусики. Мое тело должно было бы стать точно таким, как мамино. Вот только у нее была кожа лунного цвета и глаза-океаны. А внутри — опустошенность, крах, отчаяние.
